Сон мне на воскресение: чёрная комната,
Свечи в шандалах до боли, до жути нездешние,
И не мерцают, как свечи, а светятся ровно так,
Не освещая ни дьявола тьму, эту суку кромешную.
И старичок за столом, тихий, курва, да благостный...
"Ну проходи, - он сипит мне, - прибыл никак, родненький?"
А у меня ну совсем на душе нету радости,
Жуть да тоска, и какой-то я весь словно голенький...
Матом бы рявкнуть, да рот, будто скотчем, заклеило,
Двинуть бы в ухо, да руки, как плети, болтаются,
Да из угла словно смрадом каким-то повеяло,
А он по-доброму, ласково так улыбается.
"Что ж ты так долго? - бормочет он мне укоризненно, -
Ты проходи, что ж ты встал у двери, будто вкопанный?
Стульчик бери, дорогой, да поведай о жизни нам -
Нам о тебе уже каркали чёрные вороны.
Ты не печалься, у нас здесь всё просто, без глупостей.
Нам протоколы вести - это вовсе без радости.
Ты начинай-ка, дружочек, от самой от юности -
Были ли подлости в юности, были ли гадости?"
Мне бы проснуться, да страхом вся воля залеплена.
Мне закричать бы, да горло сковало до немочи.
А старичок улыбается - сыпь, мол, родимый, как велено...
Кайся, сердешный - подумаешь, экие мелочи...
Я втихомолку схватил рукоять засапожника,
Хрястнул шандалы наотмашь с кривыми огарками...
Пусть я когда-то и был вечно пьяным безбожником -
Я вам не кролик, со всеми моими помарками...
Солнце сквозь шторы к подушке моей пробивается,
Что-то щебечут синицы на ветках берёзовых,
Из колоколен на мир серебро разливается,
Сыплет хрустально с небес этим утречком розовым...
Ох, не люблю же я сны на свет Божий вытаскивать...
Но на столе у меня притаился подарочек -
В копоти душной, какой-то нездешней, неласковой,
Срезанный криво ножом, этот самый огарочек.