С детства не мог похвастаться радостной жизнью.
В три года остался без отца, он бросил нас с матерью.
Я его почти не помнил, да и мама никогда о нём не упоминала.
Единственная фотография, где мы втроём, это всё что сохранилось об отце.
Мама едва сводила концы с концами чтобы поднять меня.
Она работала чертёжницей в конструкторском бюро проектного института,
брала подработку на дом, но денег катастрофически не хватало,
что приводило её в отчаяние. Я закончил первый класс и на летние каникулы
она отвезла меня к родителям, которые жили в дачном посёлке
недалеко от Нурека, обещая к началу учёбы забрать домой.
– Накоплю за лето денег, сынок, куплю тебе новую школьную форму и туфли,
вон ты как вырос за год, после летних каникул тем более не влезешь
в прежнюю одежду, – улыбаясь говорила она, – пойдёшь во второй класс
обязательно в новом, а ты пока отдохни у дедушки и бабушки,
фруктов наешься, смотри сколько тут всего и вишня, и яблоня, и инжир.
Бабушка вкусного варенья наварит, зимой будем пироги печь, лето вспоминать.
Говоря, мама прижимала меня к себе, гладя мою густую шевелюру,
и целуя мой необычно светлый чуб.
Я с обожанием смотрел на маму, такую красивую, добрую, ласковую, она всегда
разговаривала со мной, как со взрослым и я это очень ценил, стараясь
ни в чём не подводить её.
Соседки по дому удивлялись нашим отношениям: – слушай, Нигина, как ты
умудряешься с сыном общий язык находить, мальчишки такие несносные,
неуправляемые создания, а он у тебя на редкость серьёзный, организованный
ребёнок, поделись секретом – полушутя, полу всерьёз обращались они к маме.
– Он для меня самый уважаемый и любимый мужчина – без тени шуток отвечала она.
Побывав несколько дней с нами, мама собралась возвращаться в Душанбе,
и мы с дедушкой отправились провожать её. Рядом находился небольшой
стихийный базарчик, где дед занялся покупками продуктов для дома.
Мы с мамой в ожидании автобуса сидели на остановке и беспечно беседовали на
разные темы, у нас всегда находился повод для разговоров,
а в этот раз мы много смеялись над толстым дядькой, который никак
не мог усесться на ослика. Он так надоел ослику, что тот лягнул хозяина
и гордо отошёл в сторону, а дядька кувыркнулся в пыли
и в полном недоумении уставился на строптивого осла.
Эта комичная картина вызвала хохот у всех, кто находился на остановке.
Смешинка всем в рот попала – пошутила мама.
Вскоре прибыл старенький обшарпанный автобус и наступило время расставания.
Мама поцеловала нас с дедушкой и зашла в автобус. Видя мои слёзы,
она подбодрила меня улыбкой, – не скучай мой мальчик, я постараюсь
приехать за тобой как можно раньше – сказала она, смахивая набежавшую слезу.
В следующую минуту мама, вдруг спустившись с автобуса, крепко, крепко
обняла меня, прижавшись щекой к моей вихрастой голове и тут же вернулась в
салон. Автобус медленно тронулся, обдав нас дымом из выхлопной трубы,
скрепя и пыхтя двинувшись по дороге в город.
Но я не дождался мамы, она не приехала, ни осенью, ни через год.
Моя мама погибла при невыясненных обстоятельствах, нашли мёртвой
в подъезде нашего дома, без сумки, с ушей сдёрнуты сережки.
Об этих подробностях я узнал не сразу. От меня долго скрывали эту
страшную весть, но чем дальше уходило время, тем больше я становился
нервным и нетерпимым, меня мучила неизвестность, не понимал, почему
мама не приехала, почему обманула, по ночам я плакал, зовя её.
Оба старика, виновато поглядывая на меня и шепчась за моей спиной,
не могли решиться рассказать мне правду.
Дедушка несколько раз ездил в город, и я по несколько часов
просиживал у окна, в надежде, что они с мамой вот, вот вернутся,
но, когда этого не происходило, я кидался на кровать лицом и беззвучно
плакал в подушку.
Как-то дед взял меня в город с собой.
– К маме? – обрадованно спросил я.
– Да, – коротко ответил он, – только ты пока не спрашивай ни о чём, сынок,
потом обо всём узнаешь.
Прибыв в Душанбе, я с удивлением обнаружил, что мы свернули со знакомой
улицы в другом направлении.
– Куда мы идём, дедушка, мы же вот на этой улице живём? – не выдержав,
спросил я.
Дедушка молча вёл меня к какому-то зданию. «Милиция» успел я прочесть,
мы прошли по длинному коридору и остановились перед дверью,
на которой была цифра – 24. На стук деда в дверь, кто-то ответил: – войдите.
Мы вошли и оказались в просторном кабинете, нас усадили за большим
письменным столом, напротив сидел грузный мужчина в форме.
Они говорили о каком-то виновном, который до сих пор не найден,
о чём-то ещё. Потом дед заплакал, мужчина подал ему воду в пиале,
но он отказался, и мы ушли.
Я ничего толком не понял, но по состоянию дедушки чувствовал,
что случилось что-то непоправимое. Дед крепко держа меня за руку,
привёл к нашему с мамой дому. Мы зашли в квартиру, вслед за нами
вошли соседки, они плакали, и тихо переговариваясь сочувственно
смотрели на меня. Затем сообща накрыли на стол Это был странный обед,
в полной тишине, только слегка позвякивала посуда и изредка
раздавался чей-нибудь всхлип.
После обеда женщины стали прибирать со стола и расходиться,
одна из них уходя вдруг произнесла: – пусть земля будет пухом
Нигиночке, славная была девушка, светлая ей память.
Я от этих слов оцепенел, потом меня затрясло, – дедушка,
что такое: «земля будет пухом», это что значит? – спросил я
дрожащим голосом, – это про маму, да, про маму?
Соседка виновато осеклась под укоризненным взглядом деда.
Внезапно мне стало холодно. Дед обнял меня, взял за руки, пытаясь
их отогреть в своих натруженных ладонях: – ты поплачь сынок,
полегче станет, нет твоей мамы больше, её Всевышний забрал.
Это последнее, что сохранилось в моём сознании.
Не знаю, как мы вернулись домой, сколько дней прошло с того дня,
я не ел, не пил, меня ничто не интересовало, целыми днями я лежал
в постели и безучастно смотрел в потолок. Бабушка и дедушка
не оставляли меня, были постоянно рядом, поили какими-то травами,
лечили как могли. Отходить от страшного удара я стал к концу следующей
недели,помогли одноклассники и классный руководитель, они навещали
и старались отвлечь меня от горя. Постепенно я окреп и вернулся
к прежней жизни,но меня не оставляло ощущение пустоты от страшной утраты
и глубокой тоски по маме. Я изменился, прежние детские радости
стали совершенно чужды, казалось, чья-то воровская рука вырвала моё
сердце из груди и мир для меня погрузился во тьму.
С равнодушием я принял новость, о том, что мамину квартиру забрали,
объявив наше жильё ведомственным, и подлежащим возврату, в связи
с отсутствием квартиросъёмщика. Зачем мне квартира без мамы, думал я
обречённо.
Так закончилось моё детство, куда дороги назад у меня больше не было.
Смерть мамы подкосила и деда, он резко постарел, забросил огород
и любимую рыбалку, стал безучастным ко всему, нелюдимым. Держалась только
бабушка, она без устали занималась домашним хозяйством, что-то шила,
что-то вязала, трудилась в огороде. Я тогда не понимал, что она так
старалась себя отвлечь от горьких дум о дочери.
Однажды я случайно услышал их разговор: – какая девочка была славная,
открытая, весёлая, ну кто же посмел на неё руку поднять?
Неужели опять они? – слышались горестные слова бабушки, – мальчик теперь
совсем сирота, держаться нам надо с тобой дед, а то ему одна дорога –
детский дом. Дедушка в ответ только тягостно вздыхал. Кто это «они» для меня
было загадкой.
Мы жили на три пенсии и небольшой доход от сада.
Бабушка старалась мою мизерную пенсию по потере кормильца – моей матери,
не тратить, чтобы скопить мне на одежду, экономили на всём,
но денег едва хватало на еду. Летом дедушка сдавал перекупщикам
оптом фрукты, это было некоторым подспорьем для нас, но зима в тот
год выдалась непривычно холодной, в одну из ночей ударил сильный мороз,
малина, инжир и вишня вымерзли, яблони долго болели и плодов стали давать
совсем мало. Так, мы лишились и этого дохода.
Дедушка покинул нас, когда мне исполнилось четырнадцать лет.
Стало нам с бабушкой вдвоём совсем худо. Всё чаще одолевали меня
печальные мысли, горько и страшно было осознавать, что мы с ней
одни на всём белом свете.
Как-то я спросил у неё о своём отце, кто он, почему бросил нас
с мамой. Бабушка помрачнела и долго молчала, позже сказала только:
– не ко двору пришлись.
Что за этими словами крылось так и не понял, но видя, как тяжело ей было
говорить об этом переспрашивать не стал.
На летних каникулах я решил устроиться на работу, и подвязался
мыть машины на автомойке. Но мне платили меньше, чем взрослым пацанам,
приходилось с этим мириться. Работал до холодов, потом бабушка запретила,
переживая о моём здоровье.
Как-то ко мне обратился один из мойщиков Гаюр, ему было девятнадцать лет,
и он каким-то образом умудрился избежать осеннего призыва в армию.
Вызвав меня из дома, он попросил помочь в одном деле.
Стоял холодный декабрь, я уже не работал и после школы скучал,
просиживая дома все вечера. Поэтому просьба Гаюра была, как никогда кстати.
Одев своё куценькое пальтишко и шапчонку, я пошёл с ним,
даже не спрашивая зачем и куда мы направляемся. Быстро сгущались сумерки,
пока шли совсем стемнело, дорогу тускло освещали редкие, чудом сохранившиеся
фонари, наконец, дошли до какого-то дома. Стояла тишина, свет в доме не горел.
– Стой на стрёме, если что знак подашь, понял?
– Какой знак? – немало удивившись спросил я.
– Свистнешь, – раздражённо ответил Гаюр и быстро перелез через металлическую
решётку во двор дома.
Я остался на безлюдной улице в полной тишине, где-то в глубине дома
звякнуло стекло и всё затихло, прошло минут десять, Гаюр не появлялся.
То ли от волнения, то ли от холода у меня застучали зубы,
по телу пошла дрожь, ну, где он, где задавал я себе вопрос,
всматриваясь в темноту двора.
В это время в конце улицы появилась машина, включённые фары ослепительно
сверкнули и стали стремительно приближаться. Попытался свистнуть,
не получилось, попробовал ещё раз, губы застыли от холода и не слушались,
машина, неумолимо шла, как мне казалось, прямо на меня, вжавшись в забор
я зажмурил глаза, всё, промелькнула мысль, меня обнаружат и прибьют.
Но машина пронеслась мимо. Не успев перевести дух, услышал быстрые шаги
со двора, это был Гаюр с небольшим узлом в руках, – ну, наконец-то –
выдохнул я, – а почему руки перевязаны? Ты поранился?
– Заткнись, – коротко оборвал меня Гаюр.
Мы без передыха бежали по пустынным улицам, он всё время оглядывался
и его поведение пугало меня, но я не задавал больше вопросов.
Наконец, добежали до моего дома, Гаюр сунул мне в руки свою ношу
и со словами – спрячь, завтра разберёмся, – растворился в темноте.
На следующий день Гаюр пришёл за трофеем, как он сам выразился,
оставил мне триста сомони, и пробурчав что-то ушёл. Я обалдел.
Такие деньги мне нужно было бы отработать за недели три, а тут на тебе.
Гаюр ещё несколько раз водил меня с собой на дело, и я втянулся,
мне понравилось выходить на это «дело». Прошёл год. Я по немножку
откладывал «заработанные» деньги по совету Гаюра. А он купил себе
старенький, очень подержанный Москвичок и мы постепенно стали расширять
поле своей «деятельности», выезжая за пределы Нурека. Так добрались и до
Душанбе. Не знаю откуда у него появлялись сведения о богатеньких жителях
столицы, но он безошибочно узнавал их адрес, и мы начинали «действовать».
Гаюр был очень осторожен и предусмотрителен. Он мне запрещал покупать
новые вещи, приносил ношенные, говоря, что новая одежда может вызвать
подозрение у милиции, которая и так с ног сбилась в поиске «банды воров»
и требовал, чтобы я продолжал подрабатывать на мойке. Утверждал, что я
всегда должен быть вне всяких подозрений, «ты ведь ещё совсем пацан»,
частенько повторял он.
У нас с ним был даже уговор, если попадёмся говорим одно и то же,
мол собираем макулатуру. Специально сдали пару раз по кипе газет
одному фирмачу, чтобы он, если что подтвердил этот факт.
Как-то мы поднимались по лестнице на четвёртый этаж многоэтажки, Гаюр,
как всегда впереди, я за ним, увидели нужную дверь, но вдруг заметили дверь
квартиры напротив приоткрытой. Из неё доносились какие-то звуки,
переглянувшись, мы в растерянности остановились, не зная, что делать.
Затем Гаюр решительно зашёл в квартиру. Перед нами открылась страшная
картина. Убранство комнаты, пушистый ковёр на полу, тяжёлые с витиеватым
рисунком портьеры, хрустальная люстра выдавали далеко не безбедный
образ жизни хозяев.
На журнальном столике стояла диковинной формы бутылка с прозрачной тёмной
жидкостью и несколько очень красивых резных стаканов, один из них
валялся на полу.
– Коньяк, наверное, – предположил Гаюр, и добавил – отравленный видно.
На креслах по обе стороны столика сидели два человека в форме
вневедомственной охраны, один был уже мертв, другой корчился от боли,
изо рта его шла пена, в трясущейся руке стакан с недопитой жидкостью,
который через мгновение с глухим стуком упал на ковёр.
Удивило то, что здесь совсем не к месту лежала большая клетчатая сумка,
наспех набитая вещами, такие обычно используются челноками на вещевых рынках.
– А почему дверь открытой осталась, здесь был кто-то ещё?
Ну, да, вот же третий стакан, – показав на стол, рассуждал вслух Гаюр,
и вдруг скомандовал – а, ну - ка быстро отсюда!
Я тут же выскочил из страшного места на улицу и ушёл со двора,
Гаюр чуть под отстал. Встретились в условленном месте, сели в машину,
и назад домой. Всю дорогу ехали молча, он о чём-то сосредоточенно думал,
мне хотелось о многом спросить, но я не решался, зная его нетерпимость
к любопытству. Но неожиданно он заговорил о происшедшем сам.
– Значит так, – хозяева видимо уехали, квартиру сдали под охрану,
а те, недолго думая сами отключили систему охраны, произведя ложный вызов,
– сказал он, – дальше ты сам видел. Они и подумать не могли, что
хозяин квартиры таким хитрым окажется, устроив ворам ловушку.
Как же он будет удивлён, когда узнает кто его пытался обворовать,
– закончил Гаюр.
– А кто же третий? – спросил я.
– Не знаю. Наверное, кто-то из них же, стакан-то был с коньяком,
может от страха убежал и дверь забыл закрыть за собой, а может ещё чего.
Чёрт их поймёшь.
С тех пор прошло два месяца. Я учился в школе и, скрывая от бабушки
подрабатывал на автомойке, с Гаюром виделись, но почти не общались.
В осенний призыв он опять умудрился скрыться и появился только в декабре.
Я не понимал почему парни отлынивают от армии и, как-то спросил об этом
одного из отслуживших. Он долго молчал, словно вспоминал что-то неприятное,
затем с явной неохотой ответил, что там допускается много издевательств и
унижений по отношению к рядовым солдатам, особенно к новобранцам.
Но подробности рассказывать отказался.
Наступил 2006 год, мне исполнилось шестнадцать лет, как-то взглянув на себя
в зеркале, приметил пробивающиеся усики и это обрадовало, значит становлюсь
взрослым. Но вместе с взрослением я стал задумываться о своих поступках,
а прав ли был, выходя на «дела» с Гаюром? И чувствовал – не прав,
больше не пойду, решил я про себя. Но устоять не смог.
Февральским пасмурным днём Гаюр подошёл и сказал, что завтра утром
мы едем в Душанбе. Я смешался и не решился отказать ему.
Вылазка состоялась и по возвращении, через несколько дней,
Гаюр вручил мне сумму больше, чем обычно. Заметив моё удивление,
он произнёс: – всё, завязываем, объясняться не стал.
А я и не лез с расспросами, даже обрадовался.
С наступлением весны потеплело, работы в автомойке прибавилось,
бабушка больше не препятствовала мне работать. Я стал больше зарабатывать
и жизнь потихоньку налаживалась.
В мае Гаюра забрали в армию.
Через месяц после его отъезда к нам в дверь постучали. На пороге стояла
девочка-подросток худенькая, скромно одетая, – Вы Азим?
Получив утвердительный ответ, смущённо потупив глаза, протянула мне записку.
На приглашение войти отказалась и порываясь уйти,
произнесла: – это от Гаюра. Раскрыв листок прочитал: «Азим, поддержи мою
семью, больше некому». Я опешил.
Какое-то время молча смотрел на уходящую девчонку, затем позвал её.
Она вернулась. Бабушка завела её в дом, усадила за стол, накормила
супом из горных трав с кислым молоком. Потом стала расспрашивать.
Саломат, так звали девочку, рассказала грустную историю своей семьи.
– Наш отец умер совсем молодым от тяжёлой болезни, брат Гафур в детстве
упал с дерева, повредив голову, отчего страдал эпилепсией и очень мучился.
Весной и осенью приступы усиливаются, Гаюр с мамой с трудом его держали.
С Гаюром было легче, он хорошо зарабатывал, лекарства вовремя покупал
нужные и для Гафура, и для мамы, нам на всё хватало, но он сейчас в армии.
Тяжело без него, – девочка, горестно вздохнув, продолжила: – мама,
устроилась работать в лепёшечной, но не смогла, у неё распухают
и болят суставы на руках и ногах, теперь я вместо неё.
Оказывается, Гаюр был единственным кормильцем в семье, понял я,
вот почему он устраивал эти набеги.
– Я не знала про записку, на неё случайно наткнулась, когда переносила вещи
во двор, из кармана его рубашки выпала – продолжала Саломат и заплакала
– у нас ведь ещё дом размыло, после ливней совсем покосился, соседи говорят
нельзя там жить, опасно, приходили из хукумата, обещали помочь,
но когда это будет?
– А где же вы сейчас живёте? – спросила бабушка.
– У себя во дворе, спим на топчане, сейчас хорошо, тепло,
– ответила Саломат.
– Знаешь сынок, надо людям помочь, пойдём с Саломат к ним домой,
узнаем что к чему, – сказала бабушка, – и не противоречь,
я схожу с вами, – поправив на голове сбившийся платок заключила она.
Добравшись до места, перед нами открылась печальная картина.
Скособоченный домик стоял в центре двора, в окружении фруктовых деревьев.
Под черешней стоял топчан, заполненный вещами, наспех, завязанными в узлы и
узелки, среди которых увидели лежащую женщину.
Около топчана на стуле сидел парень, кухонная утварь находилась на столе
и просто на земле.
Увидев нас, женщина попыталась подняться с постели, но поморщившись
от боли снова легла.
– Это мама, а это Гафур – познакомила нас Саломат.
Бабушка о чём-то коротко поговорила с матерью девочки и сообщила,
что будем переезжать к нам в дом.
– Поживёте у нас, пока своё жильё не восстановите, – решительно заявила
она, – давайте-ка собираться будем.
Вещи быстро загрузили в Москвичок Гаюра и перевезли к нам, за рулём Гафур,
вполне себе здоровый, как мне показалось. Мы быстро перевезли вещи
в наш дом, бабушка выделила им одну комнату, к концу дня в ней,
стараниями Саломат и Гафура всё было разложено.
На следующий день я забрал его с собой на работу. Жизнь пошла своим чередом.
Апаи Нукра - мать Гафура несколько раз обращалась в хукумат за помощью в
восстановлении жилья, ей не отказывали, горячо обещая помочь,
но дело с мёртвой точки не сходило.
Продолжение следует...
апрель 2021 г.