Воры. Рассказ ч. 4
От услышанного у меня разболелась голова, какое-то время я даже
не мог ничего соображать. Прилёг и забылся коротким сном. Среди ночи
проснулся, стал думать. Значит старуха ведёт уединённый образ жизни,
живёт, наверное, на средства от продажи имущества, машина видимо продана,
во дворе её не было, часть двора вместе с фонтаном отрезана соседским
забором, он виднелся сквозь щели. Какой у них двор большой был,
подумалось мне. У них?! Вопрос возник внезапно, и тут меня осенило!
Так это ж родственники мои несостоявшиеся, как бабушка сказала,
а хозяйка – бабка моя, отцова мать.
Слёзы злости и отчаяния стали душить меня. Я вспомнил маму, вечно усталую
и грустную, щурившуюся от напряжённой работы над чертежами.
Слёзы дедушки в кабинете у следователя, разводившего руками от своего бессилия
найти убийц мамы, нашу жизнь впроголодь, чужие обноски, набеги с Гаюром,
работу в ледяной воде на автомойке за мизерную зарплату. Вся моя убогая,
нищенская жизнь пронеслась перед глазами. А ведь этого всего могло и не
случиться, будь они, так называемые родственники, человечнее и добрее.
Они лишили меня полноценной семьи, беззаботного детства, а главное родителей.
Разные чувства обуревали меня в эту ночь, гнев и жгучая обида сменялась
неимоверной тоской по матери, только к утру я забылся тяжёлым сном.
Утром следующего дня мы с Гафуром снова отправились расчищать гараж,
решив между собой ничем пока не проявлять свою осведомлённость о хозяйке дома.
Но мне давалось с трудом сохранять маску безразличия, злость к ней кипела во
мне, хотелось наказать дрянную старуху, отомстить за маму, за её унижения,
за нашу сломанную жизнь. Я ещё не знал, как, но знал, что не успокоюсь пока не
отплачу ей, виновнице всех наших бед.
Начало марта выдалось не по весеннему холодным и сырым, а запасы дров на зиму
были на исходе, поэтому макулатура оказалась как нельзя кстати, и не
залёживалась, полностью уходила на топливо.
Работа в гараже тем временем спорилась и неуклонно шла к концу,
Гафур повёз очередную партию обглоданный мышами, полуобгоревший бумажный
хлам домой, а я остался разбирать оставшуюся кучу книг и журналов,
хотелось побыстрей закончить это монотонное занятие.
К вечеру сквозь облака пробилось солнце и в гараже значительно посветлело.
Вдруг мне показалось, что в глубине между книг что-то блеснуло. И книги были
не просто набросаны как раньше, а уложены плотной стенкой от пола до потолка
в несколько рядов. Мне стало жарко, скинув шапку я начал раздвигать эту
книжную стенку, что было непросто. Она состояла из сборников собраний сочинений
Маркса, Энгельса, Ленина, ещё каких-то философов. Книги в коленкоровом
переплёте с золотым тиснением прекрасно сохранились, хотя долгое время
выполняли роль кирпичей.
Что с ними делать-то? Кто-то из них вроде «вождь мирового пролетариата» был,
припомнилась фраза из учебника истории, ладно, завтра спрошу у историка,
решил я, раздвигая книги ряд за рядом. Вдруг руки нащупали плотную ткань,
под ней блестя никелированной поверхностью оказался мотоцикл советского
образца, совсем новенький.
Вот для чего ей понадобилось освободить гараж, понял я, значит хочет его
продать, а спрятали видно, от бандитов ещё в те годы, чтобы не угнали.
Занятый работой не заметил, в воротах хозяйку, стоящую спиной к закату,
отчего выражение её лица было не видно, но потому, как она застыла на месте
понял – в её поведении что-то изменилось.
– Ты живёшь с родителями? – неожиданно спросила она.
– У меня их нет, – ответил я, озадаченный вопросом.
Развернувшись на месте, ушла.
Что-то часто стали мне задавать этот вопрос, к чему бы, промелькнуло в мозгу
и тут же забылось. Погрузив с Гафуром ещё одну партию книг в машину, мы
отправились домой. Всю дорогу меня одолевали невесёлые мысли, работы осталось
всего на пару дней, что дальше делать, и автомойка ещё не открылась, надо
по другим дворам походить, поспрашивать, может повезёт…
Опять захлестнуло обжигающее чувство обиды на старуху с её семьёй, своровавших
моё счастливое детство, на жизнь мою сиротскую, беспросветную, на весь этот
несправедливый мир, меня окружающий, с его кровопролитными войнами,
воры, воры, вы проклятые невольно вырвалось у меня.
Слова Гафура оторвали меня от тяжких дум: – что, что с Вами, ака, ака?!–
взволнованно повторяя и тряся меня за плечо, он хотя и был моим ровесником, но
упорно обращался ко мне, как к старшему, – ответьте акаи Азим! Какие воры?
– Да ничего, ничего, что ты раскричался? И зачем машину остановил?!
– Я Вас уже несколько минут дозваться не могу, сидите, как памятник, глазами в
одну точку упёрлись, кулаки сжали и молчите, аж, страшно стало, а потом про
воров заговорили – Гафур выглядел испуганным и растерянным.
– Всё хорошо, ну, подумаешь уснул с открытыми глазами, – отшутился я, – не
волнуйся так и заводи машину, темно уже.
Дома нас ждала приятная весть – письмо от Гаюра. Он ответил почти сразу, но
дошло опять с задержкой. Саломат с удовольствием прочитала нам его:
«Дорогие мои мама, братишка и сестрёнка, здравствуйте!
Получив ваш ответ, я очень расстроился, представляю, что вы пережили,
ну ничего, как закончу службу сразу же возьмёмся за дом, не переживайте,
мама, главное, что вы все живы и надеюсь стараетесь поддержать своё здоровье.
Передайте большое спасибо Азиму и его бабушке, я никогда не забуду их доброту.
Теперь ты мне, как брат, Азим, всегда можешь рассчитывать на мою помощь и
поддержку. У меня всё хорошо, служба идёт, многому научился, многое стал
понимать. Недавно нас перевели в новую часть, ребята у нас хорошие, дружные,
командир строгий, но справедливый. Знаете, мои дорогие, только здесь в
армии я понял, что ничего лучше нет семьи и родного дома, я очень по всем вам
скучаю. Ну, ладно, обнимаю вас всех. Ваш Гаюр.»
В ответ брату Саломат не упомянула о прошедших печальных событиях, чтобы не
портить ему настроение, и мы с этим согласились.
Весь следующий день шёл ливень и работать в гараже было невозможно, поэтому
мы посвятили время домашним хлопотам. Гафур чинил нашу с Саломат прохудившуюся
обувь. Бабушка с тётушкой Нукрой сшивали лоскутки разноцветной ткани между
собой, собирая в красивый орнамент, который станет чехлом для ватного одеяла.
Работа долгая и кропотливая, требует большого терпения и сноровки. Саломат,
приготовив нехитрый обед, присоединилась к шитью.
Я занимался разбором привезённой литературы, попутно выполняя роль истопника
и продумывал план мести. Но в голову ничего не шло. Не оставлять же
причинённое моей семье зло безнаказанным ,подумалось мне и снова накатила
бессознательная ярость.
Бабушка, словно почувствовав что-то, вдруг спросила: – что с тобой, Азимджон?
И в ответ на мой вопросительный взгляд продолжила: – смотри, не заставляй меня
жалеть о том, что я тебе рассказала, не натвори глупостей, сынок, не вздумай
мстить. Я не нашёлся, что ей сказать в ответ.
Она продолжила: – их и так жизнь наказала, из большой семьи осталась только
одна эта женщина, что может быть страшнее, да не дай Бог никому такого пережить.
Я молча вертел в руках первую попавшуюся обгоревшую книжицу, вернее то, что от
неё осталось и собрался закинуть её в топку, как вдруг увидел на чудом
сохранившемся обрывке листка афоризм: «Месть — это слабых душ наследство, в
груди достойного ему не место». Я растерялся, протест ещё не угас, но слова
бабушки, да ещё этот афоризм заставили задуматься.
Вечером дождь прекратился, и я сходил к нашему классному руководителю,
узнать, что делать с теми сборниками из гаража, он попросил их все до единого
привезти в школу.
– Когда-нибудь люди будут искать книги этих великих теоретиков классовой
борьбы во имя интересов простого народа – сказал он.
Дважды повторять нам не надо было, с утра книги перекочевали в школу и
заняли почётное место на полках библиотеки, ожидая своих читателей.
В последующие дни мы полностью расчистили гараж, осталось подмести цементный пол
и снять паутину, даже не верилось, что несколько недель назад здесь некуда было
поставить ногу. Посередине красовался мотоцикл, выглядевший крикливо и нелепо в
этом тёмном помещении. Утром мы с Гафуром приехали к дому, собираясь завершить
работу и получить расчёт. Но подойдя к гаражу с удивлением обнаружили ворота
закрытыми. Я подошёл к дому и позвал хозяйку, она не отозвалась, позвал снова,
молчание. Мне это показалось странным, подойдя к массивной двери постучался
и, подождав немного отворил.
Передо мной открылся широкий коридор, в полумраке которого поначалу ничего
не было видно, когда я пригляделся, то невольно содрогнулся, передо мной в
инвалидной коляске сидела женщина с перекошенным от шрама лицом, за ней
стояла та самая хозяйка, как мне думалось во время работы.
– Не бойся, детка, заходи – медленно произнесла женщина в коляске, заметив,
что я подался назад. Вот ты значит какой, Азим. Да, ты сын Санджара, – печально
произнесла она, как будто в чём-то убедившись.
При этих словах у меня всё внутри всколыхнулось: – где мой отец, он жив? –
воскликнул я.
– Он? – помедлив переспросила женщина, – Хабиба, отведи к нему – вместо ответа
сказала она.
Моё сердце бешено заколотилось, значит он был всё время здесь, почему не искал
нас с мамой, столько лет жил себе припеваючи, не вспомнив о нас ни разу, да
какой же он после этого отец, мысли вихрем пролетали в голове пока мы шли по
коридору. Остановились около дальней комнаты.
Хабиба зашла первая, я за ней, следом поскрипывала инвалидная коляска. То, что
предстало моему взору было подобно электрическому разряду, от которого я
остолбенел.
На кровати лежал человек, по горло накрытый одеялом, лицо его было очень худым,
заросшее седой бородой, такими же седыми были волосы на голове, глаза плотно
закрыты, как будто заклеены. Хабиба молча открыла одеяло, под ним находилось
тело, вернее обрубок тела, в рубахе темного цвета, ни ног, ни рук не было видно.
Я непонимающе смотрел на него, на Хабибу.
– Это твой отец, он спит сейчас – сказала она, накрывая его,– у него нет
конечностей, вернее, почти нет.
Вот тебе и ответ на все твои вопросы, подумалось мне, и в ту же минуту чувство
невыразимой жалости охватило меня, я кинулся к кровати, и упав на колени
разрыдался, – папа, как я мечтал о тебе, как хотел тебя увидеть, обнять,
почему всё так случилось, почему всё так, слова отчаяния невысказанно бились
в моей голове.
Хабиба плакала и рассказывала его историю. Оказывается, отец, вместе со своим
провожатым Махкамом, возвращаясь из кишлака попали в руки бандитов.
Вырваться оттуда не было никакой возможности, кругом горы, а все дороги под
вооружённой охраной. Пленные, их было много, солдаты, и согнанные из кишлаков
местные жители, находились в лагере боевиков оппозиции в качестве прислуги,
над ними издевались, заставляли выполнять тяжёлую работу, тех кто не подчинялся
расстреливали или отправляли в глубокую сырую яму – зиндан. Отец с Махкамом
тоже были брошены в зиндан и находились там несколько месяцев, до прихода
правительственных войск.
Пленных освободили, все они оказались сильно истощёнными и слабыми. Отец
находился в числе наиболее пострадавших, у него были повреждены обе ноги и
правая рука, на которых от долгого пребывания в сырости образовались язвы,
перешедшие в гангрену, на левой руке были перебиты фаланги пальцев.
В полевой госпиталь отца доставили умирающим, нужно было срочно спасать его
жизнь, но не было ни времени, ни достаточных условий для полноценного
лечения, поэтому хирург отважился на отчаянный шаг ампутировать ему обе ноги.
Однако его состояние не улучшалось, прогрессировала гангрена на руке и
её тоже удалили. Позже удалили наполовину пальцы левой руки, целым остался
только большой палец.
апрель 2021 г.
Окончание следует...