Что ж ты, ветер, мокрою улыбкой
не в губы целуешь меня, а в лоб?
Значит, ты больше не любишь старого поэта?
Или собрался меня хоронить?
Даже твоя соседка луна
льёт на меня не седину печали,
а холодный хрусталь насмешки.
Неужели, ветер, ты плачешь?
Да брось, дружище!
Я ещё в состоянии тебя приласкать
и потрепать за ухом,
как в ту блаженную пору...
А помнишь, ветер, как бледный мальчик
оживлял на ладони снежные звёзды?
Нет, ты ошибаешься, ветер,
не свет это был, а точно снег!
Дело-то было зимой,
вернее, на самой кромке счастья...
Да, похоже, время пробежало по кругу
и снова свело нас с тобою.
Точно такая же ночь.
Такие же тряпки облаков,
протирающие столешницу луны.
А завтра - первое марта.
А потом - либо жизнь, либо смерть,
в зависимости от настроения Бога
или от его новой задумки...
Для чего ему нищий старик,
этот ссохшийся сгусток молчания,
к которому не подобрать живительной рифмы?
А помнишь, как я шептал тебе стихи
о своей первой настоящей боли?
Ты слушал,
поглаживая мне озябшие колени,
а твои внимательные глаза
помогали мне не плакать.
Тогда ты впервые поцеловал меня в губы.
Я облизнул их -
и они оказались солёными.
Ты ещё сказал мне,
что это не я заплакал,
а мои стихи,
которые не выдержали одиночества
и решили всё рассказать тишине,
той, что уместилась на моей ладони,
где дрожала каплями растаявшего лунного света.
Помню, как ты слизал её,
и я вздохнул с облегчением,
и моя первая настоящая боль
впервые мне улыбнулась.