Attalea princeps По сказке В. М. Гаршина

               
          Attalea  princeps

                (По  мотивам  сказки   В.М.  Гаршина).

Был  в  городе  большом,  богатом
Сад  ботанический  разбит;
Пленял  его  роскошный  вид
Прекрасней  жемчуга  и  злата.

В  нём  красовались  не  старея
Диковины  нездешних  мест,
На  много  саженей  окрест
Раскинулась  оранжерея –
Узорные  переплетенья
Массивных  арок  и  стекла,
Где  купола  как  два  крыла
Скрывали  редкие  растенья.

Лишь  заходящие  лучи
Коснуться  ласкою  приветной
Окон,
       они  плеснут  ответно
Сиянье  розовой  парчи.

Переливаясь  и  горя
Оранжерея  излучала
Сиянье  красного  кристалла
И  золотого  янтаря.

Под  плотью  стали  и  стекла
Как  тени  рыб  в  морской  пучине
Теснились  ствольные  тела
Тому  неведомых  доныне
Растений,  миртовых  кустов
И  экзотических  цветов.

Ветвилась  Флора,  заплетала
Узлы  шипов  и  гладких  пут…
И  всё,  казалось,  места  мало
Садам  раскинувшимся  тут.

Их  корни  скрещивались  в  нетях,
Ратались  за  еду  с  водой,
Переплетая  чередой
Свои  причудливые  сети.

Сквозь  листья  пальм  тянулись  к  свету
Скелеты  веток  верховых,
Пронзали,  рвали  плицки  их
Уверенно  перехватив
Корней  глухую  эстафету.

Но  сами  крепостью  окон
Принужены  остановиться
Теснились,  бились,  как  дракон
Что  против  воли  заключён
Навеки  в  мрачную  темницу.

Садовники  стволы  терзали,
Секаторили,  подрезали,
Вязали  их  морским  узлом…
Но  те  всё  лезли  напролом.

Как  ни  прозрачна  эта  крыша
Всё  дух  свободы  звал  их  выше
В  обитель  света  и  тепла
И  где  мелодия  плыла
Далёкой  южной  стороны
С  которою  разлучены.

Разменчивы  добро  и  зло…
Порой,  негаданно – нежданно
Порывом  ветра-урагана
Срывалось  крепкое  стекло.

Зимой  морозною  снаружи
Врывалась  ветреная  стужа,
Вгрызаясь  в  зелень  с  высоты,
Губила  нежные  цветы.

Жрец  ботанического  сада
Пожалуй  более  чем  надо
Был  педантичен  и  учён,
И  в  полномочья  облечён.

По  деспотичному  приказу
Поломки  устранялись  сразу.

Как  в  рубке  он  в  стеклянной  будке
Сидел,  приказами  морил,
Свой  штат  учёностью  дурил
До  сна  от  утренней  побудки.

Над  микроскопами  корпел
Листы  и  корни  расчленяя,
Сорта  иные  сочиняя,
От  наслаждения  сопел.

Труды  учёные  листал
И  чтил  их  будто бы  святыни,
Названья  видов  бормотал
На  обожаемой  латыни.

Стройнее  всех  и  краше  всех
Иных  растений  заключённых,
Томясь  принцессой  во  дворце
Цвела  Attalea  princeps  -
Так  пальму  звал  эстет  учёный.

То  имя  не  было  родным,
Флористы  так  её  венчали...
В  Бразилии – стране  печали –
Она  под  именем  иным
Известна,
           что  теплей  и   ближе
Чем  в  Барселоне  и  Париже.

Вот  как-то  раз  в  оранжерею
Забрёл  приезжий  человек,
Сюда  приплыл  из-за  морей  он,
То ль  бразильянин, то  ли  грек.

Он  улыбнулся  пальме  этой,
Припомнив  родину  свою,
Её  закаты  и  рассветы,
Свой  отчий  дом,  свою  семью.

Став  ликом  мягче  и  добрее,
Став  трогательнее  до  слёз
Директору  оранжереи
Он  имя  пальмы  произнёс.

«Ну,  нет! – воздел  тот  к  небу  руки
С  пренебреженьем  на  лице,-
Её  приверженцы  науки
Зовут  Attaleа  princeps.

Простак,  невежда…  а  туда  же,
Городит  несусветный  бред
Своей  псевдоучёной  блажи,
Которой  и  названья  нет!

Спаси  нас  Бог  от  обалдуев
Под  сводами  оранжерей…»
И  отвернулся,  негодуя,
И  в  будке  заперся  своей.

Рука  южанина  коснулась
Той,  что  грустила  вместе  с  ним,
В  нём  нежность  прежняя  проснулась
К  садам  покинутым  своим,
К  саванне  где  ручьи  и  реки,
Просторы  Отчины  родной,
С  которой  сызмалу  навеки
Повязан  был  судьбой  одной
И  вдруг  оставил  невозвратно…
(Что  было  вовсе  ни  к  чести),
Надеясь  счастье  обрести
В  стране  чужой  и  непонятной.

Он  вспомнил  сны  очарованья
Бразильских  сказочных  ночей,
Их  аромат,  гитар  звучанье,
Загадку  девичьих  очей.

Как  был  он  счастлив  в  эти  годы!..
Прощаясь,  дерева  щекой
Коснулся  и  покинул  своды
Оранжерейной  несвободы,
Вернувшей  сердцу  непокой.

Назавтра  волны  океана
И  бригантины  два  крыла
Несли  его  из  чрева  зла
Домой,  где  так  его  ждала
Сень  тамариндов  и  саванна.

А  пальма  узницей  осталась
Средь  тех  кто  выглядел  скромней,
Без  пышных  званий,  степеней…
Она  над  зеленью  под  ней
На  пять  саженей  возвышалась.

Её  гордячкой  называли,
(В  тени  шептаться  всякий  смел)
Завидовали,  ревновали,
Оплакивая  свой  удел.

Attaleа  всех  ближе  к  свету
Была,  что  лился  сквозь  стекло,
Признать  достойно  данность  эту
Соседям  было  тяжело.

Мечтала  пальма:
                «Плоть  теплицы
Я  проломлю  лишь   дайте  срок
И  легкоструйный  ветерок
Позволит  вволю  насладиться
Дыханьем  трепетной  весны
Далёкой  южной  стороны».

Но  это  грезилось  покуда:
И  свет,  и  струи  ветерка,
А  ныне  слышались  пока
Разборки,  сплетни,  пересуды
От  тех,  кто,  пестуя  лозу,
Злоречил  попусту  внизу.

Вот  пальма  саговая  вновь
Не  сдерживая  гневных  слов,
Пеняла  кактусу  опять:
«Когда  же  будут  поливать
Меня  и  всю  мою  родню?
Мы  засыхаем  на  корню!»

Пузатый  молвил  ей  в  ответ:
«В  твоих  упрёках  правды  нет,
И  кактус  и  левкой  седой
По  горло  зАлиты  водой».

Но  вновь  перечит  пальма  та:
«Мы  вам – колючим – не  чета,
Покров  наш  жаждой  знаменит,
Он  влагу  долго  не  хранит,
Едва  напьётся,  как  опять
Начнёт  по  влаге  тосковать.

А  Вам,  нелепое  созданье,
Замечу   для  напоминанья
О  такте…
            Впредь  перечить  мне
Не  сметь  колючей  мелкотне!»

Красотка  кроной  покачала
И  оскорблено  замолчала.

«Ах  футы-нуты,  что  за  тон! –
Ответствовал  гордячке  он, -
Ей  богу  спеси  не  стерплю,
Как  раз  колючкой  уколю»!

Поднялся (просто  стыд  и  срам!)
Галдёж,  всеобщий  тарарам.
Остервенели  забияки,
Пожалуй  и  дошло  б  до  драки,
Когда  б  Attaleа   посыл
Не  охладил  безумный  пыл:

«Нам  ссоры,  братья,  ни  к  чему.
Не  лучше  ль  клятую  тюрьму,
Собрав  все  силы,  боль  и  гнев,
Сломать,  в  стволах  заматерев?

По  одному  за  разом  раз
Калечат  каждого  из  нас,
Лишая  доблести  в  борьбе…
А  мы,  покорствуя  судьбе,
Смиряем  боль  и  гордый  нрав
Для  человеческих  забав..

Друзья,  послушайте  меня,
Святой  огонь  в  душе  храня
Растите  дружно  вширь  и  ввысь
Чтоб  к  перекрытьям  вознеслись
(Оковам  нашей  кабалы)
Тугие  ветви  и  стволы.

Объединившись  как  одно
Продавим  каждое  окно.
Ломая  арочный  каркас,
Свободу  каждому  из  нас
Вернём  в  отчаянной  борьбе…
Вернём  себя  самим  себе!»

Внизу  молчали  осовело,
Потом  заспорили  несмело:

«Напрасно  ты  смущаешь  нас.
Нам  металлический  каркас
Оранжереи  не  пробить…
Ты,  пальма,  хочешь  погубить
Тех,  кто  в  плену,  но  жив  пока,
Блажишь,  валяешь  дурака.

Смирись,  как  мы,  предложен  тут
Нам  стол  обильный  и  приют».

«Ну  что  же?..   Так  тому  и  быть!
Покорных  мне  не  убедить.
Я  и  сама  своё  возьму –
Разрушу  мрачную  тюрьму,
Врагам  и  дьяволу  назло
Пробьюсь  туда  где  не  стекло –
Живое  солнце  в  вышине
Живой  привет  подарит  мне,
Где  океанский  свежий  бриз,
Где  друг  мой – стройный  кипарис.

Свободы  терпкое  вино
Отведать  вам  не  суждено».

Глумливый  ропот  был  ответ,
Где  мало  «Да»  и  много  «Нет»,
Где  нет  ни  силы,  ни  огня,
Где  сплин,  да  жалоб  трескотня.

«Небось  подрежут  гордый  нрав!
Наш  босс  силён  и,  значит,  прав».

Лишь  травка  малая – вьюнок
Открыла  в  сердце  уголок
Словам  Attaleа…   она
Была  в  ту  пальму  влюблена,
Как  в  госпожу  свою  раба…
Сама  ж  бледна  была,  слаба,
Как  симпатичный  губошлёп –
Образчик  милых  недотёп,
Так  неприметна,  так  жалка…

Коснувшись  дерева  слегка,
Просила  дерзость  извинить,
За  простодушье  не  винить.

«Коль  я,- так  мыслила  она,-
Страдать  в  душе  обречена
Без  солнышка,  без  ветерка,
То  как  же  та,  что  высока,
В  земном  Эдеме  рождена
Своей  тюрьмой  оскорблена!

Как  жаль  что  вровень  не  могу
Делить  её  печаль-тугу.
Когда  б  мне  силу!  вместе  б  мы
Пробили  крепь  любой  тюрьмы».

Она  лишь  травкою  была
И,  овиваясь  круг  ствола,
Шептала  дереву:  «Живи,
Цвети  в  лучах  моей  любви.

Я  верю,  сбудутся  мечты,
На  волю  выйдем  я  и ты…
Иль  ты,  пусть  даже  без  меня,
Мою  любовь  в  душе  храня».

«Ну  что  ты,  маленький  дружок,
Пойдём  со  мною,  выйдет  срок
Мы,  при  усердии  твоём,
На  волю  вырвемся  вдвоём».

«Куда  мне  против  естества?
Взгляните,  я  едва  жива.
Того  довольно  будет  мне,
Коль  Вы  в  прекрасной  вышине,
Где  солнца  свет,  где  облака
На  миг  припомните   дружка,
Что  верил  Вам  и  так  любил
Ваш  гордый  нрав  и  дерзкий  пыл».

Тут  пальма  от  корней  до  кроны
Поправ  природные  законы
Над  каждой  клеточкой  ствола,
Все  силы  росту  отдала.

Трудясь  без  отдыха-досуга
Под  взглядом  маленького  друга –
Вьюнка, что  вился  пальмы  близ,
Росла  она  и  вширь  и  ввысь.

Директор  парка-зоосада,
И  сам  и  вся  его  бригада
Сотрудников  оранжерей
Гордились  пальмою  своей,
Тот  рост,  растенью  нетипичный,
Заслугой  почитая  личной.

«Осанна! – блеял  пень  учёный,-
Не  зря  я  бился  столько  дней!
Весь  мой  талант  неизречённый
Наглядно  воплотился  в  ней».

И  тросточкой  самодовольно
Хлестал  Attalеа  кору…
Ей  наблюдать  его  игру
Премерзко  было  и  пребольно.

«Кретин  считает  будто  я
Слепой  продукт  его  успеха.
Зря  бредит,  дури  не  тая,
Чай  скоро  будет  не  до  смеха».

И  всё  росла,  росла,  росла…
Всё  ближе  крепь  оранжереи,
Вот  верхний  стебелёк  ствола
Уже  соприкоснулся  с  нею.

В  Attaleа  насмешек  град
От  пресмыкающихся  ниже
Летел…  из  них  был  каждый  рад
Над  ней  позлобствовать  бесстыже.

Цикаде,  толстой  как  бадья,
Заметил  папоротник  едко:
«Взгляните,  милая  соседка,
Как  прёт  нахальная  змея»?!

«Вот  невидаль!   Чего  б  ей  рваться
В  неведомые  нам  края?
Куда  б  приличней  расстараться
Стать  толстой,  как  хотя  бы  я»?

Прошли  недели…  пальма  плотно
Упёрлась  в  рамы  и  стекло,
Ствол  рос,  сгибаясь  неохотно,
Давил  как  кормчий  на  весло
На  рамы,  что  его  терзали,
Ломали  и  перерезали
Зелёной  кроны  красоту…
Но  их  созвения  из  стали
Устали,  чувствую  тщету
Борьбы,  податливее  стали.

Подружка – слабое  растенье
С  печальной  жертвенной  судьбой –
Следила  за  её  борьбой
И  замирала  от  волненья.

Шептала:  «Боже,  дай  ей  силы,
Невыносима  эта  боль,
Терзают  арочные  пилы
Ту  что  не  хочет  быть  рабой.

Не  лучше  ль  сдаться,  отступиться?
Решетки  рамы  так  прочны,
Мы  навсегда  обречены
Страдать  в  узилище  темницы».

«Что – боль?!  Припомни,  ты  сама
Меня  на  подвиг  ободряла,
Неужто  душная  тюрьма
Тебя,  дружок,  переиграла»?

«Нет,  что  Вы?  Вас  смертельно  жаль!
Невыносимы  боль  и  муки,
Погубят  Вас  стекло  и  сталь,
А  я  не  вынесу  разлуки».

«Молчи!   Свобода,  или  смерть»!
И  тут  раздался  треск  металла.
Стеклянно-арочная  твердь
Сопротивляться  перестала.

Дождь  стёкол  ливнем  хлынул  вниз
На  голову  доцент-привата,
Что  суетился  пальмы  близ,
С  табличкою  витиеватой.

«Что  там  случилось»? – крикнул  он,
Взглянув  на  крышу,  где  над  входом
Был  виден  арочный  пролом
И  ствол  в  объятьях  небосвода.

Глядела  гордо,  свысока
Attaleа,  но  отчего-то
Недоуменье  и  тоска,
И  недосказанное  что-то
Губили  радость  торжества
И  триумфального  побега…

Вокруг  пожухлая  листва,
Да  сеет  мелкий  дождь  со  снегом.
Деревья  будто  мертвецы
Глядят  угрюмо,  не  жалея...
Что  им  чужие  беглецы
Из  чуждой  им  оранжереи?

«Замёрзнешь,  глупая,  ведь  ты
Не  знаешь  пагубы  морозной,
Беги  от  нас,  пока  не  поздно
В  свой  мир  фальшивой  красоты».

Всей  кожей  южного  ствола
Оцепеневшего  от  стужи
Беглянка  с  грустью  поняла,
Что  мир,  открывшийся  снаружи,
Ей  чужд:
            безжизненное  небо,
Где  тучи,  как  немой  укор
Теснятся  ветру  на  потребу,
Теплицы  грязный  задний  двор,
И  скучный,  видимый  в  тумане
Нечистый  город  там  вдали,
Куда  её  в  самообмане
Былые  замыслы  вели.

Ей  оставалось  только  ждать,
Как  казни,  высшего  решенья,
И  в  одиночестве  страдать,
И  замерзать,  и  голодать
За  злой  гордыни  прегрешенье.

Директор – хмурый  буквоед –
Решил  не  мудрствуя  лукаво:
Коль  нет  на  дерево  управы,
То  от  него  и  толку  нет.

Колпак  надстроить  ей,  так  пальма
Опять  пробьёт  его  на  раз…
Одной  поломки  разве  мало?
Спилить  её – и  кончен  сказ!

Впились  ей  в  ствол  канатов  вервия
И  беспощадная  пила
Под  корень,  там,  где  травка  верная
Свою  подругу  обняла,
Спилила  пальму…
                а  у  пня  её,
Подобьем  дружеской  руки
Остались  травки  листья  рваные,
Растерзанные  стебельки.

«Прочь  эту  дрянь! – директор  выдавил,-
Ни  проку  в  ней,  ни  красоты,
На  трон  Attaleа  невиданной
Взойдут  миндальные  кусты».

Ударом  заступа  вострённого
Срубил  садовник  плеть  вьюнка,
И  в  клеть,  как  голову  казнённого,
Забросил  пальмова  дружка.

И  вынес  вон,  на  задний  двор,
Где  труп  Attaleа  дебелый
Лежал  в  грязи  оледенелой…

Вполне  исполнил  приговор.

Как  перекладина  распятья,
Декором  траурного  платья,
Упал   вьюнок,  лишённый  сил…

Друзей  смертельные  объятья
Злой  ветер  снегом  заносил.