23.07.2013
Другие.
«Лилипуты никогда не выберут своим вождём Гулливера. Они выберут лилипута, который будет утверждать, что лилипуты – великий народ».
Джонатан Свифт.
1
Пандора.
Был обычный июльский день, не перенасыщенный происшествиями. Как всегда, в вечерних новостях говорили о возможных причинах глобального потепления, о затянувшемся финансовом кризисе, о борьбе сексуальных меньшинств за свои гражданские права, а также о каких-то мелочах, которые непременно теснят более значимые темы дня и, подобно вьющимся в огороде сорнякам, благополучно плодятся, демонстрируя завидную тягу к выживанию.
Среди всей этой информативной мешанины прозвучало одно довольно странное сообщение. В нём говорилось о каком-то чилийском подростке, с которым за минувшие сутки произошла необъяснимая метаморфоза: у него якобы в одночасье выпали все зубы, рост увеличился на пятнадцать сантиметров, и кожа приобрела голубоватый оттенок.
Эта сюрреалистическая новость воспринялась бы большинством слушателей, как чья-то глупая шутка, если бы на следующий день не стали поступать аналогичные сообщения из разных стран. Первые страницы газет запестрили статьями типа «необъяснимое и непознанное», а телевизионные каналы, отменив запланированные передачи, стали круглосуточно транслировать дискуссии учёных, уфологов и случайных граждан на злободневную тему.
В общем, за неделю об этом явлении было высказано предостаточно всевозможных гипотез, однако причина преображения обычных людей в голубых великанов всё ещё оставалась загадкой.
Профессор Штейн, ведущий израильский генетик, заведующий центром молекулярных генетических исследований в НИИ имени Вейцмана, выдвинул предположение, что основанием для таких трансформаций может оказаться вирус «Пандора», обнаруженный в 1992 году в водоёмах Австралии и обладающий геномом, так называемого, «внеземного происхождения». По словам профессора, антитело, подобное «Пандоре», недавно нашли и у нас на севере страны в ходе операции по предотвращению эпидемии бешенства среди шакалов. Исследованием занимались ветеринары-вирусологи. Выяснив, что обнаруженный возбудитель не имеет никакого отношения к бешенству, они отправили его в лабораторию института Вейцмана для дополнительных генетических исследований.
Генетики детально изучили белок шакальего вируса и, испытав его на грызунах, пришли к выводу, что попадая с воздухом в живой организм, он раскручивает спираль ДНК в обратную сторону и тем самым в определённых случаях может способствовать мутации генов.
Вскоре специалисты всемирной организации здравоохранения «ВОЗ» подтвердили предположение Штейна, установив прямую генетическую связь между австралийской «Пандорой», «шакальим» вирусом и токсином, найденным в крови чилийского юноши. Таким образом, название «Пандора» закрепилось за новой напастью.
В средствах массовой информации изменилась повестка дня. Её главной темой стало обсуждение вариантов борьбы с возможной эпидемией. Наряду с конструктивными предложениями в прессу попадали высказывания и совершенно иного толка. Некоторые журналисты узрели в нарастающем ажиотаже элементы заговора, а скептики и вовсе называли горячку, разыгравшуюся вокруг «Пандоры», результатом гнусного розыгрыша.
В очередной сводке новостей заметно встревоженный комментатор, чуть заикаясь и нервно барабаня по столу стопкой бумаг, рассказывал об инциденте, произошедшем в Сирии, где вооружённая облава на голубых исполинов закончилась гибелью последних. А в пригороде Тель-Авива Бней-Браке дотошным репортёрам удалось заснять на видеокамеру огромного человека, скользнувшего за угол нового здания литовской ешивы. Новостные каналы израильского телевидения прокручивали уже который раз эти мелькающие кадры.
2
Лея.
В полночь шестидесятилетняя вдова Лея выключила телевизор, зевнула, подошла к зеркалу, открыла рот и, проведя языком по гладкой эмали новых фарфоровых зубов, с досадой махнула рукой: «Столько денег вбухала и, похоже, зря. Скорее всего, в дёснах заражённых «Пандорой» не удержатся даже имплантаты». Она безнадёжно махнула рукой, вздохнула и, шагнув в коридор, тускло освещённый вычурным под старину бра, направилась в спальню. По дороге заглянула в небольшую комнату, оборудованную под швейную мастерскую, приносящую одинокой женщине дополнительный доход. С железной распялки, подвешенной на приоткрытую дверцу массивного полированного шифоньера, волнистыми фалдами свисало почти готовое крепдешиновое платье нежного абрикосового цвета. Лея на мгновение остановилась и, бросив зоркий взгляд на результат своей работы, удовлетворённо улыбнулась.
«В этом платье моя Мейталь затмит любую красавицу», - подумала она и представила себе наспех заказанный свадебный зал с горсткой гостей, тощего жениха с раздобревшей за два месяца беременности невестой, которые вместе выглядят, как число10, вообразила, как все они замирают при появлении армейской подруги невесты девятнадцатилетней Мейталь Лесман и с завистью рассматривают её роскошный, поистине царский наряд. Лея торопилась. Уже три дня, возвращаясь домой с основной работы, она заходила в мастерскую и выходила оттуда далеко за полночь. До свадьбы оставалось двое суток и, чтобы за такое короткое время закончить вечернее платье в лучшем виде, женщине пришлось отказаться от срочного заказа своей старой клиентки, но Лею это не смущало, ведь для Мейталь она не жалела ни времени, ни денег, ни собственного труда. «Это платье будет готово вовремя, даже если мне придётся дошивать его ночью», - думала она. Но вот ведь незадача! Вчера вечером обычно пунктуальная Мейталь не пришла на примерку, и весь сегодняшний день Лею не покидало тревожное предчувствие, что с девушкой, не дай Бог, что-то случилось. А своей интуиции вдова доверяла, особенно, когда дело касалось соседской девочки, которую она любила, как родную.
«Да, известия о мутантах, прямо скажем, не радуют, но какие бы ужасы ни приходили в мою голову, к Мейталь они не могут иметь ровным счётом никакого отношения. С ней, тьфу-тьфу-тьфу, наверняка всё в полном порядке», – убеждала она себя после каждого обзора новостей и, стараясь отбросить дурные мысли, ходила взад-вперёд, скрещивала пальцы и, раскачивая головой, как китайский болванчик, отчаянно цокала языком, заглушая визгливый бой винтажных часов, по случаю купленных на блошином рынке.
3
Лесманы.
Участившиеся случаи заражения новой болезнью, моментально расцененной ясновидящими и колдунами, как одно из проявлений надвигающегося конца света, наводили ужас на беспомощных людей. Что и говорить, паника назревала в их воспалённом сознании и, лопаясь, словно гнойный пузырь, растекалась, заражая всё новых и новых слабонервных особей мучительным первозданным страхом.
Эти пугающие известия лаборантка Лея воспринимала рассудительно, несмотря на свою окаянную интуицию и постоянные мысли о Мейталь. Она не билась головой о стенку, как маникюрша Дора Лесман, соседка из пентхауса. Не выла, выставив вперёд подбородок и растирая по лицу сопли, как старая дева Зива - малахольная Дорина сестра. Не сбегала из дому, не носилась по улицам и не выдирала старчески-пятнистыми руками клочья седых волос со своей трясущейся головы, как их ненормальная мамаша Рива.
Даже у бухгалтера Йосика Лесмана, обычно молчаливого и мнительного главы семейства, во всём видевшего всемирный заговор, в последнее время развинтились нервы, и что совершенно невероятно ; после недельной голосовой ломки, его и так хилый тенорок истончился, чуть ли не до фальцета, на который обычно неуправляемая тёща почему-то стала реагировать немедленным повиновением. Так и сейчас. Пойманная в нескольких кварталах от дома и подгоняемая скрипучим визгом Йосика, она покорно семенила и понурив косматую голову, шепеляво проклинала на идиш ненавистного зятя.
Одиннадцатилетний Бени, упитанный мальчуган с двойным подбородком и белесым, спадавшим на лоб завитком, был на удивление спокоен. Он производил впечатление более-менее адекватного человека в сумасбродной семье Лесманов, невзирая на постоянное ковыряние в носу и пристрастие поедать собственные скрученные козявки.
Вообще-то, мягко говоря, необычное поведение его родных можно было понять: солдатка Мейталь, старшая сестра Бени, в пятницу не вернулась домой из части. Уже прошло двое суток, а от исчезнувшей девушки ни слуха, ни духа. Мобильник отключен. Друзья в неведении. Обеспокоенные Лесманы обратились в полицию. Поиск пропавшей начался, как и положено, на третий день.
4
Ее «еврейское счастье».
Лея вышла замуж поздно, в тридцать четыре года, через пять лет после приезда в Израиль и через год после судьбоносной встречи с «творцом её личного счастья» иерусалимским раввином Шмуэлем Горовцем, который посоветовал великовозрастной деве, тогда ещё Валерии Бляхер, сменить имя. Рекомендацию раввина девушка обдумывала взвешенно, не торопясь, а когда решение созрело, она обратилась в Министерство Внутренних Дел, и уже через неделю в её удостоверении личности было вписано новое имя Лея. И действительно, каким-то мистическим образом дефицит мужского внимания к засидевшейся девице пошёл на убыль, а вскоре появился и жених. Это был двадцативосьмилетний студент тель-авивского университета Боря Фишман. Впервые увидев точёную фигурку своей сокурсницы, он неделю боролся с застенчивостью, а когда, искусав ногти, осмелился подойти и представиться, решилась судьба и Леиной фамилии, хоть девушке об этом исключительном везении ещё не было известно. В конце концов, опередив единственного претендента на её руку, пожилого доцента Хаима, молодой человек сделал Лее предложение. Несмотря на разницу в возрасте, на признание жениха о своём врождённом пороке сердца, на предостережения подруг, и на косые взгляды соседок, она ответила согласием.
Свадьбу сыграли скромную. Прожив месяц с Леиными родителями, Фишманы сняли дешёвую квартирку в Пардес-Каце, наименее ортодоксальном районе религиозного Бней-Брака. Днём молодые учились, а вечерами работали в больнице: Лея - помощницей лаборантки, а Борис санитаром. В общем, жизнь налаживалась, и всё было бы неплохо, если бы попытки молодой семьи завести ребёнка ежемесячно не оканчивались Леиными слезами и сочувствующими вздохами её немногословного мужа. После полутора лет тщетных усилий отчаявшиеся супруги решили обратиться за помощью к специалистам. На врачей и медикаменты уходила значительная часть их скромных доходов и чтобы хоть как-то дотянуть до следующей зарплаты, Лее вдобавок к основной работе и портняжничеству приходилось подрабатывать мытьём подъездов, конкурируя с новыми репатриантами из Советского Союза. Вскоре недостаток материальных средств и участившиеся сердечные приступы вынудили молодого супруга прекратить учёбу в университете и сменить работу. Он печалился о случившемся, переживал и в душе называл себя неудачником. Лея же продолжила обучение, а спустя год получила диплом бакалавра и долгожданную должность лаборантки. Радости женщины не было предела. «Мне кажется, что в нашей жизни наступил переломный момент, - говорила она мужу, - и вслед за одной удачей непременно последует другая. Я знаю, у нас будет ребёнок! Вот увидишь! Только нужно ждать и надеяться». И они надеялись. Долгих десять лет. Но, увы, порой даже надежда умирает…
В конце концов, смирившись с печальной участью бездетной пары, супруги решили полностью посвятить себя друг другу.
Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.
В соседней с Фишманами квартире поселились новые владельцы – супружеская чета по фамилии Лесман с трёхлетней дочуркой Мейталь, для которой занятые родители искали няню на несколько часов в день. Лея, движимая нереализованным материнским инстинктом, вызвалась помочь соседям. Она с энтузиазмом принялась выполнять обязанности няни и со временем всей душой привязалась к симпатичной девчушке. Каждый день после работы она забирала Мейталь из детского сада, водила её на игровую площадку возле дома, убеждённо, словно родная мать, обсуждала с бабушками соседских детей современные методы воспитания и радовалась, наслаждаясь дивными ощущениями этих минут.
Однако радость оказалась недолгой. Через год из Биробиджана приехали бабушка и тётя малышки, необходимость в помощи няни отпала и Лее пришлось довольствоваться случайными встречами со своей любимицей. Иногда, по просьбе матери, она возила девочку на автобусе к учительнице музыки, там сорок минут ждала за дверью, в умилении прислушиваясь к спотыкающимся звукам фортепиано. Возвращались они обычно пешком, по дороге ели мороженое, возле дома качались на качелях, а потом Лея брала Мейталь к себе домой, кормила её вкусненьким, и они вместе сооружали из остатков разноцветных отрезов сказочные наряды для Кена и Барби. Вечером Лея отводила девчушку к родителям. В это время тётя Зива обычно дожаривала на кухне блинчики, мама Дора, проводив последнюю клиентку, копошилась возле маникюрного столика, для которого был выделен самый светлый угол крохотной гостиной, глава семьи Йосик, развалившись на диване перед телевизором, слушал последние новости и подозрительно прищуривался, а баба Рива, то и дело высовывая из коридора свою нечёсаную голову, косо поглядывала на зятя, и, наконец, выразив к нему презрение расхожим в этом доме словосочетанием «кишен тухес»1 и, тыча в его сторону скрюченным пальцем, разворачивалась и довольная собой, надменно исчезала в тёмном коридоре.
Относительная безмятежность Леиной жизни прекратилась неожиданно, когда злосчастным субботним утром, подавившись коркой хлеба, скончался её супруг. Несмотря на попытки врача скорой помощи спасти больного, нарушение дыхания спровоцировало у сердечника обширный инфаркт миокарда.
Эту нелепую преждевременную смерть Лея переживала мужественно. С трудом преодолевая ежедневные приступы депрессии, она заставляла себя ходить на работу, бывать среди людей, а бессонными ночами, оставаясь наедине со своим горем, безутешная вдова потихоньку плакала, целовала фотографии покойного супруга и, пристально глядя в потолок, жаловалась воображаемому Благодетелю на проделки своей безжалостной судьбы. Душевные муки Леи обострялись постоянной нехваткой денег, а оплата съёмного жилья превратилась в непосильное бремя. Пожилые родители были готовы уступить единственной дочери спальню в их двухкомнатной квартирке в Петах-Тикве, и только привязанность к Мейталь и к её недавно родившемуся братику Бени удержали тогда опечаленную горем женщину от принятия заманчивого родительского предложения.
Со временем боль утраты начала утихать, а продвижение по службе (Лею назначили старшим лаборантом) принесло ей моральное удовлетворение и материальную стабильность.
Шли годы, но, к сожалению, в личной жизни этой всё ещё привлекательной женщины никаких изменений не происходило. И всё же, смутная надежда на вторичное замужество теплилась в её душе. Она пристально рассматривала во внутреннем зеркале старого платяного шкафа свою почти девичью фигуру, ухоженное лицо с высокими скулами и почти не тронутые сединой пепельные волосы. Неподдающаяся старению, она была довольна своим отражением, а вера в благосклонность фортуны придавала ей сил терпеливо переносить затянувшееся одиночество.
Зато жилищные условия Леи изменились кардинально. Она переехала в новый дом, вслед за неожиданно разбогатевшими Лесманами. А случилось это так.
Младший брат Дориной матери Ривы приехал в Израиль двадцатилетним парнем в начале семидесятых, вскоре открыл доходную мастерскую по ремонту холодильных установок и в своём кругу стал считаться завидным женихом. Однако, наслаждаясь благами холостяцкой жизни, Наум не задумывался о женитьбе и только в возрасте шестидесяти лет, наконец, отважился на брак с женщиной много моложе себя. Получив согласие возлюбленной, престарелый жених приступил к свадебной подготовке. Но судьба-злодейка распорядилась по-своему. За неделю до торжества Наум отошёл в мир иной и был скромно похоронен, навзрыд оплакиваемый несостоявшейся супругой.
Единственная сестра покойного Рива унаследовала всё имущество брата и, несмотря на ярко выраженную нелюбовь к зятю, в одночасье сделала Лесманов состоятельными людьми. Они приобрели пентхаус в рамат-ганской высотке, обставили его дорогой мебелью и напичкали сверхсовременными электротоварами. Прихватив с собой кое-что из одежды, и, с удовлетворением отметив завистливые взгляды собравшихся внизу соседей, Дора и Йосик Лесманы с двенадцатилетней Мейталь, четырёхлетним Бени, двумя старухами и упитанным сиамским котом на новенькой Тойоте покинули опостылевший Пардес-Кац. Свою старую квартиру они сдали беженцам из Судана.
Лея осталась одна. Страдая от разлуки с Мейталь, она обстоятельно взвесила все «за» и «против» и, взвалив на себя многолетнее бремя банковской ссуды, приобрела трёхкомнатную квартиру на первом этаже того же дома, куда переехали Лесманы.
К собственному жилищу Лея относилась с благоговением. Она ежедневно пылесосила купленный по случаю настоящий узбекский ковёр, влажной тряпкой протирала керамические полы, взгромоздив на стол перевёрнутые стулья, и даже самостоятельно подправляла недоделки маляров. Физическая работа нравилась Лее, поднимала настроение, отвлекала от грустных мыслей, но настоящую, безмерную радость приносила этой женщине возможность частого общения со своей ненаглядной девочкой - Мейталь Лесман.
5
Судьбоносная встреча.
На бледном лице восемнадцатилетнего Давида Леви блестели капли пота. Уже двое суток он прятался на свалке «Хирия» вблизи Бней-Брака.
Последний день оказался совершенно невыносимым. Проглотив оставшиеся капли застоявшейся воды из бутылки, найденной в куче мусора, измученный голодом и тошнотворным зловонием помойки, юноша дождался темноты и, основательно укутавшись в простыню, отправился на поиск провизии. Опасливо прижимаясь к стенам домов, он добрёл до родной ешивы «Слободка», слегка подтянувшись, пролез через открытое окно на первом этаже и попал в длинный коридор, в самом конце которого, возле кабинета раввина, находилась небольшая кухонька. Давид проскользнул в её приоткрытую дверь. На столе в целлофановой упаковке лежал непочатый батон белого хлеба. Парень сглотнул слюну и, поправляя ермолку на ещё недавно гладко выбритом, а теперь заросшем кудрявыми волосами затылке, наспех пробормотал молитву. Из предательски зашуршавшего пакета он вытащил батон и, отломив от него здоровенный шмат, целиком запихнул в беззубый рот, разжевал кровоточащими дёснами и проглотил, запивая водой из крана. Затем вернулся к окну и, прижимая к груди остаток хлеба, спрыгнул в тёмный двор.
Внезапные вспышки света испугали юношу. Он увидел человека, направлявшего на него что-то похожее на фотоаппарат, метнулся за угол, легко перемахнул через полутораметровую ограду и помчался мрачными переулками Бней-Брака прочь от опасности. Бежал он долго, не оглядываясь, мысленно взывая к помощи Превечного Бога Авраама, Ицхака и Иакова, который защитит его, грешного, от всяческих бед.
Оглушённый пронзительными сигналами проносившихся мимо него автомобилей, из открытых окон которых вырывались клубы сигаретного дыма, громкая музыка и непристойный женский смех, Давид внезапно остановился и, обнаружив себя в центре ярко освещённого перекрёстка, в ужасе схватился за голову и присел. Вспыльчивые водители резко тормозили и, высовывая из окон кулаки с особой конфигурацией среднего пальца, почему-то ругали его мать.
Чуть приподнявшись, юноша исподлобья осмотрел дорогу и, наконец, выбрав момент, запетлял между угрожающе рычавшими машинами. Добравшись с горем пополам до тротуара, он спрятался за широким стволом дерева, отдышался, осмотрелся и вдруг осознал, что единственно знакомый ему город остался далеко позади, а он, чудом ниспосланным Всевышним, только что спасся от неизбежной, как казалось ему ещё минуту назад, смерти.
В десяти метрах от себя Давид заметил недостроенный жилой дом и шагнул в темноту его двора, местами огороженного погнутым жестяным забором. По наклонному деревянному настилу он спустился в подвальное помещение, и там, вдыхая запах сырости и свежей штукатурки, дал волю своей истерзанной страхами душе: повалился на кучу песка и, зажимая провалившийся рот кистями рук, глухо завыл. Все заповеди одновременно звучали в его воспалённом мозгу, а проглоченный кусок батона распирал вздувшийся от недоедания живот.
Обессиленный, юноша заснул. Ему снились дом, семья, субботняя трапеза, во время которой он чуть не подавился собственными, внезапно отделившимися от дёсен зубами, которые вместе с недожёванной пищей начали вываливаться изо рта, со стуком ссыпаясь в тарелку. Ему снились возгласы родных, испуганно глядевших на его вытягивающееся тело, с которого, треща и расходясь по швам, сваливалась одежда, снилось, как обернувшись в сорванную с кровати простыню, он пустился в бега.
Тихие всхлипывания, нарушив зловещую тишину подвала, прервали беспокойный сон Давида, вконец измученного потоком кошмарных картин, возникающих в его тяжёлой голове. Он приоткрыл глаза, напрягся, прислушался и, стараясь побороть леденящий душу страх, метнул взгляд в сторону интригующих звуков.
Свет луны, проникая через отверстие под потолком, осветил угол подвала, где облокотившись на мешок с песком, лежала обнажённая девушка.
- Боже, какой стыд, – прошептал Давид и натянул на голое плечо простыню, с каждым днём становившуюся всё короче, а теперь позорно оголившую ноги.
Прикрыв лицо ладонью, он раздвинул пальцы, что позволило ему разглядеть тело незнакомки через щёлки полусомкнутых век. Округлые формы девушки напомнили ему фигуру красавицы, глянцевым изображением которой он уже больше года любовался греховными ночами. Не раз, дожидаясь когда уснут братья, он прятался под одеялом и освещая фонариком аккуратно вырезанное из срамного журнала изображение пышногрудой девицы, рассматривал её сатанинские прелести, ласкал себя, а потом, тщательно убирая следы распутства, мучительно раскаивался и до утра вымаливал прощение у Создателя. Не в силах побороть пагубное пристрастие, юноша с каждым днём ненавидел себя всё сильней. Углубляясь в изучение Торы, он надеялся искупить многотонную вину, давившую на сознание. «За то, что я делаю со своим телом, Господь покарает меня», – думал он перед каждой утренней молитвой и даже готов был смириться с Божьей карой. Она представлялась ему в виде временного отсутствия любимого Имберлех,- моркови сваренной в сахаре с апельсиновой цедрой, или лишения ханукальных денег. Но такого беспощадного наказания, как то, что было получено им в реальности, молодой ешиботник не ожидал! Видимо, он неверно оценил размер греха, или может быть, не сумел доказать Творцу силу своей веры. Так или иначе, гнев Господень не замедлил обрушиться на его тело, изменив его до неузнаваемости и принудив беззащитную душу страдать ещё больше.
Бесстыже обнажённая девушка была прекрасна. Её длинные голубые ноги, чуть согнутые в коленях, лежали одна на другой, едва прикрывая аккуратный треугольник, над которым перламутрово светился плоский живот с маленькой выемкой пупка. Правой рукой она прижимала к себе армейский рюкзак. Под левой, закинутой за голову и до локтя утопавшей в каскаде тяжёлых голубых волос, красовался конус груди с обольстительным соском, похожим формой и цветом на ягоду малины.
«Какая красивая,; подумал юноша, ; но почему она голая и такая же голубая и длинная, как и я? Неужели и она расплачивается за грехи, а Всевышний решил собрать всех провинившихся в этом холодном подвале?»
Девушка кашлянула, опустила руку на бедро, приподняла голову. Её синие глаза округлились. Она с ужасом уставились на огромные ступни незнакомца, который не двигаясь лежал на спине, а его долговязое тело до колен было закутано в грязную ткань. Инстинктивно сдвинув рюкзак вниз и скрестив руки на груди, она привстала, стараясь увидеть лицо испугавшего её гиганта.
- Ты кто? - еле слышно шепнула она и застыла, боясь пошевелиться.
- Я Давид, Давид Леви. А ты? Кто ты?
- Мейталь, - ответила девушка и облегчённо вздохнула. Меня зовут Мейталь, - её губы искривились, и морщинка пролегла между горестно сдвинутыми бровями, - во всяком случае, именно так меня называли до того, как произошли… изменения, - склонив голову на грудь, она беспомощно пожала плечами, - эти чудовищные изменения. Когда это случилось, я от страха чуть не отдала концы и единственное, что пришло мне в голову, так это исчезнуть, не пугать людей, что я и сделала. До ночи я пряталась в армейском туалете, а когда стало совсем темно, кое- как обмоталась остатками треснувшей и клочьями свалившейся с меня формы, намазала на лицо тональный крем, благо, он всегда со мной и, как положено, вышла через проходную, предъявив солдатику - сторожу удостоверение. Паренёк взглянул на меня, недоумённо вытаращил глаза, но всё же пропустил, видимо, подумал: «ну и дылда неряшливая... бывают же такие… «Короче, оказавшись на улице, я понеслась, куда глаза глядят, ревела, как белуга, и, вдобавок растеряла всю одежду. В общем, осталась в чём мать родила, а в голове одна мысль – найти надёжное укрытие и спрятаться от всего мира. Так я оказалась в этом подвале и уж меньше всего ожидала встретить здесь такого же, как и я - синюшного и длинного. Но ты знаешь, хоть я и в шоке от всего случившегося, мне приятна эта встреча. Человеку противно осознавать, что он одинок в своём горе. Ой, прости… Я имела ввиду… ну, ты ведь понимаешь? Наверное, нам придётся скрываться вместе. Ты ведь не против?
Поджав губы, юноша по-детски пожал плечами:
- Для полного счастья мне не хватает только этой девицы, ; промямлил он, почти не раскрывая рта.
Оставив его бурчание без внимания, девушка продолжила свой затянувшийся монолог.
- Сам понимаешь, бесконечно скрываться невозможно, поэтому нам необходимо продумать план выживания, а пока что, не знаю, как ты, а я умираю от голода, и если сейчас же не случится чуда и не появится съестное, то, скорее всего, мне придёт каюк. Последний раз я ела в армии, – мило сморщив носик, она взглянула на потолок, - кажется, два дня назад.
- Вот, возьми, - придерживая сползающую с груди простыню, юноша приподнялся на локте, вытащил припрятанный кусок батона, очистил его от песка и положил на горку кирпичей в метре от себя.
Увидев белый хлеб, да ещё в виде любимой с малых лет горбушки, девушка, глотая слюну, вскочила, вытянувшись во весь рост. Начисто забыв о скромности, она отбросила в сторону рюкзак, сделала два шага и, схватив бесценное яство, целиком запихнула его в рот. Пережёвывая чуть зачерствевший ломоть, она издавала звуки удовольствия и блаженно щурила раскосые, похожие на кошачьи, глаза.
Юноша был в замешательстве. Он ёрзал, старался не смотреть на бесстыжую красавицу и, в конце концов, замер, прикрывая лицо ладонью. Этот расхожий среди мужчин Бней-Брака жест казался ему в создавшейся ситуации единственно эффективным средством защиты от искушения. Однако девушка подошла так близко, что Давид почувствовал исходящее от её тела тепло, а звук смачного причмокивания её губ реально кружил голову. Вздохнув с чуть слышным стоном, он отвернулся, и бесконтрольная дрожь в коленях разбежалась веером по всему его телу.
«Боже, разве возможно то, что со мной происходит? А что если… если я просто лишился рассудка… и всё это лишь плод моего больного воображения? Или может, я сплю и вижу кошмарный сон»? Давид зажмурился и отросшими ногтями больно ущипнул себя за мочку уха. «Нет, как видно, не сплю, да и рассудок, вроде бы, ещё на месте, но пусть простит меня Всевышний, колдовская красота этой девушки… её голос, волосы, губы, тело…всё это по настоящему сводит меня с ума».
Заливаясь румянцем, проступающим через голубизну впалых щёк, он решил продолжить общение.
- Прости, Мейталь, что спрашиваю, у тебя зубы не выпадали?
На секунду она прекратила жевать и с интересом взглянула на «разговорившегося» собеседника.
- Мм… Так и есть…Старые зубы выпали, но тут же отросли новые. А у тебя? Я слышу, ты шепелявишь.
Давид провёл пальцем по взбухшим дёснам.
- Зубов пока нет, но я чувствую, здесь что-то прорезается.
Мейталь усмехнулась, покачала головой и, вдруг уставившись отсутствующим взглядом в угрюмое пространство подвала, тихонько сказала:
- Девочки развиваются быстрее мальчиков. Доказано. Ещё день-два, и твои зубы засверкают в неотразимой улыбке.
«Это обнадёживает», - подумал Давид, хоть в дрогнувшем голосе девушки ему послышались тоскливые нотки и какая-то безысходная отрешенность.
Слизав хлебные крошки с пальцев, Мейталь вернулась к мешку с цементом. Она уселась, обхватила ногами рюкзак и, порывшись в нём, вытащила часы.
- Послушай, друг по несчастью, до рассвета нам с тобой необходимо отсюда смотаться. Советую не испытывать судьбу. Мы должны унести ноги вовремя - прежде чем здесь появятся строительные рабочие, так что будь добр, отбрось застенчивость и поднимайся. Кстати, если ты презентуешь мне половину своей простыни, я буду тебе очень признательна.
Давид лежал неподвижно, и очертания его тела под простынёй напоминали Мейталь статую Гермафродита - мраморное изваяние с голубыми прожилками, которое ей посчастливилось увидеть в Лувре позапрошлым летом во время двухнедельного путешествия по Европе.
- Вставай, я отвернусь.
Изящно выгнув талию и покачивая бёдрами, она повернулась к нему спиной и улыбнулась, услышав звук разрываемой простыни.
- Ну что, готов? Я оборачиваюсь.
Такого божественно прекрасного тела девушка не видела даже в Лувре. Возникший перед её глазами юноша был совершенен. Половину простыни он туго обмотал вокруг талии, смастерив себе что-то наподобие юбки, спускавшейся почти до колен. Его голубая атласная кожа лоснилась, а лицо, будто выточенное из камня, обрамляли отросшие до плеч волосы. В их голубоватой копне на затылке еле виднелась чёрная бархатная ермолка, тщательно приколотая к завитку железной заколкой. Длинными пальцами он нервно сжимал лоскут оторванной от простыни материи, ухватившись за неё, как за спасительную соломинку, соединяющую пугающее настоящее с привычным и милым его сердцу и так стремительно исчезнувшим прошлым.
Девушка разглядывала юношу, как разглядывают произведение искусства, склоняя голову то к левому то к правому плечу, а он от стыда и неловкости не знал, на какой детали подвала остановить мечущиеся глаза.
- Боже! Передо мной произведение искусства - Давид Микеланджело собственной персоной! – она вытянула губы трубочкой и раскатисто присвистнула.
- Ты не расслышала. Моя фамилия Леви. Я - Давид Леви.
Девушка усмехнулась, выхватила из его рук скомканную ткань и сооружая набедренную повязку, сочувственно покачала головой.
- Да уж, хоть ты и Давид, но точно не созданный великим Микеланджело. И знаешь, это хорошо. Даже отлично! Просто замечательно, что ты не каменный!
Глядя на непонимающие глаза юноши, она по-дружески добавила:
- Прости, не принимай мою болтовню всерьёз. Забудь! Таким, как ты, искусство противопоказано.
Надев рюкзак наоборот - таким образом, что лямки оказались на спине, а сам мешок прикрывал грудь, девушка поспешила к выходу. Оглянулась:
- Иди за мной. Не отставай ни на шаг. Я знаю одно место, где мы сможем спрятаться, а если у меня хватит смелости, найдём и пищу.
Давид удивлённо взглянул на Мейталь, но вопросы задавать не стал.
6
В бомбоубежище.
Узкие улицы Пардес-Каца казались необитаемыми, и только грохот мусорных ящиков и шипение мусоровоза, раздававшиеся со стороны рынка, свидетельствовали о наличии жизни в этом убогом городке. Облезлые четырёхэтажные домишки-близнецы стояли неровной шеренгой. Их фасады были исполосованы верёвками, на которых болталось, овеваемое случайно залетевшим ветерком и пересохшее за душную июльскую ночь, линялое бельё.
Крепко ухватив Давида за руку, Мейталь подвела его к неказистому одноэтажному домику, стоявшему особняком и огороженному решеткой из зелёной проволоки, сквозь погнутые прутья которой был продет кусок брезента с небрежно намалёванными на нём словами. Своеобразная вывеска гласила, что в этой Богом забытой халупе находится детский сад «Рай». На выгоревших от солнца стенах «Рая» кое-где ещё виднелись цветные разводы, оставшиеся от незамысловатой росписи. Почти весь небольшой дворик занимала песочница, обнесённая обветренными и задубевшими за многие годы половинками автомобильных шин, а на ржавых цепях кривобоко болтались доски-качели.
- Ну, вот и пришли, - тихо сказала девушка и указала на обветшалый дом на противоположной стороне узенькой улочки, - здесь я прожила до двенадцати лет. Видишь окна на третьем этаже? Там наша квартира. Мы её сдаём.
Они подошли к дому и озираясь, юркнули в темноту его мрачного подъезда, казавшегося чёрной разинутой пастью на фоне грязно-горчичного фасада с островками обнажённой штукатурки. Внутри подъезда на стене треснутой до арматуры висели два ряда развороченных почтовых ящиков, а над изгибом лестницы, ведущей в бомбоубежище, торчало остриё сломанных перил с насаженными на него газетными листами.
«Хоть узнаю, что в мире творится», - подумала Мейталь. Она аккуратно сняла продырявленную газету с железного кола и, увлекая за собой Давида, стала спускаться, бесшумно наступая на пласты цемента, которые когда-то были ступенями.
Металлическая дверь в подвал не была заперта. Когда девушка потянула её за кольцо засова, та неохотно поддалась, сдвинулась с места и пронзительно заскрипев, остановилась на полдороги. Пахнуло плесенью. На внутренней стенке Мейталь нащупала выключатель. Щелкнуло, и единственная лампочка, висевшая в глубине затхлого помещения, затрещала, дважды моргнула, но всё же зажглась, высветив таинства подвального интерьера. В этот момент с улицы донёсся оглушительный грохот мусорных баков, подхваченных железными рычагами мусоровоза.
Мейталь вздрогнула. Она стремительно протиснулась между приоткрытой дверью и облупившимся косяком, схватила юношу за руку, втянула его вовнутрь, и, плотно закрыв дверь, облегчённо вздохнула.
- Ой, я от страха чуть не…
Не закончив фразу и смешно скорчившись, девушка посмотрела вправо и с быстротой молнии шмыгнула за гипсовую перегородку, за которой, к её большой радости и не меньшему удивлению, всё ещё находился знакомый с детства хромой унитаз - основательно побитый, но, как оказалось, вполне действующий. Рядом с ним висел всё тот же умывальник и всё так же из ржавого крана сочилась тоскливая струйка воды, оставляя на раковине жёлто-зелёный след.
Сполоснув руки, Мейталь стала рассматривать находившееся в подвале старьё. Этот длинный и узкий, когда-то заваленный старой рухлядью и полный тайн подвал, куда ребёнком она часто забегала, играя в прятки с дворовыми детьми, теперь показался ей заброшенным и скудным. В его левом углу пятиэтажно и рыже возвышались потёртые и покорёженные трёхрублёвые чемоданы ещё советских времён. На них покоилась клетка для птиц с двумя сломанными прутьями. Чуть в стороне стоял скособоченный деревянный ящик с пыльными русскими книгами и целым ворохом конвертов и писем, а на цементном полу валялось изъеденное молью шерстяное верблюжье одеяло. «Хм, таким же укрывается тётя Зива», - вдруг вспомнилось девушке.
Окинув брезгливым взглядом неприглядное помещение, она сжала губы и покачала головой:
- Почти все квартиры в этом доме, включая нашу, снимают беженцы из Судана и Эритреи. Думаю, это они растащили гору поломанных табуреток, стулья и наш старый комод. Я хорошо помню эти вещи. Странно, что книги остались, ведь новые жильцы их запросто могли бы использовать для разжигания костров.
Ногой подтолкнув одеяло к стене, Мейталь расположилась на нём, разгладила дырявые газетные листы двухдневной давности и принялась читать статью под первым, попавшимся ей на глаза заголовком:
«Учёные всего мира ищут пути борьбы с пандемией.
Вирус «Пандора», впервые обнаруженный канадскими учёными у побережья Австралии и обладающий генами неземного происхождения, продолжает атаку на землян. По словам доктора Мишеля Лурье, вирус до конца не изучен, однако уже удалось выяснить, что он трансформирует ДНК молодых людей, а это приводит к изменению цвета их кожи, увеличению роста на десятки сантиметров и обновлению зубов. Механизм обновления акулий. В новых зубах инфицированных, как и в зубах акул, обнаружены соли фтора- так называемый фторид - активный ингредиент большинства зубных паст и эликсиров. Этим объясняется тот факт, что зубы этих рыб всегда крепки, способны с лёгкостью раскусывать твёрдые предметы и никогда не покрываются кариесом.
Размножается вирус только в теле «хозяина», извлекая из него белки и питательные вещества для воспроизведения «потомства» – миллионов копий себе подобных организмов. На сегодняшний день в мире насчитывается не менее двух тысяч пострадавших. Все они в возрасте от 12-ти до 35-ти лет. Группа авторитетных учёных-вирусологов обосновала доказательства передачи «Пандоры» от человека к человеку капельным путём, что повлекло за собой принятие экстренных мер. Европейские СМИ сообщают, что Германия первой завершила строительство лагеря для мутантов, огородив его колючей проволокой. Лагерь, местонахождение которого держится в строгом секрете, еженедельно пополняется немалым числом гигантских голубых особей».
Мейталь уронила газету и посмотрела на Давида, склонившегося над ящиком с книгами.
- Послушай, - сказала она, - оказывается, таких как мы, уже более двух тысяч. Тут пишут о какой-то неизученной заразе… «вирус «Пандора» …вот смотри, - дрожащей рукой девушка указала на статью. - Оказывается, голубых вылавливают, как бешеных собак, и отправляют в закрытые лагеря по типу лепрозориев.
Юноша осторожно выпрямился, словно опасаясь задеть головой потолок, хоть до него ещё оставалось сантиметров десять.
- Лепрозории? Что это?
- Это специальные поселения для больных лепрой или, как говорят в народе, проказой. Ну, резервации для людей с гниющей кожей, - уточнила она, глядя на растерянно моргавшего юношу.
- Сегодня прокажённых осталось не так много, но когда-то их, еще не мертвых, вычёркивали из мира живых, изолируя в отдалённые гетто. Но ты не бойся. Нас с тобой не поймают.
Длинной ладонью она похлопала по одеялу возле себя:
- Садись, не маячь перед глазами! А я займусь добычей съестного. Уверена, что для этого мне понадобится всего лишь позвонить одной замечательной женщине по имени Лея. До сих пор я не хотела её пугать, думала, как-то сама справлюсь. Хм... наивная дурёха.
Закинув руки за голову, Мейталь тяжело вздохнула.
- Да и сейчас, как представлю себе ужас на Леином лице, когда она увидит меня теперешнюю, обезображенную этой самой «Пандорой», так ей- богу, уже и голод не так уж страшен. Но… поскольку, нас теперь двое, и я вроде бы взяла над тобой шефство, то…будь, что будет…
Девушка вытащила из кармана рюкзака мобильный телефон, пробежала длинными пальцами по его кнопкам и, услышав гудок, закрыла глаза и беззвучно зашевелила губами.