Как жаль,что я не Рафаель
и даже не Ван Гог:
Не то бы взял я акварель,
холста большой моток.
Смешал бы красками мольберт
ища палитры цвет,
и написал бы свой сюжет,
чтоб удивлялся свет.
Я б берег Волги описал
как грустный Левитан,
в картинах,что изображал
природу и туман.
Иль может Шишкина рукой
я б описал рассвет,
когда над тихою рекой
едва забрезжил свет,
уже родившейся зари,
что красит горизонт,
в янтарно-красные огни
встречая вновь восход.
Брюлловым, может быть перстом,
я б с точностью создал;
когда б вздымался над холстом
и землю содрогал,
вулкана грозный,ярый рёв,
клокоча и рыча,
круша владык античных кров
от пепла и огня.
Иль маринистом я бы стал
писал морской этюд;
как Айвазовский б созидал
не покладая рук,
волны ревущей и шальной
стремительный порыв,
вспученный пеною морской
нахлынувший прилив.
Иль написал бы натюрморт;
иль постоялый двор;
там,где у скошенных ворот
уже с давнишних пор,
грустит и дремлет у окна
давно одна вдова,
и с грустью смотрит с высока
на двор и облака.
А лучше,я портрет создам
и краски подберу;
и как изысканный Сезанн
старанье приложу,
чтобы ложилась кисть моя
собой лаская холст,
игрою тенью и огня
им придавая лоск.
Но,кто же буде для меня
натурщицей служить?
Кому захочет кисть моя
шедевром послужить?
Чей будет образ на века
уж скоро сотворён,
и эталонной красотой
навряд ли превзойдён.
Да,да читатель благородный,
то будет-живопись,она;
и я главою преклонённой
и кистью первого мазка,
уж начинаю свой дебют
и думаю,закончу труд.
Вот,контур профиля лица
ложится ровно и умело,
черты изящной нимфы смело
ведёт уверенно рука.
Здесь брови будто у орлицы
как вороные два крыла,
как две игривые сестрицы
у переносицы слегка,
впадают в мягкую ложбинку
и исчезают без следа.
Изящный носик,с виду милый,
чуть вздёрнут и слегка игривый;
а дальше-губ тончайших шик
украсят безмятежный лик.
Они как в русском поле стёжки
бегут и манят за собой,
как две неведомых дорожки
сомкнутся скоро предо мной.
Но,как же, о глазах забыл,
что так всегда ввергают в пыл?
Будь ты-хоть гением пера,
или ваятель славной кисти,
они глядят на нас всегда,
как солнце с поднебесной выси.
Их я старательно пишу
и взглядом дивным окрылённый,
в них с явной робостью гляжу
той,красотою поражённый;
что придаёт им цвет волны
сливаясь с утреннем рассветом,
где свет лазурной синевы
клубится красками при этом.
-Побольше страсти им придай,
-мне шепчет Рубенс величаво;
-Ах, Рубенс,хоть и величала
тебя поклонников толпа,
когда фламандские глаза
твоя рука в тиши писала.
-Мне нужен здесь иной подход,
нужна совсем иная мера,
ведь с ними слился небосвод,
остановилось будто время.
Власов шелковых,тёмный цвет,
украсит милое созданье,
и восхитительный сюжет
придаст ему очарованье.
Ушных-двух раковин тончайших
заметен будет силуэт,
два будто месяца ярчайших
свой закатили пируэт.
И шейку,с бледно-нежной кожей,
я чинно выведу рукой,
пусть с королевой будет схожей
хоть не встречался ни с одной.
Ну,что? Представил мой читатель,
портрет прекрасного лица?
где кисти творческой-ваятель
вложил в него всего себя.
А дальше-сможешь сам ты смело
всё остальное дописать,
и с воображением-умело
свои шедевры создавать.
Но кто же, эта незнакомка,
кто всколыхнул полёта высь?
О ком я в строчках без умолку
тревожил творческую мысль?
Во двор свой выйди на мгновенье
и вдохновенно оглянись,
её увидишь непременно,
ведь это-наша живопись!