Дед Иннокентий слеп и почти что глух,
Движения - расчётливы, но неловки.
Слова бесформенной кучей лежат в углу,
Забытые и сваленные в кладовку.
Но вот он входит: сгорблен, космат, угрюм.
Перед его вовнутрь обращённым взором
Годы назад в походном идут строю.
Он не спеша, с решимостью ревизора
Садится - и начинает перебирать,
Слово за словом: ищет замковый камень.
Песня над колыбелью, "отец" и "мать"
Вновь оживают под старческими руками.
"Истина", "ложь", "обида", "любовь", "тоска",
"Смерть", что уже пугающе осязаема.
"Жизнь", что сейчас кончается, как доска:
Падай, старик, не бойся! Что там, за краем:
"Вера" и "долг"? "Надежда" и "чудеса"?
Шепчет за словом слово во тьме кромешной
Дед Иннокентий, чувствуя, будто сам
Вовсе уже не дед: попугайчик Кеша,
Что повторяет всякую дребедень,
Вслед за другими, смысла не разумея.
Главное слово - какое оно и где?
Или совсем не слово всего главнее?
"Хочешь, не хочешь - приходится выбирать, -
Думает он, наощупь бредя на кухню. -
Поздно ли, рано? Не все ли равно?" "Пора!"
Чайник в ответ согласно свистит над ухом.
Тонет пакетик в чашке. Рассвет в окне
Брезжит и брызжет первым теплом на крыши.
Дед Иннокентий ночью приснился мне,
Что-то сказал...
Но я
Не смогла расслышать.