Талант

 
У меня еще в школе обнаружился большой талант в литературе. Однажды я такими яркими красками описал страдания одной из героинь Куприна, что учитель от волнения не мог на другой день прийти в класс.
Затем последовал новый триумф, укрепивший навсегда за мной славу лучшего школьного поэта. Чести этой добился я, написав пышное стихотворение на приезд в школу заслуженной актрисы, начинавшееся словами:
Вот, наконец, пробил наш час,
И мы увидели ваш облик среди нас...
Когда я окончил школу, мать спросила у меня:
– Что же мы теперь будем делать? Ты пойдешь работать на завод или на стройку?
Я посмотрел на мать с удивлением и ответил просто:
– Зачем же мне работать, когда я писатель.
И в тот же день сел за роман. Писал я целый месяц очень прилежно, но вышел все-таки не роман, а рассказ, чему я сам немало удивился.
Тема была самая оригинальная: одна молодая девушка влюбилась в одного молодого человека и вышла за него замуж. Называлась эта штука «Орбита счастья».
Молодая девушка вышла замуж приблизительно на девятой странице листа писчей бумаги обыкновенного формата, а что делать с нею дальше, я положительно не знал. Думал три дня и приписал эпилог:
«С течением времени у Маргариты родилось трое детей и она, по-видимому, была счастлива».
Я подумал еще два дня, потом переписал все начисто и понес в редакцию.
Редактор оказался человеком мало образованным. В разговоре выяснилось, что он никогда даже и не слыхал о моем стихотворении на приезд заслуженной актрисы. Рукопись, однако, взял и просил прийти через две недели.
Через две недели я пришел.
Редактор посмотрел на меня сконфуженно и сказал:
– Н-да!
Потом пошел в другую комнату и вынес мою рукопись. Рукопись была исчерчена цветным карандашом, углы ее закрутились в разные стороны, как уши у бойкой борзой собаки, и вообще она имела печальный и опозоренный вид.
Редактор протянул мне рукопись. Но я не понимал, в чем дело.
– Ваша вещица не подходит для нас, – сказал он кратко.
Однако я не ушел и посмотрел на него с такой беззащитной доверчивостью, что редактор. переминаясь с ноги на ногу и с интересом рассматривая собственный башмак, продолжил.
– Тем не менее у вас, конечно, есть дарование. Я даже хочу вам посоветовать сделать некоторые изменения в вашем рассказе, которые, несомненно, послужат ему на пользу. Иногда от какого-нибудь пустяка зависит вся будущность произведения. Так, например, ваш рассказ буквально просится, чтобы
ему придали драматическую форму. Понимаете? Форму диалога. У вас вообще блестящий диалог. Вот тут, например: «До свидания, – сказала она»... и так далее. Вот вам мой совет переделайте вашу вещицу в драму. И не торопитесь, а подумайте серьезно, художественно. Поработайте.
Я пошел домой, купил сладкого для усиления своей умственной достаточности и начал работать.
Через две недели я уже сидел перед редактором, а тот утирал лоб и говорил, заикаясь:
– Нап-прасно вы так торопились. Если писать медленно и хорошо подумать, то произведение выходит лучше, чем когда не обдумывают и пишут скоро.
Зайдите через месяц за ответом.
Через месяц я пришел за ответом. Увидев меня, редактор покачнулся, но тотчас взял себя в руки.
– Ваша вещица? Н-да, любопытная вещь. Только знаете что – я должен дать вам один блестящий совет. Вот что, мой молодой друг, переложите вы ее, не медля ни минуты, на му­зыку. А?
Я обиженно повел губами:
– Зачем на музыку? Я не понимаю!
– Как не понимаете? Пере­ложите на музыку, так ведь у вас из нее, чудак вы эдакий, опера выйдет! Подумайте толь­ко – опера! Потом сами благо­дарить придете. Поищите хоро­шего композитора...
– Нет, я не хочу оперу! – сказал я решительно. – Я писатель..., а вы вдруг – оперу. Я не хочу!
– Голубчик мой! Ну, вы прямо сами себе враг. Вы только представьте себе... вдруг вашу вещь запоют! Нет, я вас прямо отказываюсь понимать.
Я сделал козлиное лицо и отвечал настойчиво:
Нет и нет. Не желаю. Раз вы мне сами заказали переделать мою вещь в драму, так вы теперь должны ее напечатать, потому что я приноравливал ее на ваш вкус.
– Да я и не спорю! Вещица очаровательная! Но вы меня не поняли. Я. собственно говоря, советовал переделать ее для театра, а не для печати.
– Ну, так и отдайте ее в театр! – улыбнулся я его бестолковости.
– Ммм... да, но видите ли, современный театр требует особого репертуара. «Гамлет» уже написан. Другого не нужно. А вот хороший фарс нашему театру очень нужен. Если бы вы могли...
– Иными словами – вы хотите, чтобы я переделал «Орбиту счастья» в фарс? Так бы и говорили.
Я кивнул ему головой, взял рукопись и с достоинством вышел.
– Милый юноша! – сказал редактор через месяц, смотря на меня кроткими голубыми глазами. – Милый юноша. Вы напрасно взялись за это дело! Я прочел ваш фарс и, конечно, остался по-прежнему поклонником вашего таланта. Но, к сожалению, должен вам сказать, что тонкие и изящные фарсы не могут иметь успеха...
– Позвольте, вы отвергаете и фарс? – прервал я его.
– Нет! Зачем? Я только хотел сказать, что лаконичность изложения – характерная черта выдающихся произведений. И, предлагаю переделать вашу весьма любопытную вещицу в басню или, скажем, в частушку...
Тут терпение мое лопнуло.
– Слушайте, вы беспринципный человек! – сказал я, наступая на редактора. – Вы вынудили переделать мое первоначальное прозаическое произведение «Орбита счастья» в драму, затем пытались спровоцировать меня на оперу, наконец, дело дошло до фарса... А теперь, теперь я уже слышу, речь идет о басне и даже о частушке... Нет, каково!..
Мысль свою я не окончил, так как с редактором происходило что-то непонятное: глаза его стали какими-то выпуклыми, лицо и шея покраснели, и весь он затрясся, как в лихорадке.
– Н-нет, я ка-же-т-ся ис-чер-пал-ся, – учащенно стуча зубами, пробормотал он и затем, еле сдерживая себя, с ожесточением сказал: – Вы бездарность! Понимаете, вы стопроцентная бездарность!
Я был ошеломлен бестактным выпадом и хотел уже было от­ветить достойной дерзостью, но тут вспомнил о своем превос­ходном воспитании и в одно мгновение подавил в себе воз­никшую бурю эмоции.
– Ну, хорошо, – сказал я хладнокровно. – Пусть так. Но почему вы до сего времени мол­чали?
– Я полагал, что у вас до­статочно таланта, чтобы самому понять это, – ответил редак­тор.
* «Коломенская правда», 30 января 1966 года.
                Вадим Цеков.