* * *
Посреди костёла сосновой чащи,
опустив рюкзак на сырые мхи,
я лежал и думал свои стихи,
рифмовал рассветный туман бодрящий.
Я лежал: земля для меня чернела,
голубела, мирволила мне, и я
понимал всю музыку бытия,
всё, что множилось, пело и вновь мертвело.
Я, как брата, погибшего муравья,
осторожно тройчаткой прикрывши тело,
схоронил потому, что внутри болело,
потому, что плакали муравьиные сыновья.