Сны свои поутру пойди да скорми синице,
Если хочешь навек забыть обо всём, что снится.
Всякий раз я делаю так, как надо.
Город, спящий внизу, — панорама ада.
А жизнь проста и логична в Подлунном мире:
Зуб отдай за зуб, дважды два — четыре.
Но вот разрывает рассвет горизонт событий,
И мне снится, — снится! — не-ангел, но мой Хранитель
Подбородок его колюч. И, как в первый раз,
Я боюсь его светлых и слишком серьёзных глаз.
Он не пьяный — изрядно глотнувший рассветной мути,
Мы с ним чем-то похожи внешне до лёгкой жути.
Но сперва было Слово, — и я обращаюсь в слух,
Не спуская глаз с его беспокойных рук.
Соль земли — рабочие руки эти,
И красивее нет ничего на свете.
«Кто я? Детка… Я был бы Шахтёр-от-Бога
В восемнадцать. Сегодня — не факт немного.
А теперь, тебе ли не знать, Настасья,
Я — несчастье твоё. И, конечно, счастье»
Дым чужих сигарет растянут на весь этаж..
Губ улыбку этих я знаю, как «Отче наш».
Как и всю его, не без благородства, манеру.
«Что, взаправду похож на белого бультерьера?
Того, что, если вцепился, то хрен отпустит…»
Бинго, милый. Отдельный повод для грусти.
Тщетно силюсь припомнить ещё и имя.
Он смеётся: «Прости, я оставил его с другими».
Его чёрная куртка у ворота пахнет войной.
По губам читаю: «Поговоришь со мной?»
Просыпаюсь, зная, что больше мне не уснуть.
Выдыхаю: «Настя, ну не убивай весну!».
Мой дар и проклятие — чёткая память на лица…
Иду и в ладони пустой дыханием грею синицу.