У чёрно-морской фольги, на которой плясали волны,
сидел рыболов один, свои расправляя сети.
Часами он каждый день дремал на причале скромном
в штиль, шторм, грозу и в ураганный ветер.
Он видел оттуда войны, видел полёты ядер,
видел, как люди тонут в чёрно-морской фольге,
видел простые шлюпы, и даже однажды Кракен
себя показал над морем, сгинув потом во мгле.
Он так и сидел годами, вечно на том же месте,
сети раскинув так, что никто в них и не застрял.
Но будто по воле божьей одна из волшебных бестий
всё же смогла случайно в его угодить капкан.
И словно паук голодный, он тут же достал добычу,
встав на колени в водах цвета темней, чем нефть.
Груз свой подняв на пристань, движеньем руки привычным
вытащил нож из ножен, чтобы разрезать сеть.
Но громче раската грома донёсся оттуда голос.
Голос, что без сомнений мог бы озвучить лесть.
"Пусти меня, старче, ты скорее обратно в море,
и тут же твои мечты станут навеки правдой.
Это моя вина, что в невод такой просторный
мне угодить пришлось и стать тебе пищей явной.
И всё же, рыбак, постой. Я не простая рыба.
Да, я сейчас — улов, но только услышь, какой:
Хочешь, чтоб было так, что стал ты владыкой мира?
Я ведь могу" — но старче не шевельнул губой.
А рыба опять забилась: "А хочешь ли быть богатым?
Хочешь, чтоб все капризы решал только звон монет
златых, как мои чешуйки? Тебе по душе агаты?
Топазы? Рубины? Жемчуг?" — ответа всё так же нет.
Невод ножом разрублен. Рыба теперь на воле.
Ей до фольги морской старца один ответ.
Лёжа на мокрых досках, жабрами воздух чуя,
рыба ждала запроса, но рыболов молчал.
"О чём ты, старик, мечтаешь, когда тут сидишь, тоскуя?
Чем же тебя годами тянет к себе причал?"
Так же сжимая нож, он наклонился к рыбе,
крепко схватил её — мигом всё стало ясно.
Лезвия быстрый взмах чуду пророчил гибель.
Точный удар ножом кровью причал украсил.
Тут же нагрянул гром, но старче его не слышал.
Так и настал конец дивной, чудесной сказке.
В чёрно-морской фольге, на которой плясали волны —
чёрные, будто нефть — веками стояла пристань.
Годами с неё рыбак взором буравил море,
и наплевать ему было всегда на сырость.
Была лишь одна мечта и только одно желанье:
слышать хотя бы что-то в этом столь шумном мире.