У этой поэзии никогда не было постоянного имени, как ее только не называли: «комическая», «сатирическая», «пародийная», «юмористическая»… На рубеже 60-70-х годов прошлого века возникло словцо «ироническая» – сперва, как рубрика 16-й полосы «Литературной газеты», а потом и шагнувшее в массы.
Откроем энциклопедию: «Ирония – притворное изображение отрицательного явления в положительном виде, чтобы путем доведения до абсурда самой возможности положительной оценки – осмеять и дискредитировать данное явление, обратить внимание, на тот его недостаток, который ироническим изображением заменяется соответствующим достоинством».
Н-да, выглядит замысловато. Да и не хотят ли авторы этого жанра именоваться «притворщиками»?!.
Тогда зайдём с другого бока. Когда мы говорим «поэзия» – какие у нас прежде всего возникают ассоциации? Правильно: возвышенные и благозвучные: «Под голубыми небесами, великолепными коврами…», «Звезда с звездою говорит…» Но никак не «Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…» Т.е. ворона с сыром тоже может возникнуть, но во вторую очередь. Или даже в третью.
Так вот поэты-иронисты – служители поэзии второй очереди. Поэзия вообще имеет тенденцию воспарять за облака. А иронисты её слегка осаживают, приземляют. Не любят они всего излишнего: пафоса, красивостей, горделивости. Лирический поэт, когда пишет красными чернилами, делает вид, что – кровью. А иронический – даже когда пишет кровью, говорит, что это красные чернила.
И ещё. Как и всё на свете, ирония имеет границы. Нельзя иронизировать, а тем более глумиться над религиозными святынями и чувствами. С национальным аспектом тоже надо быть поосторожнее. Не стоит особо усердствовать с окарикатуриванием окружающего нас мира. Всё-таки он – Божий. И человек – создание Божье.
Небольшой экскурс в историю. Корни сатиры уходят к началу 2-го тысячелетия до н. э. Сатира является одним из самых ранних примеров литературы. В VI веке до нашей эры жил поэт Гиппонакт Эфесский. Однажды он написал сатиру на одного человека (скульптора, который создал его карикатурную скульптуру). Сатира оказалась настолько ядовитой, что её объект …повесился. Конечно, с той поры люди закалились и в петлю от эпиграмм и пародий больше не лезут. Уж на что едкой эпиграммой пытался сразить графа Воронцова Пушкин:
Полумилорд, полукупец,
полуподлец, полуневежда.
Но всё ж, однако, есть надежда,
что будет полным наконец.
Но Михаил Семёнович Воронцов – прожил после этого глупого оскорбления ещё три десятка лет в деяньях во славу России, дослужившись до чина генерал-фельдмаршала.
Так ведь и сам Пушкин стал адресатом известного подмётное письма «От магистров Ордена Рогоносцев» – тоже в своём роде иронического художества. Правда, конец этой истории оказался трагичным.
Нельзя не отметить, что начало новой русской литературы положили не оды Ломоносова. Их появление на несколько лет опередили «Сатиры» Антиоха Дмитриевича Кантемира. Они хоть в силу своей злободневности и не издавались при жизни автора, но известность получили.
Конечно, очень важной вехой в развитии жанра были басни Крылова. Да и сам Пушкин по праву может считаться поэтом-иронистом. В его активе не только эпиграммы, но и поэмы комические: «Граф Нулин», «Домик в Коломне», целый ряд шутливых стихотворений. Да и как не заметить пушкинскую иронию в главном произведении его жизни романе «Евгений Онегин»:
Онегин, добрый мой приятель
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы,
Или блистали, мой читатель.
Там некогда гулял и я,
Но вреден север для меня.
Или:
На модном слове «идеал»
Тихонько Ленский задремал.
А вот ещё пример:
…Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне.
Конечно, сатирические вещи можно найти и у Некрасова и у других стихотворцев позапрошлого века. И всё-таки ироническая поэзия тогда была в дефиците – вплоть до поэтов «Искры» (а это 60-е и 70-е XIX века). Вот один из них – Дмитрий Минаев:
Область рифм – моя стихия,
И легко пишу стихи я,
Без раздумья, без отсрочки
Я бегу к строке от строчки,
Даже к финским скалам бурым
Обращаюсь с каламбуром
Или ещё один его каламбур:
С нею я дошёл до сада,
И прошла моя досада,
И теперь я весь алею,
Вспомнив тёмную аллею.
Видите, откуда «Тёмные аллеи» Бунина!..
Кстати, об Иване Алексеевиче Бунине. Уж на что строгий, казалось бы, поэт и писатель, но какой шедевр иронической лирики вышел из-под его пера!
Смотрит луна на поляны лесные
И на руины собора сквозные.
В мёртвом аббатстве два жёлтых скелета
Бродят в недвижности лунного света:
Дама и рыцарь, склонившийся к даме
(Череп безносый и череп безглазый):
«Это сближает нас – то, что мы с вами
Оба скончались от Чёрной Заразы.
Я из десятого века, – решаюсь
Полюбопытствовать: Вы из какого?»
И отвечает она, оскаляясь:
«Ах, как вы молоды! Я из шестого».
Но прельстившись бунинскими скелетами, мы перескочили через несравненного Козьму Пруткова, за маской которого скрывались А.К. Толстой и братья Жемчужниковы. Стихотворений у Козьмы не так уж много – полсотни, но каждое со своим лицом и каждое стало некой отправной точкой – для последующих иронистов. Я процитирую – хотя бы вот это – размышленческое:
Все стою на камне, –
Дай-ка брошусь в море...
Что пошлёт судьба мне,
Радость или горе?
Может, озадачит...
Может, не обидит...
Ведь кузнечик скачет,
А куда – не видит.
Начало ХХ века – прежде всего, время Саши Чёрного. Но не только. Ведь ещё и Игорь Северянин гремел. Обычно его мало кто считает иронистом. Тогда почему же сам поэт о себе писал:
Благословляя мир, проклятье войнам
Он шлёт в стихе, признания достойном,
Слегка скорбя, подчас слегка шутя
Над вечно первенствующей планетой…
Он – в каждой песне, им от сердца спетой –
Иронизирующее дитя.
А в другом месте и вовсе утверждает:
Пускай критический каноник
Меня не тянет в свой закон, –
Ведь я лирический ироник:
Ирония – вот мой канон.
Выходит, что все эти «Ананасы в шампанском» и «Мороженое из сирени», все эти «Я гений – Игорь Северянин, своей победой упоён…» – написаны с долей иронии? Хотя, конечно, Северянин лирик от Бога.
Замечательных иронистов в русской поэзии гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Нельзя не вспомнить грубоватый юмор Владимира Маяковского. А как не оценить иронию Осипа Мандельштама. Вот его обращение к поэтессе Марии Петровых:
Марья Сергеевна, мне ужасно хочется
Увидеть вас старушкой-переводчицей,
Неутомимо, с головой трясущейся,
К народам СССР влекущейся,
И чтобы вы без всякого предстательства
Вошли к Шенгели в кабинет издательства
И вышли, нагружённая гостинцами –
Полурифмованными украинцами.
А еще в 10-20-е годы прошлого века писал несравненный, но несколько подзабытый Николай Агнивцев. Его «Смерть поэта» – дорогого стоит:
Знайте: как-то, когда-то и где-то
Одинокий поэт жил да был...
И всю жизнь свою, как все поэты,
Он писал, пил вино и любил.
Обогнавши Богатство и Славу,
Смерть пришла и сказала ему:
«Ты – поэт и бессмертен!.. И, право,
Как мне быть, я никак не пойму!»
Улыбаясь, развёл он руками
И с поклоном промолвил в ответ:
«В жизни я не отказывал даме!
Вашу руку!» И умер поэт...
Лично для меня – такие стихи – вершина иронической поэзии, когда ирония преображается высокой лирикой. Причем происходит это буквально на наших глазах.
И конечно, следует назвать иронистом Заболоцкого, имея в виду его «Столбцы» и полусерьезные поэмы типа «Безумного волка».
И наконец, обериуты! Николай Олейников – классик жанра, хоть и написал всего-то сотню стихотворений:
Маленькая рыбка,
Маленький карась,
Где ж ваша улыбка,
Что была вчерась?..
Да простит меня Олейников, что я обрываю его стихотворение, но – Даниил Хармс на очереди с его бессмертным:
Из дома вышел человек
С дубинкой и мешком
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шёл всё прямо и вперёд
И все вперёд глядел.
Не спал, не пил,
Не пил, не спал,
Не спал, не пил, не ел.
И вот однажды на заре
Вошёл он в тёмный лес.
И с той поры,
И с той поры,
И с той поры исчез.
Но если как-нибудь его
Случится встретить вам,
Тогда скорей,
Тогда скорей,
Скорей скажите нам.
Чего здесь больше: иронии, абсурдизма или суровой реальности конце 30-х? Да всё вместе!
В суровые военные и послевоенные 40-50-е, пожалуй, один Николай Глазков один за всех тянул лямку иронической поэзии (но о нем я подробно рассказал в отдельном очерке).
В 60 – 70-е годы тон в иронической поэзии задавали в первую очередь барды. Это было время Высоцкого, Галича… Каждый из них имел как бы две половины творчества: серьезную и юморную, ироническую. Причем, трудно было сказать – какая главная.
Я уже говорил вначале про «Литературку», в которой в 1967 году на 16 странице был создан «Клуб 12 стульев», и появилась рубрика «Ироническая поэзия». Однако каких-то ярких поэтических имен оттуда не припомню. Читать было интересно, но до уровня корифеев жанра – всё это не дотягивало. В 78-м году мне удалось напечатать в «ЛГ» своё шестистишие «О правилах уличного движения». Не шедевр, но людям полюбилось:
Сегодня даже курица
уверенно и смело,
пересекая улицу,
сперва глядит налево,
потом глядит направо,
но из-под самосвала.
В других разделах сатиры и юмора положение было ещё хуже – зелёная улица была открыта пародии, ироническую поэзию не пущали. И редакторов-перестраховщиков понять было можно: пародисты пародировали конкретные неуклюжие строки, а иронисты что? Вдруг саму советскую власть?!. И все-таки среди пародистов была заметная фигура Александра Иванова. Без его искрометных строк и поэзию последней трети ХХ века не представишь. Мне особенно нравится его пародия на Николая Доризо, однажды изрёкшего: «Не писал стихов и не пишу: ими я, как воздухом дышу!»
Конечно, Александр Иванов не смог пройти мимо такого:
Не писал стихов – и не пиши!
Лучше погуляй и подыши.
За перо поспешно не берись,
От стола подальше уберись.
Не спеши, не торопись, уймись,
Чем-нибудь, в конце концов, займись.
Выброси к чертям карандаши.
Полежи, в затылке почеши.
Суп свари, порежь на кухне лук.
Выпей чаю, почини утюг.
Новый телевизор разбери –
Посмотри, что у него внутри.
Плюнь в окно и в урну попади!
В оперетту вечером пойди.
Вымой пол, прими холодный душ,
Почитай на сон грядущий Чушь...
Что-нибудь, короче, соверши.
Не писал стихов – и не пиши!
Когда у меня в 1990-м вышла первая книга «Метеорит», я послал её Иванову – нет, не затем, чтобы он написал на неё пародию, а – из уважения. Он и не стал писать пародию (да и глупо их писать на иронические стихи) – просто ответил красивой открыткой: «У Вас получается».
Олег Григорьев – тоже классика жанра. Жизнь этого поэта была нескучной: пьянки, дебоши, судимости за тунеядство… Его стихи для детей – с трудом, но печатались. Стихи для взрослых – были разрешены только после перестройки. Хотя среди них встречаются подлинные шедевры:
Жену свою я не хаю,
И никогда не брошу её.
Это со мной она стала плохая,
Взял-то её я хорошую.
Или еще:
Убитую у сквера
Припомнить не берусь я:
По наколкам – Вера,
А по шрамам – Дуся.
И еще один стишок:
Ездил в Вышний Волочек.
Заводной купил волчок.
Дома, лежа на полу,
Я кручу свою юлу.
Раньше жил один я, воя,
А теперь мы воем двое.
Но удивительное свойство Григорьева: грязь, которая его окружала, к нему как-то не приставала, поэтому был он не грязным, а чумазым, как ребёнок.
Замечательному поэту Анатолию Брагину я тоже посвятил один из своих очерков – по этой причине не стану говорить о нём здесь.
Александр Ерёменко или просто Ерёма, считающийся лидером нашего 50-х годов рождения поколения. Вообще-то в середине 80-х его упорно называли метаметафористом. По-моему это литературоведческая глупость. Ерёменко был иронистом и центонщиком. В конце 80-х судьба занесла его во Владимир, и мы, заманив его в свою компанию, разделили с московским гостем нашу скудную выпивку времён сухого закона.
По талонам горькое,
По талонам сладкое.
Что же ты наделала,
Голова с заплаткою.
Нет, это не Ерёменко, это частушка тех лет. А Ерёменко писал так:
Я мастер по ремонту крокодилов.
Окончил соответствующий ВУЗ.
Хочу пойти в МГИМО, но я боюсь,
что в эту фирму не берут дебилов.
А это из «Дружеского послания Андрею Козлову в Свердловск»:
…Вчера опять я был в Политбюро
и выяснил, как Ельцина снимали.
Все собрались в Георгиевском зале,
шел сильный газ, и многих развезло.
Ну там история длинная, всю читать не стану, лишь финал:
Потом его прогнали через строй...
Представь, Козлов, в Георгиевском зале!
Один не бил, не помню, кто такой.
Он крикнул напоследок, чтоб мы знали:
«Я вольный каменщик, я ухожу в Госстрой!»
И, разумеется, Игорь Иртеньев. Вот это чистой воды – иронический поэт – без всяких примесей! Писать и печататься он начал в начала 80-х. Но скудно, ибо как было уже сказано – иронист. Я его встретил в коридорах «Московского комсомольца», где в то время печатался в разделе юмора, и сразу узнал, хотя видел только на маленьких фото в журналах типа «Авроры». Мы присели на подоконнике, поговорили… По перестройке Иртеньева начали бурно печатать, у него стали одна за другой выходить книжки, телевидение распахнуло перед ним свои двери. Как-то он приехал во Владимир вместе с Александром Кабаковым и выступал в одном из владимирских Домов культуры. Я пришел на него посмотреть и после окончания вечера мы немного пообщались, обменявшись книжками. Рискну прочесть (оно опубликовано в российских журналах!) одно скандальное стихотворения Игоря Моисеевича. Дело в том, что несколько лет назад, он отправился в Израиль, на свою историческую родину, чтобы подлечиться, а когда поправил своё здоровье, вновь вернулся в Россию. Но не просто вернулся, а ещё и написал стихотворение, названное «Ария возвращенца». В Израиле эта вещица вызвала крайнее возмущение, никто даже не попытался понять, что это юмор, гротеск, ироническая поэзия:
1.
Привет, немытая Россия,
Я снова твой, я снова тут,
Кого, чего ни попроси я,
Мне все как есть и пить дадут.
Два года за хребтом Сиона
Кормил я по приютам вшей,
Пока меня народ Закона
Оттуда не попер взашей.
Не нужен нам поэт Иртеньев,
У нас своих тут пруд пруди,
По части этой херотени
Мы всей планеты впереди.
Хоть Рабинович ты по слухам,
Да и по паспорту еврей,
Но ты не наш ни сном, ни духом,
Чужой, как рылом, так и ухом,
Так что вали отсель быстрей.
Не видят проку, друг сердешный,
В тебе ни Кнессет, ни Мосcад,
Ступай в свой край глухой и грешный,
Покинь наш плодоносный сад.
2.
Концы с концами еле-еле
Чтобы свести с большим трудом,
Продал я виллу в Кармиэле
И в Хайфе трехэтажный дом.
И вновь ступни свои босые
Направил к прежним берегам,
Прими меня, моя Россия,
Я за плетни твои косые
Любую родину продам.
80-90-е годы расцвет иронической поэзии. Первая половина 80-х – время увядания советского пафоса: уже никто не верил в построение коммунизма, уже анекдотичными становились фигуры престарелых и немощных генсеков, сменяющихся один за другим. Иронии было где разгуляться, тем более, что начиналась перестройка с гласностью. Тут ведь помимо Иртеньева и Владимир Вишневский появился со своим одностишиями типа: «Давно я не лежал в Колонном зале…», и Куртуазные маньеристы во главе со Степанцовым, и Владимир Друк с его незабвенным:
…Я хочу сказать такую лажу,
А потом надеть такую рожу,
Чтобы те, кто не слыхал ни разу,
Побегли настукать и доложить.
Отчего мы, как бычки в томате,
Почему не ягодки в компоте?
Ты принципиальнее в кровати,
Чем моё начальство на работе.
В этот час ночного пластилина,
Замыкаю цепь отца и сына.
Милая, давай родим кретина.
Чебурашку или Буратино.
В 90-е цепная реакция иронизма распространялась повсюду. Если в 70-е мы с Алексеем Добрыниным были одни такие на Владимирщине, то теперь в Кольчугине народился Кашин, в Коврове целая группа «Всеядион», во Владимире возникли «панкуфилы». Лирик Андрей Филинов, придумав поэта Пентюхова, стал писать за него иронические стихи… Страна иронизировала.
А в Одессе, которая всегда славилась своим юмором, откуда вышел Жванецкий, блистал Михаил Векслер. Вот его перлы:
Мы как выпьем – головою в яства,
Или бьём кого-нибудь по линзам.
Hет у нас ещё культуры пьянства
И алкоголизма.
В крови не обнаружив допинг,
Герою засчитали подвиг.
Суровый Дант –
Большой талант,
А не могёт
Писать как Гёт.
На заводе надувных изделий
Людям деньги выдали шарами,
И они над нашими дворами
На зарплате к звёздам полетели.
Мужик по селениям бродит.
Наверное, он трансвестит:
В горящие избы заходит,
Коней на скаку тормозит.
С какой бы страстью целовал
Я Вашего лица овал!
А будь у Вас лица квадрат,
Я целовал бы Вас как брат.
Восьмое марта. Ни копья.
Сажусь на коврик в лотос-позу.
Я не дарю тебе мимозу,
Но этот лотос – для тебя.
Англичанин Кристофер
Англичанке Дженифер
Вечером на пристани
Сделал предложение:
«Дорогая Дженни!
Может быть, пожени…
Может быть, пожени…»
Так, произнося
Это предложение,
Волновался Кристофер.
Улыбнулась Дженифер
И сказала: «Мся!»
Но начинались новые времена. Нет, «юморина» продолжалась, даже ширилась. «Ты чего сегодня такой весь помятый?» – спрашивают у человека. «Так я первый канал ТВ включил – там Задорнов, переключил на второй – Жванецкий, я на третий – Петросян… А утюг уж я и включать не стал». Острословами стали все: политики, журналисты, блогеры, простые обыватели… А вот сама ироническая поэзия – захирела. Её как-то перестало замечать «поколение пепси». Хотя – если она принимала формы «Комеди клаба» – тогда, пожалуйста, – «Слепаков – к микрофону!»
Как-то блуждая по интернету, я наткнулся на разговор о своём стихотворении. Беседовали две особы, одна из них сказала: «А «Пророк» Забабашкина – хорошее стихотворение: я его помню с детства». На какое-то мгновение я почувствовал себя классиком. Вот собой любимым я и закончу этот очерк:
К дому подходит пророк,
вот и калитка скрипит.
Переступает порог:
– Здравствуйте! – нам говорит.
– Дайте водицы попить!
– На, – наливаем компот.
– К вам, – говорит, – стало быть,
скоро холера придет.
– Хлебушка можно поесть?
– На, – подаем каравай.
– Дней, – говорит, – через шесть
дом ваш сгорит и сарай.
– Мне бы поспать в уголке…
– Спи, – расстилаем матрац.
Да кочергой по башке –
бац – окаянному – бац!..