март промозгл и ненастен, и я вместе с ним
утопаю в морях пустырей придорожных,
сердце сводит от мглы и песочной мазни,
что слипается в ком под неровной подошвой;
и кричит, и зовёт, и поёт детвора,
о своём возмущённо и истово споря:
я завидую малость героям двора -
мне уже не постичь муравьиного моря;
мой сутулый борей, завершая вираж,
ворожит новый с посвистом плети разбойной,
я, что тот муравей, принимаю за блажь
всякий штиль, не свыкаясь с неверным покоем;
лишь гощу здесь прозрачно, не чувствуя сна,
птичьим правом довольствуясь счастливо, ибо
что мне крыш разноцветье и стен белизна
могут нынче поведать? что мрамора глыба
рассказать научилась за тысячу зим,
различаема лишь острокрылым зубилом;
он не мёртв этот город. но жив ли?
вези
горсть холодной земли в чемодане постылом,
разбегайся по струнам, кричи в облака,
разнимай день вчерашний и завтрашний резко:
сердце зорко да глухо, печаль велика,
неказиста и плоска ума занавеска...
...белых перьев мешок часовой пронесёт,
заметая мой след мягкой стружкою белой.
здравствуй, родина. будь. и спасибо за всё.
не заставь обернуться меня напоследок.