Свободной воли нет у рек –
хоть крут их нрав, неистов бег,
но всё же им, как доскам в стуслах,
положен вольности предел, –
течь к морю – вечный их удел,
струями, стиснутыми в руслах.
Не так ли и для нас, людей, –
открыто множество путей,
но, от рожденья до кончины
судьба решает всё за нас,
и всякий выбор каждый раз –
итог невидимой причины?
Так, за счастливою звездой
уходит некто молодой,
шальному следуя влеченью,
того не зная наперёд
что этим самым изберёт
путь к своему предназначенью.
Так было с Марпой – он взрослел,
и хоть был крепок, не болел,
но начал понимать с годами
что жизнь становится пуста,
что блекнут краски и цвета,
что, меж досугом и трудами
струится времени песок,
и что не слишком-то высок
уже полёт его стремлений;
что, если в жизни нет дорог,
то канет в лету он в свой срок
по следу многих поколений.
Он рос почти что богачом,
нужды не ведая ни в чём –
в одежде, в пище, в слугах, в скарбе;
для счастья этого вполне
хватило б всем – друзьям, родне, –
кому угодно, но не Марпе!
Богатства, знатности печать
даёт возможность замечать
насколько жизнь вокруг фальшива;
и стали Марпе не милы
друзей хмельные похвалы
за чашей чанга или пива,
и лесть игривая подруг
толпой роящихся вокруг –
всё то, чем прежде дорожил он
томило, словно старика,
и даже конные бега
не разгоняли кровь по жилам.
Когда ж, из путаных речей
шаманов местных и врачей
он понял тщетность ожиданий
блаженный обрести покой,
то, в меланхолии такой
познал он третий вид страданий*.
Он донимал учителей,
но, слыша их речей елей,
не находил в них утешенья;
и, книжных истин пересказ
от них прослушав в сотый раз,
он принял трудное решенье.
Поскольку нет лекарства здесь,
наверняка же, где-то есть, –
там, за границей Гималаев,
в глуби загадочной страны,
где джунгли пышные полны
слонов, макак и попугаев.
Там, средь тропических лесов,
в стране святых и мудрецов
должно быть тайное ученье,
что, лишь едва затронет слух,
в неволе мечущийся дух
освободит из заточенья.
Так верил Марпа, – потому
что шёл двадцатый год ему,
и, в силу юности зелёной,
казалась Индия, пока
он знал о ней издалека
землёй, богами населённой.
Итак, он едет, решено!
Но есть условие одно –
ему понадобятся средства.
И Марпа строил свой расчёт
на том, что просто отсечёт
на это долю от наследства.
Что ж, цель ясна – а посему
пришлось домой скакать ему
и проявлять искусство в торге
с родным беседуя отцом,
который, будучи купцом
был от затеи не в восторге.
Едва вернулся он в Лходрак
отец сказал: «Ну ты дурак!
Когда уж вырастешь из детства?
Чего удумал – убежать,
оставить дом, хозяйство, мать,
чтоб где-то промотать наследство!
А ты не думал, почему
ни скопом, ни по одному
не сходят вниз твои собратья?
Да после нашей высоты
тибетцам влажной духоты
смертельны жаркие объятья!
Там малярия, мошкара,
и лихорадка, и жара
которой мы не переносим;
лет сто назад до той земли
сто восемь юношей ушли –
живых вернулось только восемь!»
На это Марпа отвечал:
«И раньше трудности встречал,
смогу и в Индию проникнуть!
Живут там – значит, можно жить!
Что ад мне может предложить
к чему бы я не смог привыкнуть?
Не лучше ли, чем жить с отцом
и торговать всю жизнь овсом,
заняться выгоднейшим дельцем –
науке время посвятить,
иные страны посетить,
и многих знаний стать владельцем?
Пусть я рискую головой,
но, если буду я живой,
тогда удастся мне, быть может
такие книги привезти,
что, если их перевести,
не будет ничего дороже!»
От этих доводов отец
с ним согласился наконец,
и так сказал: «Ну что же, пробуй!
Я знаю, Марпа, ты упрям, –
не привязать тебя к дверям –
сбежишь ведь, чувствую утробой.
Чтоб ты вернулся невредим
мы часть наследства продадим,
а золото возьмёшь туда ты;
но, чтоб не бедствовать потом
оставлю часть полей и дом,
а ты вези свои трактаты».
Ну вот, задачи и ясны –
продать наследство до весны,
а, между сбытом и торгами,
на изученье языка
налечь усерднее, пока
лежат дороги под снегами.
И Марпа время не терял –
учил, зубрил и повторял
зарывшись в книги и записки,
и, до весны уйдя в ретрит,
учил и хинди, и санскрит,
пока не выучил индийский.
Меж тем с полей сошли снега,
уж не рядились в облака
вершин седые исполины,
блестя на солнце по утрам,
зацвел багульник по горам
и с них весна сошла в долины.
Дороги вскрылись; а когда
его дома, поля, стада
все были проданы, то сборы
уж стало нечего тянуть,
и вскоре вышел Марпа в путь
по перевалам через горы.
Так, от села к селу пешком
он шёл на юг с одним мешком,
всё размышляя, что негоже
ходить далёко одному,
и, что случись беда, ему
никто в дороге не поможет.
Тут Марпе будто повезло –
он, проходя одно село,
услышал как-то на базаре
что есть какой-то идиот
который в Индию идёт,
и он – в селенье Цинесаре.
С ним Марпа свидеться решил
и в то селенье поспешил,
где был приветливо им встречен.
Им оказался некто Ньё,
одет прилично, не в рваньё,
не глуп, учён и обеспечен.
Не думал Марпа в тот момент
что Ньё – скорее конкурент,
чем сотоварищ и сподвижник,
и знал бы Марпа наперёд
кого в поход с собой берёт,
то лучше б взял с собой булыжник.
Но Марпа многого не знал –
не знал, что путь он начинал
в сто раз, чем думал он, длиннее,
что покидает он Тибет
на долгие двенадцать лет,
и это – не его затея.
Но кто тогда бы разглядел,
зачаток многих славных дел
что обретут места в канонах,
в движенье двух усталых стоп
по серпантинам козьих троп
на бесконечных горных склонах.
1.04.2021 г.
*В буддизме различаются три вида страданий: первый – это страдание как таковое, следствие плохой кармы, – старость, болезнь, смерть, а также всё болезненное и неприятное, что приходится терпеть в сансаре. Второй вид – страдание непостоянства, следствие хорошей кармы, – вызвано неизбежностью расставания со всем приятным, любимым, привычным. Третий вид страданий – следствие неведения, томление не просветлённого ума из-за отсутствия духовного «света» в жизни. Выражается в виде апатии, тоски, скуки, пресыщенности, чувства неволи.