ат винта
на голубом винте слияния
двух безымянных рек
летит по небу город каменный,
не поднимая век.
а если б поднял на мгновение -
взглянуть на малых сих,
увидел в стёкол отражении,
что за штурвалом - псих.
гробы на колёсах
так тихое чучело собаки
бежало через дорогу:
лужи пинали его холодными пятками,
элегантные гробы на колёсах
прыгнули из-под лап -
пасть просигналила, закрытая,
и лай уселся на язык, на розовую ветошь -
чтобы рана её зализала.
пока все фары,
ослеплённые внезапной стеклотой,
метались на неезжей части,
и олюдевшие вконец ежи
разрывали в клочья
пугливые колёса дешёвых иномарок.
топоры
брошенное семя -
растёт топором
упавшее в воду -
как топор плывёт
в палисаде время
стучит топором
лузгает семечки
мимо поля мёртвых матерей подсолнухов
топоры везут топоры
не видали солнца, чернея в стопоре
а по небу плыли топоры топоры
дождь упал топором
ворковали голуби
как влюблённые дровосеки
в голубиной книге
писано топором:
всё для человека
о человеке
вымирающий вид
вымирающий вид
из форточки
между рам
за перекрестьем
в лунке замёрзшего озера
стёкол
после финальной миграции
бабочек-шпингалетов
здесь поселились
толстокожие, мирные
исключительно травоядные
окна из чёрного пластика
в одном чёрном-чёрном городе
на чёрной-чёрной улице
один учёный
читал белые буквы
на белой странице
красной книги
цветных ок'он
воронья сказочка
Хармсу
стану ли врать,
коли сам приветствовал
марш-парадный ахтомобиль
на рублёвых колёсах:
по пяти и по десяти рублёв,
разные все.
а пятое, которое Россия -
потеряли
и поехали на колбасе.
стану ли врать,
коли мне махали варежкой
из него сто четыре барышни -
все с лопатами,
и на каждой надпис:
"реквизитъ императорскихъ театровъ".
а мужик у барышень просил:
- раскопайте мне советское музыковедение
изо всех упоительных сил!
так стану ли врать,
коли сам перееханный,
и на грудь мне впечатано
целых пять олимпийских колеса?
вот, посмотрите:
хриплю вороной
под колесницей аполлоновой,
и на лапы мне полицмейстер
пуанты с ц'епочкой надел -
чтоб помирать культурно,
в такт попадая.
ну приврал, приврал маленько,
простите. не сам приветствовал -
люди привечали,
варежкой по лицу давали,
дохлой барышней махали,
колбасу из колёс варили,
по десяти рублёв украли,
авангард ещё раз хоронили,
мне, вороне, все пять ног отдавили, -
а в такт ни разу не попали.
как кошка стала курицей
холюсенькая коть, хилюсенькая,
совсем не кусенькая.
(а крыса - большая)
окно запручее, внизу стекостье.
деда! где деда?
(а крыса - большая)
гдедеда, гдедеда?
дыра невнучая, паучище - ххы!
(А КРЫСА - БОЛЬШАЯ)
на жёрдочке - я не коть,
я ко-ко, я ко-ко! пёрышки наерошу.
(а крыса, а крыса!!!)
и кто ещё там говорил,
что свиньи не могут вить гнёзда?
срубленное дерево
срубленное дерево
жонглирует своими костями;
всё ещё повешенный
удивлён полнотой отсутствия.
полдень себя застаёт
на бессрочном дежурстве:
от крыши до края земли.
в синем ватнике,
с золочёной бензопилой -
не знает, куда её положить,
куда прислонить себя
на такой жаре африканской.
даже космосом не прикрыться,
фиговым листиком, -
бедному пустовому.
и только внизу всё смеётся повешенный,
а срубленное дерево
жонглирует своими костями.
из комнаты
из комнаты
пустой как белый свет
из комнаты
в которой больше нет
ни радуги стекла
ни стрекозиного крыла
ни фея
чтоб на свечке танцевать -
исчезла
наконец
моя кровать
пустой холодный пол
высокий потолок;
вот солнце тихо сняло
джентлемена котелок:
зарядит аппарат, поставит свет
и снимет всё
чего на свете больше нет