* * *
Но жизни рубил топором непрорубное мясо,
рассматривал мёртвую воду, на Троицком стоя. А там
уехал под Выборг. О, время! Ну это ж такая зараза —
стояло отвесно, и Бьянка, чернее кащеева глаза,
вела на гнилушные топи меня
по медвежьим следам.
Шумели патрульные сосны, кричали пролётные гуси,
и бедное сердце смущалось от всей полноты бытия,
когда призовые маслята и крепкие грузди
ложились в бадейку. Отважная музыка грусти
звучала всё громче и громче.
И это был собственно я.