Матч с немцами!...
Кассы ломают. Бедлам.
Простившие Родине все их обиды,
катят болеть за неё инвалиды, -
войною разрезанные пополам.
Хрущёв, размышляя о мерах о строгих,
в тоске озирается по сторонам:
«Увы! Всех их не распихать по углам -
безруких, безногих, всех этих, убогих... -
в Москве должен быть Аденауэр, сам!
Незримые струпья от ран отдирая,
катили с медалями и орденами,
обрубки войны к стадиону «Динамо» -
в единственный действующий храм,
тогда заменявший религию нам.
Должно быть, египетские пирамиды,
чуть вздрогнув, услышали где-то в песках,
как с грохотом катят на матч инвалиды
с татуировками на руках,
сквозь зубы цедя: "У, фашисты! У, гниды!"
Катили, гремя, они по мостовой,
как бюсты героев,
кому не пристало
на досках подшипниковых пьедесталов
прихлебывать крепкий напиток простой
из старых своих алюминьевых фляжек -
ведь тянет отпить поскорей, без оттяжек
глоток -
без него и футбол был бы тяжек,
и жизнь невозможна... Спасёт только он:
напиток барачный, по цвету табачный,
отнюдь не бутылочный, вкусом - обмылочный,
в общем, опилочный - из табуретов, -
Что гнали в стране нашей славной Советов -
не зря же его нарекли "самогон"!
Билетов не смели
спросить контролёрши,
глаза от непрошеных слёз не протёрши,
исполнены
вдовьей печалью своей.
И люди, не мешкая,
вместе с тележками,
в воздух подняли безногих гостей
и усадили всех, хоть и с издержками,
спереди - первого ряда первей.
А инвалиды -
те, как на поверке, -
все наготове держали фанерки
с надписью прыгающей «Бей фрицев!»,
снова в траншеи готовые врыться,
будто на линии фронта лежат,
каждый друг к другу предсмертно прижат.
Что же им с ненавистью поделать,
если всего-то и есть,
что – полтела?
. . .
Вначале трибуны все были негромки,
но Боря Татушин, пробившись по кромке,
пас Паршину дал,
ну а тот в тот же миг,
послав мяч в ворота, сам бухнулся в них.
Трибуны взорвались в неистовом гвалте:
"Вот это атака! Ну чем вам не блиц?"
И вдруг Колю Паршина поднял Фриц Вальтер,
реабилитировав
имя Фриц.
Фриц дружеским жестом
за гол отплатил ему!
Он руку пожал с уваженьем ему,
и инвалиды зааплодировали
бывшему пленному своему!
Но вот, на двадцатой минуте, где-то,
Когда дружелюбный тот самый Фриц,
носящий фамилию пистолета,
нам гол вдруг забил - со счастливых лиц
слетели улыбки ...
И холод Сибири
почувствовал тренер, когда засадили
нам немцы второй, и, казалось, страна
вся смолкла -
такая была тишина.
И вдруг самый смелый из инвалидов
сказал, восхищение горькое выдав,
со вздохом: «Послушайте, братцы, танкиста -
ведь здорово гансы играют
и чисто...»,
и громко стал бить,
всех вокруг огорошив,
в свои обожженные в танке ладоши.
- Безногий в тельняшке подхлопывать стал,
скрипящий раскачивая пьедестал.
А дальше, как-будто на выцветшей плёнке,
я вижу сейчас продолженье игры:
под бурю оваций
Ильин и Маслёнкин
свои забивают красавцы-голы.
Заметна в калеках была перемена -
они бы фанерки свои о колена
сломали, да не было этих колен...
- Немало война забрала себе в плен!
И вот, полетели не понарошку
фанерки на гаревые дорожки.
Друзья, я вам матч тот на память дарю.
Я видел, как брезжило братство в зачатке -
когда молодой ещё Яшин перчатки
свои подарил, как вратарь – вратарю,
в момент окончанья футбольной корриды...
И вот что сказать мне хотелось бы вам:
вернувшись в тот матч, вы б увидели там -
кончаются войны не жестом Фемиды,
а только, когда забывая обиды,
войну убивают в себе инвалиды,
ею разрезанные пополам.
Е. Е.