Галина Храбрая
«КРЕСТ ГОСПОДЕНЬ, ОБЪЕДИНЯЮЩИЙ ВСЯКУЮ ТВАРЬ НА ЗЕМЛЕ»
Все мы разные и, Слава БОГУ! Почти у каждого из нас есть «своя Правда»,
хотя мы знаем, что «Истина дороже».
Люди ценят, прежде всего, «Своё мнение», оно выражает их отношение к жизни,
что крайне важно для Творца Неба и Земли – Создателя всего тварного мира –
видимого и невидимого.
Но…
Судить нас будет Сын Божий – Спаситель мира Иисус Христос – истинный БОГ,
бывший «прежде всех век»: Кто Выкупал наши жизни, Тот и спросит за них!
Отношение к Спасителю мира у всех живущих на земле одинаковое:
ОН ПОБЕДИЛ СМЕРТЬ. Его также замечательно можно представить отрывком,
взятым из песни, прозвучавшей в отечественном кинофильме «Белорусский вокзал»:
«А нынче нам нужна одна Победа,
Одна на всех – мы за Ценой не постоим!»
О какой Победе идёт речь и о какой Цене, всем доподлинно известно:
мы также все до одного готовы положить за Родное Отечество души свои,
нам, собственно, кроме Христа БОГА, никто не нужен на земле, и это правильно!
Человечество ещё можно сравнить с отважными мушкетёрами из романа А. Дюма,
у которых есть прекрасный девиз: «Один за всех и все за Одного» – за Иисуса
Христа Сына Божия, Который есть Альфа и Омега – Начало и Конец всему сущему.
Богочеловек Христос – это не только Заповеди, данные ИМ всем векам и народам,
после чего последовала Голгофа.
Я часто задаю себе этот вопрос и сама отвечаю на него:
— Что, уходя, оставил нам Спаситель?
— Только Свой Искупительный Крест!
Вот отрывок из текста моей авторской песни:
— Что отдашь на Прощанье, Господь?
Что оставишь по Смерти Себе?
— Кровь и Плоть… Кровь и Плоть… Кровь и Плоть…
На Кресте… на Кресте… на Кресте…
Это намного больше, чем сами Заповеди Христа, по которым нам следует жить,
не убивая, не предавая, не искажая Божьей действительности.
Кровь Христову, всю до единой капельки, планета земля впитала в себя
при Распятии Сына Божьего, а Тело Его, снятое с Креста, осталось лежать
в Гробе Господнем, дожидаясь Своего Воскрешения… и это произошло: в нужный
Священный Час Провозвестия Христос Воскрес, прежде выкупив нас из ада!
Таким образом, Тело Христа стало нашей истинной Едой Правды Господней.
И мы, подобно цветам на лугу, будем впитывать в себя Его Силу из века в век,
оттого Род Человеческий никогда не прекратится на земле, ибо он стал теперь
неистребимым вовек!
Теперь Христова Пища Выкупленного Им человечества стала нашей едой,
Ветхозаветное человечество не имело такой возможности прежде,
только теперь оно сможет уже вкушать Её и не будет знать уже иной пищи –
прочая пища не давала людям тех соответствующих сил, которые в состоянии
победить смерть, и только Тело и Кровь Христовы, вселяясь в них при Таинстве
Евхаристии, напитают всю событийную немощь, прошедших в бездействии веков.
Разве не так? Именно, так! Время нынче святое – КрестоРаспятие Сына Божия,
а посему спрошу я вас:
— Чем же таким, особенным, отмечены эти красные дни?
И вы ответите мне без промедления:
— Проверкой нашего отношения к искупительному Кресту Господнему!
Да, всё это так, после чего я продолжу опять с утверждения: «все мы разные…»
Кто-то больше ест, кто-то меньше, некоторые вовсе толком не едят, а только
пробуют, размазывая пищу по тарелке, лижут её как кошки, тогда как другие,
глотают будто крокодилы, не прожевав.
Многие из нас роняют на одежду остатки пищи, вывалившейся у них изо рта,
проливают вино себе прямо на грудь, у кого-то течёт квас по подбородку, кто-то
вытирает пиво рукавом, причмокивая от удовольствия, или всё время чавкает,
не вытираясь, при этом, постоянно разговаривает, не закрывая рта.
Мой второй муж Игорь всегда кушает крайне опрятно, пищу жуёт, плотно закрыв рот,
и меня этому учит:
— Галчоночек, у тебя становится очень некрасивое лицо, прямо как у черепахи,
когда ты жуёшь еду, не закрывая рта!
— А дышать, как? Мне не хватает воздуха!
— Хм. Ешь помедленнее, не торопись, куда ты спешишь?
— К письменному столу, стихи писать! Куда же ещё-то?
— Тогда, я тебя понимаю! Боишься забыть половину, принятых свыше идей?
— Да, нет, просто они могут в любой момент появиться столь неожиданно,
что мне придётся соскочить с места, уйдя, голодной, наполовину…
— Это поправимо, давай, я соберу всё, недоеденное тобой и принесу еду в зал
на тарелке, можно добавить туда остатки утренней пиши, как, идёт такой вариант?
— Нет. Ты же знаешь, у меня есть принцип: я за рабочим столом никогда не ем!
И за музыкальным инструментом тоже! У нас не принято жевать!
— Как строго!
— Да, очень. Вещи, в которых я готовлю пищу, произвожу уборку, всегда снимаются,
перед тем, как мне следовать в зал, идти, садиться за рояль или компьютер.
Я часто переодеваюсь, если не сказать, постоянно, одежду выбирая, строго
по распорядку дня, исходя из принятого цвета грядущей седмицы, а так же
по церковным праздникам. Это не блажь и не заскок. Так мне бывает намного легче
сразу же настроиться на нужный лад. Разрешаются только минеральная вода,
чищеный грецкий орех и шоколад… ещё можно виноград.
— Правильно! От рифмы если оторваться, то её можно больше не восстановить
и звук будущей песни пропадёт, в летопись канет, ежели его сразу не записать.
Да, работёнка у вас, мадам, на редкость сложная, она особой щепетильности
требует, когда одно за другое зацепляется, тянет минуты, часы и мгновенья…
— Ни звук, а мелодия! Звук бывает у твоей оптической винтовки,
это тебе, муженёк, не стрельбище!
Вот и поговорили… славно так, разошлись, оставшись, каждый при своём мнении,
тем не менее, продолжим обосновывать нынешнюю тему:
Опять же спим мы все по-разному, кто-то «калачиком» сворачивается,
кто-то на животе, а кто-то на спине, широко раскинув руки по-богатырски.
Кому-то нужен щенок у ног, а кому-то живая кошка, плюшевый мишка, собственный муж
или родной сосед под боком, а кто-то спать должен непременно один, или
под говорящий, мелькающий телевизор, многие засыпают с книжкой в руках,
дымящейся сигаретой, мобильником, телевизионным пультом, как я, под подушкой!
Кто-то сопит, посвистывая, а кто-то храпит как пожарник. Я же сплю на боку
настолько тихо, что сын мой Сашка иной раз, прислушивается – жива я или нет?
А я жива! Ещё как, жива!
Моя школьная подруга, жутко храпевшая всю жизнь, из-за вызванной досады,
в виду постоянных упрёков со стороны мужа, решила посмотреть на меня спящую.
Для этого, собственно, она и зазвала меня к себе в гости с ночёвкой, заманив
вкуснятиной. Подруга была изобретательна в такого рода делах: нажарив много
беляшей с мясом, она сразу же напилась красного вина, для того, чтобы ей уже
не садиться за руль и не отвозить меня вечером домой.
Меня же после долгих уговоров оставили ночевать, постелив наверху, уложив
на старой раскладушке, расположив ту прямо посередине мужниного кабинета,
чтобы обзор был получше, о чём я тогда не подозревала.
Проснувшись ранним утром, крадучись, она поднялась ко мне на второй этаж
в левую половину бревенчатого дома для того, чтобы проверить меня:
уж больно тихо, по её мнению, я спала и весьма подозрительно спокойно
вела себя всё это время; не вставала ни разу на горшок, не просила попить
ни квасу, ни компоту, ни воды!
А может я попросту не спала и писала свои стихи? Для неё это была загадка,
отгадать которую она так стремилась, поднявшись в тесную комнатёнку,
где я мирно спала, не догадываясь ни о какой базовой проверке.
Кстати, имя «Галина», данное мне при рождение, в переводе с греческого,
означает, «тишина», возможно, ещё оттого я обладала этим дивным свойством…
Подруга осторожно села на миниатюрный диванчик подле моей раскладушки и долго,
пока я не проснулась, смотрела на мирный полуангельский лик, освещающий покоем,
спящее лицо молодой поэтессы:
— Ой, а ты что тут делаешь, Алёнка?
— На тебя смотрю, Галинка!
— Зачем? Разве это интересно?
— Ещё как! У тебя такое красивое лицо, когда ты спишь!
— А когда не сплю? Хуже?
— Оно так «мало молчит»! Ты, как я тебя помню, с раннего детства всё время
постоянно, что-то говоришь, мы не успеваем следить за твоей мимикой,
из-за которой его невозможно бывает, как следует разглядеть, да-да,
из-за твоей бесконечной трескотни лица попросту не видать! Ты, когда
просыпаешься – сразу начинаешь проповедовать. Доброе Утро!
— Доброе Утро! Ты знаешь, какой нынче Православный Праздник?
Нет? Ничего! Я тебе сейчас расскажу…
И понеслось «вдоль по Питерской»…
Правда, друзья мои из того, что я нынче рассказываю, как правило, ничего уже
не помнят! Приходится время от времени повторять! Никогда почти ничего они
и ранее не запоминали, ибо Праздниками Православными надобно жить, а они жили
другим, более важным, на их взгляд поприщем – добыванием хлеба насущного,
наполняясь трудовыми буднями, стесняясь позволить себе, уделить время на религию,
ибо родители приучили их, не прохлаждаться, а работать, не покладая рук.
Мне же моё «христианское бездельничанье» прощалось ввиду острой нехватки шутов,
паяцев и скоморохов, в коих на Руси попросту, страсть, как нуждались!
И поскольку я не обижалась, не дулась на них, из-за несоответствия божественных
знаний, или полного их отсутствия в корне нашего народа, то мне прощалось многое,
тщательное объяснение таковых.
Я никогда никому не ставила в упрёк отсутствие знаний церковного календаря,
а также не ночевавшего в уме полного названия грядущего Двунадесятого
церковного Праздника!
Рассказывая всегда о Православном Торжестве с исторической начинкой,
я, старалась максимально очаровать и заинтересовать слушателя, зная,
что если тот влюбится в меня хотя бы на малую малость,
то уже не забудет о том, что я ему тут вещаю.
Чаще всего мне это удавалось. Приятельницы нередко запрещали мне при их мужьях,
что-либо говорить о Православной религии, только одна школьная подруга могла:
— Ты видишь, дочь, Галина-то наша сегодня платье почти летнее голубое на себя
напялила! — с язвительной усмешкой, отрывая калитку, чтобы меня в неё пропустить,
проговорила моя закадычная школьная подруга своей подрастающей долговязой дочке,
явно «умной не по годам».
Та же, с присущей ей родовой едкостью, нет чтобы угомонить свою ретивую мать,
и без того не ходящую в церковь, с ещё большей бестактностью, вставив паскудно
злое словцо, привнесла в него очередную порцию желчи:
— Да уж, мамуля, тётя Галя явно одета не по сезону! Холодрыга такая, а ей бы
только повыпендриваться!
— Ой! Девоньки, привет вам, мои дорогие! — закричала я нарочито громче обычного,
ибо уже достаточно была близко от них, — нынче Праздник одной из икон Пресвятой
Богородицы, вот я и облачилась в голубое да небесное, Матушку Божию порадовать!
Сейчас я вытащу и покажу этот Образ Святой, вот, смотрите, я привезла вам
его показать…
Немое молчание… ни ползвука… ни полфразы… ни восторга… ни печали… ни радости…
одно тупое замешательство… и, через какое-то время, взрыв самодовольства:
— Качество иконы не ахти!
— Толком ничего не видно!
— Это просто мазня на картонке!
— Ага, и не разобрать!
Господи! Лучше бы они промолчали, за умных бы сошли:
— Девчата, вы прямо похожи на дочек из «Золушки», смотрящих и оценивающих
качество бальных платьев! — весело вставила я им в диалог, проходя на террасу,
разуваясь, и сразу же садясь за празднично накрытый обеденный стол…
— Ты чего, Галинка, так легко оделась? — наступала на меня, давя на горло,
хозяйка, — холодно ещё: март на дворе, сказано же «марток – надевай семеро
порток!», — никак не унималась школьная подруга. Ей так хотелось, непременно,
добиться женской справедливости, показав свою житейскую мудрость, ушлую бытовую
расторопность и умение вовремя купить межсезонные вещи на рынке, также она
жаждала, утерев меня, порадовать свою дочь, единственную и нагловатую,
как вся наша избалованная современная молодёжь, живущая при максимальном
достатке обоих родителей, но я на провокации не поддаюсь, и в бутылку не лезу:
— А что? У тебя есть, что мне предложить? Тогда, неси… поглядим!
…
Она пошла и принесла мне две валютных итальянских блузки по 120 долларов
за каждую и подарила в честь Праздника одной из икон Пресвятой Богородицы…
Да, одеваемся мы тоже странно, кто-то кутается, кому-то всё время жарко.
Напехтерится, а всё одно зябко. Тогда как другой – станет сразу весь мокрый,
тут же вспотеет от самой малой одежонки.
О цвете одежды вообще можно говорить запальчиво долго. Я, например, облачаюсь
во все цвета радуги, желательно, одновременно, исключительно, во всё яркое
и насыщенное: пастельных, размазанных тонов всеми фибрами души, отродясь,
не приемлю, а вычурных вовсе не признаю, и никаких клеточек, крапинок, полосочек!
Полагаю, ежели я обряжусь во всё несуразное – мои родовые предки — древние цыгане
все из гробов как встанут, так меня плётками и достанут, отлупцуют, мало
не покажется! Так что, приходится мне породу держать, да вынашивать её в себе…
Многие напротив, избегают всяческой пестроты в одежде, остроты в блюдах,
считая одно вредным, другое нескромным, третье безвкусным, вздорным и аляпистым.
То, что я надеваю на себя, многие считают дурным тоном или полной бездарщиной…
Что из этого следует? А то, что нас одолели предвзятости. Ни война, ни голод
с разрухой добивают человека – страшное самомнение губит его. Досада от многих
неудач, идущих за чрезмерным хотением и вседозволенностью, гложет нас порой
аж до самых костей, выедая печёнку. О, как терзают нас наши привязанности,
возмущает несправедливость, ранит пресловутая невиновность, будто мы сами
ко всем справедливы, как это подобает воспитанным людям?
Ревность, та нас просто валит наповал, жадность убивает без дубья, зависть
линчует, похотливые желания обезображивают, жажда власти – искажает настолько,
что покажи наш лик матери родной — та может и не узнать.
Вообще, в основной своей массе «люди гибнут за металл»…
Всё оно так, но есть одно, самое важное, что роднит нас и объединяет – это Крест
Господень! В нём наше спасение, с чем я, собственно, вас всех поздравляю! Аминь.
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ ХРИСТОС!