Я воздушная крепость Б-24.
Lady Be Good.
Двадцать лет над моими останками волны песка бегут,
то скрывая, то вновь обнажая разломанный фюзеляж,
и сквозь время ползёт по Сахаре мой призрачный экипаж.
Жажда жизни сжигает, и всё за неё отдашь.
Обнаружив меня случайно (в пустыне искали нефть),
убедились, что возле крыльев костей под песками нет.
И нескоро армейский отряд, весь в нашивках из звёзд и полос,
кем-то высланный по мою душу, их отроет, срывая злость
на ливийских барханах, не зная, с чего это всё началось
в сорок третьем, на взлётке в Бенгази: с того, что один шутник —
смелый только на публике, но сольётся, едва шугни —
на борту мне тайком намалюет чёртово
«Леди, будьте добры».
Понесла я не не только бомбы, но проклятие с той поры.
Девять лётчиков «либерейтора». Керосиновые пары.
Первый вылет на бомбометание по Неаполю — и косяк,
из-за вихрей песчаной бури наша группа стартует не вся.
Борт Уильяма Хэттона, я отстаю на десяток минут.
Отбомбившихся встретив над морем, командир не захочет свернуть,
не помчится с другими назад. И оттуда проложит путь
с неисправным радиокомпасом штурман (опыта двадцать недель).
Не умея летать по ночам, не увидев огней нигде,
сильным северо-западным ветром с толку и с курса сбит,
он уводит меня к востоку — и захлёбывайся, сипи
четырьмя ненасытными двигателями обескровленная Lady Be…
Good.
Хватаясь за парашюты, вы покинули меня там.
Новобранцы, да я за жизни ваши даже гроша не дам.
Я планирую двадцать миль ещё, пока не свалюсь на песок,
дальше буду скользить на брюхе приблизительно метров шестьсот,
но уткнувшаяся носом в дюну, слышу хруст, понимая — всё.
Упокой этих янки, Сахара, в объятиях, не в гробу.
Попросили — примите: погибель
вам, предавшим Lady Be Good.
Я хранила нетронутым полный запас и еды, и воды:
как его не хватало в пустыне оборванным и худым!
На момент приземления первым погиб бомбардир,
Джон Воравка. Порывами ветра замяло его парашют.
Он не слышал, как я стонала беззвучно, что не прощу.
От оставшихся восьмерых отнесёт его на километр,
и иссохнет не найденным изуродованный скелет.
Собирается группа: рассеяло ветром.
Скоро рассвет.
У второго пилота — дневник. А до базы-то миль пятьсот.
Экипаж в спасжилетах решил не терять лицо:
продвигаться на север. Считали, что море совсем
близко — прыгали ночью над ним.
Да, геологи с С-47,
обнаружив мой корпус, увидели: и передатчик цел,
а у них барахлил. И махнули без спросу: Lady Be Good.
Этот борт разобьётся над морем в том же году.
Я несчастье несу всем, кто тронет меня хоть раз.
Адамс, Тоунер, Рейс и Ламотт, для вас
Хэттон как командир отдаёт смертельный приказ:
вам брести, утопая в песке, а в ушах — непрерывный гул.
это я вас преследую: помните Lady Be Good?
Шелли, Рипслингер, Мур проползут вперёд по жаре
тридцать, сорок миль и полсотни. Одежда на них, сгорев
от лучей беспощадного солнца, истлела.
Немного добрей
буду к тем, кто доставил в Тобрук на базу меня —
на запчасти. Недолго подумав и мародёров кляня,
я заклинила в воздухе снятый винт. Только, сбросив груз,
экипаж тогда выжил и сел аварийно. Какая грусть:
не увидеть мучений, не слышать их крики, хруст
переломанных рёбер...
И были ещё одни:
подлокотник от кресла стащили с меня они.
Тренировка десанта над морем — и вдруг тишина.
Позже тот подлокотник на берег выносит волна.
Десять трупов опять не найдут.
Я была рождена
для войны, и с конвейера через Атлантику — прямо сюда.
Вы желали смертей? Я вам полной мерой воздам,
пусть уже никогда под крылом не почувствую высоту.
Я почти три десятка душ погубила тут.
Я проклятье Сахары.
Б-24.
Lady Be Good.