Стихи явились ночью
мне во сне.
Я ухватил их
в рое сновидений.
Из них рассказ
оформился вполне,
и в комп его
я внес без рассуждений.
Собачьей темой
заражен из книг.
Меня Джек Лондон
с Сетон-Томсоном учили
любить зверей.
Ну а собак средь них
они особенной
любовью наделили.
Но отличились здесь
не только англо-саксы.
Писателей
российских имена
меня к собакам
тоже привязали.
Тут были шпицы,
сенбернары, таксы.
Каштанка Чехова,
Арто у Куприна,
Щен Маяковского…
О них вы все читали.
Литературное
звериное наследство
наполнило теплом
все мое детство.
Об одной своей собаке
я для вас,
друзья мои,
преподношу рассказ.
К ней о любви
мальчишеской я с вами
делюсь своими
немудреными стихами.
ПАЛЬМА
Моя семья -
отличная команда.
Достойный
для десантников пример.
Курьерским поездом
из знойного Коканда
нас вез в Сибирь отец,
пехотный офицер.
Срок службы за спиной.
Дни мирные настали.
Спешил он в мир такой,
где никакой войны.
Сибирский городок
привязан к магистрали.
Кругом стоит тайга -
лесной ресурс страны.
Мы, шустрые ребята,
на станции встречали
«лесные» поезда,
восторгами полны.
Квартиру дали нам
в бараке трехподъездном.
В подъезде первом -
комната из двух.
Отец в райком пошел.
А мать - врачом разъездным.
И наша жизнь вошла
в спокойную волну.
Итак, поселок Асино.
Сибирские красоты.
Райком. Одна больница.
Две школы и вокзал.
Мне школу выбирать -
не выпало заботы.
Да просто дело в том -
не я ее избрал!
«Десятилетку» в центре
поселка заложили.
А школа-«семилетка»
приткнулась на задах.
Которые всегда,
«железнодорожным
раем» слыли.
«Товарный двор», «вокзал» -
слова здесь на устах.
Освоились мы быстро.
Наш узкий школьный двор
от станционных складов
не прикрывал забор.
На переменах сквозь него
мы ловко пробирались
и под заливистый звонок
с добычей возвращались.
- Ну, Прошутинский,
Гавриленко,
сегодня что жуете?
Жмых кукурузный…
Но это корм для куриц
и свинюшек!
Он тверд как камень,
и сосем не вкусный…
Несчастные,
вы не сошли с катушек?!
Вы так усердно
этот жмых жуете,
как будто дома
голодом живете…
После уроков вас, друзья,
я снова оставляю.
А возражений ваших я
и слышать не желаю!
Друзья, конечно, оставались,
свирепо репу почесав.
И в общем-то не возмущались,
педагогини зная нрав.
Но в памяти своей храню я
сердечно…искренно…душевно
мою училку дорогую
Окушко Зою Алексевну.
Четыре года целых с нами
судьбой ей выпало возиться.
Нам повезло, что у нее
нам с Витькой довелось учиться.
Да, наш барак стоял
насупротив вокзала.
Я видел из окна
один сплошной пустырь.
Сегодня площадь здесь
огнями заблистала.
Былой пустырь покрыт
асфальтом вдоль и вширь.
В тени берез плакучих
ансамбль мемориала.
Стоят два партизана,
герои той войны,
в которой старой власти,
народу нежеланной,
кровавой, окаянной
устои сметены.
Терпеть они не стали
колчаковского зла.
Против него восстали
на улицах села.
Стрелками было плотно
оно окружено.
Погибли все повстанцы.
Село подожжено…
У внуков павших дедов
все помыслы чисты.
К подножью пьедестала
они несут цветы.
Звезд шалых шепотня
с небесной вышины
У Вечного огня
звон вечной тишины.
В такой же тишине
я в детстве утром звездным
по кромке пустыря
шел с ранцем за спиной.
Лежали там в порядке
реально скрупулезном
пенал и желтый мячик,
кусок смолы для жвачек
и циркуль «козья ножка»,
обкусанная ложка,
тетрадки, ластик, счеты,
от песенника ноты,
линейка, мамин коржик,
дневник, карманный ножик
и прописи, тетрадки,
фонарь, пол-шоколадки,
утенок заводной.
Ну и букварь цветной!
Я шел, себе мурлыча
«Катюшу» боевую,
и как солдат бывалый
слегка маршировал.
В солдатских детях долго…
конкретно ни в какую…
войны минувшей рокот
увы! не утихал.
Но я, друзья, забыл
сказать, о самом главном.
Ведь я дорогой этой
шагал не одинок.
Пушистая собачка
аллюрчиком забавным
трусила - не спешила
у самых моих ног.
Она, признаюсь сразу,
возникла ниоткуда.
Я торопился в школу -
в свой самый первый класс.
Но на крыльце дорогу
как демон из сосуда
мне преградило чудо,
с огнями желтых глаз.
Кольцом упругим хвостик
и светлая окраска.
И темная полоска
от шеи по спине.
Два острых ушка чутких.
И вся эта «оснастка»
о лайке местной четко
рапортовала мне.
Она весьма спокойно
на мальчика смотрела.
Ждала, как будет встречен
ее лихой приход.
А я стоял и думал -
ну как она сумела
дом отыскать в поселке,
где ждет ее народ.
Отец мой был охотник
крутой и первоклассный.
С тайгой сибирской
с детства беседовал на ты.
Мать с нами, мужиками,
была всегда согласной -
и вправду нет предела
для женской доброты.
Запала в душу мне
визитчица мгновенно.
Не в силах был
контакт я этот упустить.
Я понимал, что нужно
придумать непременно,
как утреннюю гостью
быстрее накормить.
И вот возник на кухне
я с видом простеца.
Отец мой восседал
с газетой у окошка.
Он тихо ждал, когда же
поджарится картошка.
На плитке мама завтрак
творила для отца.
Рассказ мой о визите
воспринят был спокойно.
Охотничью собаку
негоже не принять.
Все, в общем, изложил я
родителям достойно.
Но кто их, этих взрослых,
сподобится понять?
- И накормить бы нужно,
пришедшую собачку…
Ей миску кашки дать бы…
И косточки мясной…
Отец кивнул, и мама
решила вмиг задачку,
с едой поставив блюдо
тотчас передо мной.
Интеллигентно гостья
поела и со мною
до самой моей школы
уверенно дошла.
Вот так для первоклашки,
от вас, друзья, не скрою,
вдвоем дорога к школе
комфортнее была.
Не очень долго думая,
ее назвал я Пальмой.
Мне лайка и сегодня
милее всех пород.
И мне она ответила
улыбкой идеальной
и влажным своим носом
уткнулась мне в живот.
Но ваше представление
о нашем с ней общении
неполным, укороченным
окажется слегка.
Вам заявляю точно я,
что наша дружба прочная
включала внеурочное
валянье дурака.
В народе есть пословица,
в которой четко молвится:
потребно делу время,
ну а потехе час.
Скажу без ложной скромности
и без душевной томности,
с напором неуемности,
что это все про нас.
Мы между делом школу
закончили собачью.
Мы стали все команды
прекрасно выполнять.
И дружба наша стала
и крепче, и богаче.
Мы с нею молча стали
друг дружку понимать
Четыре года с Пальмой
мы в школу прошагали.
Вперегонки бежали с ней
мы на пути домой.
И этот путь наполнен был
весельем без оглядки
и, может, безалаберной,
но классною игрой.
Зимой, весной и осенью
мы время не теряли.
В любую непогоду мы
с ней были на ходу.
В морозы и в распутицу
мы свой фасон держали.
И были не разлей вода
у Бога на виду.
Всегда после уроков,
обегав полсела,
в любое время года,
она меня ждала.
Сидела у калитки
египетским божком,
девчонок и мальчишек
фиксируя глазком.
Все в классе принимали
собачку как свою.
Она, виляя хвостиком,
сигналила народу,
что всех воспринимает их
как братскую семью.
Однако с нетерпением
мы с Пальмой ждали лета.
Вот где раздолье будет
для нашего дуэта!
-------------------------
Денёк клонился к вечеру.
Нам делать было нечего.
Но цель была намечена -
я с Пальмой шел в кино.
Нам с ней легко шагается -
ведь все мечты сбываются.
В ладони грел полтинник я,
подаренный давно.
Отец в начале осени
вручил его без спроса мне.
- Пусть станет лета первый день
вам праздником вполне.
И вот идем мы с Пальмою
по жаркой знойной улице.
Глаза от солнца яркого
как от спросонья жмурятся.
Я был в рубашке чистой.
В наглаженных штанах.
С прическою ершистой.
Короче - парень «ах!».
А Пальма легкой лодочкой
плыла своей походочкой,
умытая, спокойная
и очень всем довольная,
с хитринкою в глазах.
Но мы едва дошли
до перекрестка,
как вывернулись
к нам из-за угла
четыре рослых
не по возрасту подростка.
Вот так гроза
при ясном небе нас нашла.
Все парни были
в черных гимнастёрках.
Тянули все
на сыновей полка.
Но явно не с добром
пришла эта четверка.
И мы не показались
ей никак.
Я догадался -
эти парни из Сосновки.
Там за вокзалом
школа их стоит.
А в ней их учат
чудесам сноровки,
с которой им
трудиться предстоит.
Там парни жили.
Их кормили, одевали.
В войну родителей
они порастеряли.
В подвалах прятались.
На рынках воровали.
И в общем-то
не думали тужить.
Война прошла -
«сирот войны» собрали.
Им дали шанс
учиться в мире жить.
Но жизнь ведь вся
в полосках черно-белых.
Не сразу явится успех
в руках умелых.
Спасти детей
решила вся страна,
которым детство
отняла война.
Но в детских душах
накопилось зло.
Оно змеёй
на всех вокруг ползло.
И это была горькая цена -
за горе детское,
что принесла война.
Лихие парни
в черных гимнастерках
грозой пошли
по улицам поселка.
Теперь вот
и меня они нашли.
Ну, для начала
матом обложили.
Чего-то там
про деньги говорили.
Покуда я,
как партизан, молчал,
ремнями по спине
удары получал.
От слабости
на землю опустился.
Но вдруг вокруг
переполох случился
Какая-то возня.
Звериное рычанье.
От боли крики,
матерки и стоны.
И перезвон молчанья
монотонный.
У мизансцены
был такой итог.
Сквозь боль в спине
и шум в ушах
я слышал топот ног.
И тут же кто-то
влажным язычком
мое лицо и руки
облизал молчком.
Ну что сказать…
Кино в открытом зале
вдвоём нам с Пальмой
все же показали.
Про казаков кубанских
фильм смотрели.
Мороженое ели
и балдели.
А дома мама
спину мне лечила.
И что-то гневное
отцу произносила.
Ну, правда,
дело не дошло
у них до спора.
Отец решительно
к фуражке потянулся,
ремнем армейским
туже затянулся
и молвил: - Аня, все…
Приду не скоро…
Такого с сыном
больше не случится…
И перед тем,
как выйти, улыбнулся…
А утром новость
пролетела по больнице.
В Сосновской школе
ночью был аврал.
Какой-то офицер
учеников собрал,
сказав, что хочет
с ними потуситься.
Директор школы
молча стоял рядом.
Окидывал шеренги
грозным взглядом.
О чем шел ночью
в школе разговор,
в посёлке неизвестно
до сих пор.
Но людям было
очень интересно -
кто жизнь в посёлке
изменил чудесно?
Отныне парни
в черных гимнастёрках
порядок берегли
на улицах поселка.
А я в тот вечер
засыпал ничком.
Спина моя
существенно болела.
Но если по-пацански -
все пучком.
Я жив. Почти здоров.
Но отлежусь - и смело
мы с Пальмой
куролесить будем летом.
Поздней, быть может,
я расскажу об этом!