Исторические байки. Часть 56.
Память.
В «25 – м» году гроссмейстер,
Чехословацкий – Рети, дал,
Сеанс, игры, одновременный,
Вслепую. Тот рекордным был.
Противников тех - 29,
Не глядя на доску играл,
С ними Рети. Сеанс закончив,
Ушёл. Забыв про свой портфель.
Вскоре портфель ему вернули.
Был благодарен очень он.
«Большое, вам, спасибо! – скажет, -
До чего ж памятью я плох…»
Не смутился.
Есенин, раз, с Мариенгофом,
Гостили в Харькове тогда,
И вот, во время там обеда,
К нему девушка подошла.
Особа юная там встала,
За стулом, где сидел поэт,
И простодушно вдруг сказала,
Глядя на голову его:
«Сергей Александрович, а вы лысеете!»
Все замолчали. А Есенин,
Тут улыбнувшись - промолчал…
Уже за завтраком на утро,
Стихотворенье прочитал:
«По – осеннему кычет сова,
Над раздольем дорожной дали,
Облетает моя голова,
Куст волос золотистый вянет…»
Смертельный удар.
Впервые русские столкнулись,
С японскими ниндзя в войне,
С Японией. Что там случилась,
Ужас, не испытав от них.
Одного унтер – офицера,
Сидорчука приговорят,
К 10 суткам там ареста,
За самоуправство его.
В рапорте этом говорилось:
Периметр там обходя,
Привала, он там обнаружил,
Японца – в чёрном там во всём.
Тот именуемым был ниндзя,
Какой – то издавал там вопль,
Резко размахивал руками,
И ногу к верху поднимал.
И Сидорчук его ударил,
В ухо… Японец тот упал.
На землю замертво свалившись,
И вскоре умер ниндзя тот.
Приговор.
Балакирев, то шут придворный,
Петру (1) пожаловался раз,
Там на известного вельможу,
Обижен был тот на шута.
Обиделся на его колкость.
Шуту чиновник пригрозил,
«Я тебя накажу за это,
Прибью негодник до смерти!»
«А если он тебя убьёт? – царь -,
Велю повесить я его!»
«Да, я не этого желаю –
Пётр Алексеевич, - шут, -
Мне бы хотелось, чтобы ты,
Пока я жив, его повесил!»
Быстро нашёлся.
Однажды один парикмахер,
Там брил известного певца -
Осипа Афанасиевича Петрова,
И чуть порезал там того.
Петров знал, что цирюльник этот,
Имел пристрастие тогда,
К зелёному змию. И сразу ж,
Он недовольно буркнул там:
«Это всё, ведь, от пьянства…» – скажет,
А парикмахер сразу ж тут,
Невозмутимо согласился:
«Верно, с – с водки кожа грубеет…»
Приказ исполнен точно.
1888 год.
В Петербург на гастроли прибыл,
Известный цирковой артист,
Был дрессировщиком животных,
То – Анатолий Дуров, там.
По улицам тогда он ездил,
Разбрасывал листовки там,
С призывом посетить его же,
Представление вечером.
Градоначальник Гроссер видя,
Такое «безобразие»,
Ему то, запрещает делать,
И про листовки там спросил:
«Есть у вас ещё эти штучки?
Выбросить потрудитесь их».
«Слушаюсь - Дуров ему скажет,
Наутро вновь начал бросать.
Эти листовки там, с призывом.
Вызвал Гроссер его к себе:
«Что, издеваетесь над мною?» -
Градоначальник - Дурову.
«Помилуйте, – Гроссеру - Дуров, -
Ваше превосходительство,
Я выполнил распоряженье,
Ваше, что предписали мне.
Вы приказали выбросить их,
Листовки эти. И вот, я,
Как вы велели, всё исполнил –
Выбросил всё, что я имел».
Чур, я убит!
Славился граф, тогда, Красинский,
Способностью там улетать,
В высоты вымысла в беседах,
Выдумывал всякое там.
Однажды, он, там повествуя,
О подвигах своих в войне,
Так далеко тогда занёсся,
И высоко… Запутался.
Выпутаться же не умея,
Сослался для подробностей,
На Вылежинского, тот рядом,
Его адъютант, там стоял.
«Сказать ничего не могу я, -
Заметил тот, - вы, видно, граф,
Забыли, что я был убит там,
В начале же сражения»
Летописи.
Писатель, Карамзин, по утрам,
Там вокруг озера ходил,
Недалеко от его дома,
Встречал он Александра (1) там.
А вечером же император,
Частенько чай там попивал,
У Карамзиных. Пушкин часто.
Был там. Смущался ж при царе.
Лука, слуга, Карамзиных же,
Как турок часто там сидел,
И кроил себе панталоны,
Привычка у него была.
А император плохо видел,
Слабостью зрения страдал,
На панталоны глядя, видел,
Что – то белое у слуги.
Он думал – летописи это...
У Карамзиных завелась,
Привычка звать там панталоны,
Летописями… Надо же.