О продолжении традиции северных сказов
в творчестве Ф.А. Абрамова на примере его рассказа
«Из колена Аввакумова» и повести «Деревянные кони»
Василиса Милентьевна, героиня повести Ф.А. Абрамова «Деревянные кони», нам предстаёт как образец русской северной женщины, выданной за нелюбимого человека в шестнадцать лет и прошедшей путь от снохи, до большухи. Большуха, как и большак – человек владеющий большаком (от слова больший – главный). Так в доме её свёкра Оника Ивановича Урваева, большаком был хозяин дома, но затем этим правом завладел не сын его, а сноха – Василиса Милентьевна. И хоть номинально она подчинялась мужу за ради общества, фактически прибрала себе это право. Даже сам Оник Иванович, всенепременнейши считал своим долгом вовремя вернуться домой под крыло к своей Василисе Прекрасной.
Правда автор утверждает, что своё уважение в обществе она заработал тем, что обучила местное население обрабатывать землю, но если быть точным, она скорее продолжила то, что уже было заложено изначально.
«А на Пижме у этих урваев все шиворот-навыворот. Первое дело у них охота да рыба. А к земле и прилежанья не было. Сколько деды накопали, расчистили, тем и жили. Своего-то хлеба до нового года не всегда хватало».
Но тем не менее, у ней почёт с уважение: и от общества, и от свёкра, но не от мужа, которого она скорее терпела, как неизбежное зло.
На момент встречи с писателем, Василисе Милентьевне больше 86 лет. Эта высокая женщина со строгими чертами лица. Её образ можно легко представить, как образ женщины с левой части триптиха П.Д. Корина «Александр Невский» – «Северная баллада». Этакая женщина-воин, но без своего мужа-защитника.
У Ф.А. Абрамова, очень много прямолинейных отсылок.
Василиса Милентьевна – Василиса Микулишна, Василиса Прекрасная.
Старуха Мара с крепкими зубами – Богиня Мара.
Оник Иванович – нолик (по старославянскому), Иванов сын
Урваевы – урваи, говорящее прозвище от слова урвать.
Однако, кроме героев-людей, в этом рассказе присутствуют и герои мистические. Перво-наперво сами деревянные кони, давшие название рассказу.
«И так же безмолвно, понуро свесив головы с тесовых крыш, провожали меня деревянные кони. Целый косяк деревянных коней, когда-то вскормленных Василисой Милентьевной. И мне до слез, до сердечной боли захотелось вдруг услыхать их ржанье. Хоть раз, хоть во сне, если не наяву, то молодое, заливистое ржанье, каким они оглашали здешние лесные окрестности в былые дни».
Образ коней проходит через всё повествование: вот они появляются на крыше домов, как охлупень – конёк, князёк, и дома оживают, и уже бредут от реки с водопоя, и только один задержался и с тоской смотрит на реку, будто сожалеет, что надо уходить. То их тени, малые копии скользят на прялках-мезехах, а живой конь – старый Громобой, смотрится отжившей своё клячей, рядом с мифическими конями. Но в рассказе присутствуют и ещё одни, невидимые кони, те, что водит на поводу богиня Мокошь.
Другой не менее важный «герой», это конечно же туман. Он как живой наползает из леса и с реки на избы в деревне. Туман появляется в самом начале рассказа и периодически всплывает по ходу. В туман же уходит Василиса собирать грибы, хотя как их можно в нём обнаружить, для меня загадка. Мало того она в нём собирает их очень быстро и столько, сколько не может собрать более молодой мужчина в ясный день. В тумане теряется её муж, и едва не погибает. Своим огнём в лампе, Василиса помогает автору найти путь из тумана к дому. И мы догадываемся, что точно также, после своей первой, брачной ночи, на рассвете она ускользает в туман. А из последнего удачного похода, она возвращается с лицом, до бледности промытом нынешним обильным туманам. Туман будто обновляет её, очищая от накопившейся скверны.
Как, каким чудом в незнакомом ей лесу, да ещё в тумане, она набрала за очень короткий срок столько грибом остаётся неясным. Если только не предположить, что там с ней произошла некая метаморфоза, преобразившая её. Так, почти в упор получившая в лицо заряд дроби, она не только не погибает, но даже остается дивно хороша и не обезображена, только шея стала дёрганной в минуты волнения. Либо – она всё же гибнет, но оживает благодаря, опять-таки, некоей силе, полученной ей в лесу.
Шестнадцатилетняя девочка, насильно отданная за нелюбимого человека, и после покушения его на её жизнь, не только не требует возмездия, да, что требует, даже противится оному, хотя на этом настаивают её братья, готовые разнести всю деревню. Она обретает удивительную мудрость, и почитание всей деревни. Без её спроса, ни один мужчина не смел зайти к ним в дом. Старики утихомиривали детвору при её появлении. Свёкор, когда его увозили в лагеря, на колени встал перед ней. А муж трижды стрелял в себя и погиб от ружья, которым покусился на её жизнь.
В самом рассказе автор даёт подсказки на то, что повествование происходит не в реальном мире, а скорее в параллельном или мистическом, а смещение места действа вызывает ассоциации со сном.
Самый простой пример. Ф.А. Абрамов родился на Пинеге в деревне Веркола, и он должен прекрасно знать, как солят грибы. И не мог бы, будь происходящее в реале, написать, что грузди солят не вымачивая, да ещё вместе с рыжиками, сыроежками и другими грибами. Такое могло происходить либо в мистическом мире, либо во сне.
Милентьевна выходит из леса с двумя берестяными коробками, полных грибов в обеих руках. Но как можно ходить по лесу с занятыми руками? Во сне же всё допустимо.
Об варианте со сном говорит и желание автора, спуститься в ночь на четыре километра по реке в тумане, отыскать деревню Русиху, разбудить уснувших жителей и проситься на постой до утра.
Вот он брякает кольцом о ворота, но дрожит отчего-то весь дом.
Оказывается внутри избы и тут же покидает её, не подняв головы.
Дом Василисы смотрит на реку, остальные шесть домов стоят задами к реке. Но когда писатель идёт по деревни он видит над собой все семь коней.
Что это – небрежность автора, или желание расставить вешки для вдумчивого читателя. Мне от чего-то второе – кажется куда вернее. Если же учесть, что рассказ написан в 1978 году, а Милентьевна выдана шестнадцати лет, да плюс «седьмой десяток, как она вышла замуж на Пижму», выходит у неё свадьба была никак не позже 1918г., т.е., с одной стороны, её выдали против воли, а с другой стороны без соблюдения свадебного обряда, который должен длиться не один день. Мало того, не пригласили на свадьбу родных братьев, что является нарушением всех традиций, ибо старший брат играет очень важную роль в свадебном обряде на Севере. А как отнесётся общество к тому, что богатый хозяин не устроит дорогую свадьбу своей единственной дочери? Более того, не купит ей новой шубейки с шалью, сэкономив на ней? Да после этого, ему самому впору съезжать с деревни.
А как у Василисы мог быть «косяк женихов», если она не бывала на гулянках, и при этом её отдают в деревню «диких» урваев? Да и с урваями не всё гладко. Евгения говорит, что они бедняки, а автор описывает богатый дом. Ведь именно в этот дом привели Василису, а на нём конёк, символ зажиточности, да и её свёкр с пожней по сто возов сена заготовлял. Пожни – луг, место покоса. Зачем надо было выкорчёвывать луг и жечь кострища до небес, устраивая на нём пашню?
Вопросы, которые множатся и не дают ответов.
Если же мы попробуем рассмотреть «Деревянные кони» не просто как повествование, а как притчу, все несуразности исчезают. И тогда по-новому смотрится образ старухи Мары. Богиня Мара (Морана) на Руси – богиня смерти, связанная с сезонными обрядами умирания и воскресения природы. Непросто так Бабка Мара, до того с большим почтением относившаяся к Василисе, тут же уже трётся возле её дома и смеётся узнав о недуге связавшим Мелентьевну. Она антипод богини Мокоши (Макоши) – богини жизненных благ и изобилия, а также «матери урожая». А чем прославилась Василиса Милентьевна? Именно как дарительница богатого урожая ржи. Да и имя Василиса, сразу ассоциируется не только со сказочной Василисой Прекрасной, не даром и старый Оника так её величает, но и с богатыршей Василисой Микулишной, дочерью былинного Микулы Селяниновича, сына Земли матушки. А опять-таки Мокошь, и есть воплощение Земли-матушки. Другими словами Внучка (Василиса Микулична), после своего «убийства» (выстрела в упор), получает силы своей Бабушки (Земли-матушки).
А имя Оник – так в старину называли ноль, каменный кругляш. Красоту из родного дома, правда с ведома родителей, но против её воли похищает ноль, пустота. Чем не сказочный ход. И если уж его развивать, то Оник Иванович, не просто нолик, то он сын Ивана, а Иван нарицательное имя русского человека. Это и Иван-дурак, и Иван-царевич. Вот и выходит, что «внучку земли матушки» забирает в свой дом «сын Руси», и она приносит в своё приданное урожайные поля ржи, отобранные у леса топором и огнём.
О языческом родстве говорит и то, что всякий раз Василиса Милентьевна возвращалась из леса с чудесным, дающимся только в её руки урожаем грибов, усталая, но «с благостным удовлетворением и тихим счастьем в её голубых глазах».
Но вот, что-то заставляет её выйти в дождь за грибами. Вообще о каком сборе грибов в дождь можно говорить. И тем не мене она идёт, и … пропадает надолго. В лесу с ней явно что-то происходит недоброе. Возвращается она промокшей, что не мудрено, и «посиневшей от холода, как старый гриб». Баба Мара не даёт тем временем покоя родным вопросами, куда задевалась Василиса Милентьевна, будто чует что-то, а когда та возвращается, задаёт вопросы полные намёков:
— Ну, рассказывай, где была, чего видела.
— А чего надо, то и видела, — тихо ответила с печи Милентьевна.
— А ты нам скажи, чего, — ухмыльнулась баба Мара. — Поди, опять на Богатке была, да клады искала?
— Ладно, давай, — миролюбиво заметила Евгения, — чего ни искала, не паше дело. Вишь ведь, едва прибрела, едва дышит.
Баба Мара басовито захохотала, и я с удивлением увидел, что у нее целехоиьки все зубы, да такие крепкие, крупные.
И будто в подтверждение нарушения законов природы и того, что происходит не просто сбой устоев, а грядёт катастрофа Евгения с удивлением замечает:
— Нет, видно, не только поля лесеют, лесеет и человек. Господи, слыхано ли ране, чтобы пьяные урваи в дом к Милентьевне врывались? Да скорее река пойдет вспять. Бывало, мама-то идет, ребятишки возле взрослых шалят: «Тише вы, бесенята! Василиса Милентьевна идет». А когда пройдет мимо: «Ну, теперь дичайте. Хоть на голове ходите». Так вот ране маму-то почитали.
Большуха погибает, лишившись своей защиты, своих таинственных сил. Лес больше не дарит ей грибов и не лечит её. А без его поддержки, она превратилась в просто усталую, старую женщину. И все это понимают, даже пафосное замечание автора, что Милентьевна ещё будет делать до своего последнего часа добрые дела, только подтверждают мысль, что час этот уже пришёл.
Грибы на этот раз были незавидные: красная сыроежка, волнуха старая, серый конек, а главное, они не имели никакого вида. Какая-то мокрая мешанина пополам с мусором. Проницательная Евгения из этого сделала совсем невеселый вывод.
— Вот беда-то, — сказала она. — Ведь Милентьевна-то у нас заболела. Я сроду у ей таких губ не видала. Она вздохнула многозначительно. — Да, да. Вот и мама стала сдавать, а я раньше думала она железная. Ничего не берет. Ох, да при ейной-то жизни не то дивья, что она спотыкаться стала, а то, как она доселе жива.
И уже в завершении своего рассказа, как итоговое положение, замечание автора, что во всём он чувствует какую-то фальшь: «…потому что все мне вдруг опостылело, все представилось какой-то игрой, а не настоящей жизнью: и мои охотничьи шатания по лесу, и рыбалка, и даже мои волхования над крестьянской стариной. Меня неудержимо потянуло в большой и шумный мир, мне захотелось работать, делать людям добро. Делать так, как делает его и будет делать до своего последнего часа Василиса Милентьевна, эта безвестная, но великая в своих деяниях старая крестьянка из северной лесной глухомани.»
Большуха гибнет, как гибнет и весь вековой крестьянский уклад Северного края. И опять примечательная констатация факта, поля гибнут а Мара (смерть) только хохочет:
«А уж насчет того, что ихние поля да луга лесом зарастают, и не охнут. Сыты. Пензия капает каждый день. Я тут как-то бабу Мару спрашиваю: не больно, говорю, глазам-то? Не колет? Ране, говорю, на поля из окошка смотрела, а теперь на кусты. Хохочет: «То и хорошо, девка, дрова ближе»».
Через девять лет после написания «Деревянные кони», Ф.А. Абрамов пишет рассказ «Из колена Аввакумова», который вроде бы ничем не связан с «конями», но разве что героем от имени которого ведётся повествование.
И тем не менее. Чем заканчивается повесть – автор одержим идеей работы на благо общества, а чем начинается рассказ, тем что он мотается из-за работы по Пинежскому тракту.
А далее мы видим во многом схожее, построение рассказа с повестью.
В обоих случаях герой попадает в некое заповедное место. В первом случае, это глухомань, во втором деревня Койда, которая на самом деле находится не на Пинеге, рядом с трактом, а в Мезенском заливе, и попасть в неё автор просто не мог, лишь переплыв реку.
В оба раза он не хочет встречаться с главной героиней. А главная героиня – древняя старуха, исполненная некоей мифической силой. В обоих случаях следует описания их жития, после чего автор оставляет эти места.
Главное же сходство и различие же между ними, как не странно подсказывает всё тот же триптих П.Д. Корина «Александр Невский». И если Василиса Милентьевна больше схожа с героиней левой части («Северная баллада»), этакой волевой, несгибаемой властной княгиней, то, Соломиде подходит роль героини с его правой стороной «Северные сказы». Они обе одновременно и охраняют Север, и несут в себе каждая своё предназначения.
Для создания образа старушки художник, использовал портрет сказительница из Архангельской губернии М.Дм. Кривополеновой. Именно её образ (сказительницы былин) и вспоминается в первую очередь при описании героини, но это если не видеть портрет матери писателя. Если же сопоставить её изображение и портрет М.Дм.Кривополеновой, то они схожи как сёстры, и в одеянии тоже.
Когда мы говорим о творчестве Ф.А. Абрамова, то замечаем, что автор себя не отделяет от главного героя, и всё время говорит – я. Но ведь писатель во время войны (1943-1945) был старший следователь «СМЕРШ», и прекрасно был знаком с работой П.Д. Корина «Александр Невский» (1943), т.к. копии с неё были использованы на фронтах для поднятия боевого духа солдат.
В «Северной балладе», героиня изображена на фоне леса у реки, сзади видны деревянные постройки, возможно колокольни 17 в., но от её строгого лика веет скорее языческой силой. В то время как героиня «Северные сказы», однозначно изображена на фоне св. Николая угодника, подчёркивающего её христианское смирение, но при этом рядом с ней сын-ухарь с кистенём и муж, опирающийся на дубину. На Севере долгое время сохранялось равновесие двоеверия, взять хоть тех же урваев, не важно, были ли у них на груди крестики, но по своим внутренним убеждениям, характеру, они скорее язычники, в общепринятом понимании, чем христиане с их всепрощением.
Так же, как и в повести, Ф.А. Абрамов даёт героине имя с явным, однозначным подтекстом. Соломида, сия суть Соломея, чьё имя сразу же ассоциируется с Новым Заветом, с губительницей Иоанна Предтечи. Но с той довольно прямолинейной разницей, что Соломея погубила живого, а Соломида – оживила мёртвого, что опять-таки восходит к знаменитому «Встань и иди».
Соломида при встрече предстаёт «в синем старинном сарафане с лямками», босой, и при этом она «была старая-престарая» и к тому же – старой веры… Что возникает сразу при этом описании – сомнение в достоверности. Староверка, не может быть босой, ей даже не положены туфли, исключительно сапожки. Платок, надетый поверх повойника, укрывает полностью плечи, и лямки не могут быть видны. Сарафан для службы только чёрного цвета, а она, в конце разговора, говорит, что идёт на молитву. Такое несовпадение с реалиями, с учётом того, что мать писателя из семьи старообрядцев, не может быть случайным, и должно быть чем-то мотивировано.
Но, если мы будем рассматривать сей образ, как символически-былинный,
то всё сразу становится на место. Босая – символ связи с землёй, синий цвет сарафана связан с обрядовой традицией, где синий цвет – цвет свадебного и похоронного обрядов на Севере. Лямки же, скорее говорят об авторском интересе к достоверным деталям старинного костюма. Так в «Деревянных конях» особенно проявился его интерес к старинному быту, который он с такой любовью и описал.
Итак, мы вместе с автором оказываемся в заповедном месте, где встречаемся с носительницей весьма одиозного имени, официально признанной в народе носительницей таинственных недобрых сил. Она рассказывает о том, как свершилось новозаветное чудо – «вставай и иди». После которого она дала обет пойти туда не знамо куда, и добыть то, не знамо что, ибо только так можно трактовать слова «За всю жизнь, говорит, как на свете живу, не слыхала, чтобы с Пинеги какой человек ходил в Пустозерье, а ты, говорит, сходишь, тебе, говорит, откроет всевышний пути-дороги в святую землю», а вера – в принципе не познаваема и невидима, но ощутима в деянии.
После всех приключений в дороге, возвращении назад, и вступления в брак, с ней происходит второе чудо. Чудо зарождения жизни после долгой совместной молитвы. «Не плодоносящая смоква» была не только не отторгнута, а принята и даже заплодоносила. Но и на этом чудеса не кончаются. Следующее чудо – «воскрешение Лазаря», когда она с помощью молитвы оживляет убитого мужа, и спустя менее часа ещё одно чудо – «нисхождение огня». И это только основные чудеса, не считая её выживания в лагерях и путешествия в Пустоозерск.
В чём главная трагедия Соломиды? Её не приняла общество. Будто что-то затмило им глаза и разум, сплетни и страх (языческая сила) отторгают христианскую чистоту с её подвигом «хождения к кресту). Жители несмотря на то, что внешне исполняли обряд христовой веры, внутренне её не понимали. И только успение Соломиды открыло им глаза, вернее заставило принять, ведь она больше им не угрожала.
Василиса же любима обществом, ибо накормила их хлебом, и её странные походы в туманный лес, и её богатейшая добыча оставались вне их интересов, как и то, каким образом высокомерные, дерзкие урваи при ней становились послушными овечками. Ведь когда он лишилась своих волшебных сил, они пьяные и без спроса пришли к ней в дом. Значит не уважение к ней держало их на привязи, а нечто иное.
Соломида, в предчувствии того, что ей уже осталось недолго жить, спешит исповедаться перед прохожим, совершенно незнакомым ей человек по тому, что он может быть объективным, ведь он не заражён местным общим психозом и потому, что в отсутствии попов, у старообрядцев-беспоповцев, его мог заменить мирянин.
Если мы попытаемся исключить из повествования Соломиды мистическую сторону, то пред нами предстанет старуха, насочинявшая сказок для доверчивого горожанина, но в это поверить ещё более трудно, чем в явленные чудеса.
В итоге мы имеем рассказ не просто о силе духа старой крестьянки, а скорее «Житие Соломиды, ей самой рассказанной», по подобию «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное», о чём недвусмыслнно намекает автор своим названием рассказа «Из колена Аввакумова».
Повесть и рассказ предстают как две стороны одной медали, где сама медаль – Север, а аверс и реверс – язычество и христианство оного. Между ними нет борьбы, она идёт с окружающим миром, со средой в которой они вынуждены обитать, проявляя при этом одинаковую мудрость и стойкость духа.
Ф.А. Абрамова окончил с отличием филологический факультет Ленинградского государственного университета (1948), если говорить о его познаниях. В 1951—1960 годах был старшим преподавателем, затем доцентом и заведующим кафедрой советской литературы ЛГУ. Член Союза писателей, член ВКП(б) с марта 1945 года, он просто вынужден был считаться с гласными и негласными правилами советской литературы, чтобы не попасть в списки неблагонадёжных и не разделить их судьбу. Отсюда и недосказанность, иносказательность, но тем не менее об этих вещах можно смело говорить, как о продолжении традиций древних былин и православных житиях во времена периода советской литературы.