Ты достала три бокала, и тарелки тоже три.
Ты без умолку болтала. Я безудержно курил.
За окошком у киоска на ветру фонарь дрожал.
Промелькнуло в речи броской три неверных падежа...
В иглах фраз - и злых, и колких - был я хуже всех чертей.
Тихо прятался под ёлкой дед Мороз, как берендей.
И летел в глаза истошно блеск серёжек золотых...
Ты была такой хорошей, что святее всех святых.
Торт был киевский невкусным, слишком приторной - халва.
Было холодно и грустно, и болела голова.
Сквозь печальные кварталы эхо, словно чей-то зов,
долетало от вокзала уходящих поездов.
Звуки тысячи кимвалов - не притронуться к виску.
Всё, казалось, вызывало и тревогу, и тоску:
блеск хрустального овала, недосказанности взвесь.
И тарелка пустовала, будто кто-то умер здесь.
Ужин длился, словно тризна. Остывал в духовке гриль.
Толковала ты о жизни. Я бессмысленно курил.
Мы не слышали друг друга. На салфетку капал воск.
За окном бесилась вьюга.
И таинственною силой заносило, заносило...
Снегом занесло киоск.
П. Фрагорийский
из кн. Золотые стрелы Божьи