Ольга и Дмитрий Лейбенко
Сказание об Анжелике
Ольга и Дмитрий Лейбенко
Сказание об Анжелике
или
Два дня в октябре
События – вымысел.
Совпадения – совпадения.
Эпиграф
Язык Любви, зачем его учу?
На нём уже почти не говорят,
Не поднимаясь к звёздам по лучу,
И, даже, над землёю не парят.
Но, мне – виденье: где-то, вдалеке,
Где край земли, где свечка темень гложет,
Дрожит словарик в слабенькой руке,
И брошу я, – она отбросит тоже.
I
Если бы таблетки вылечивали, больных бы в мире не было. А ты не боишься? – Ведь судьба может приревновать. Ты решаешь ещё безжалостнее, чем боги. И более того, они посылают на землю любовь, а ты её попираешь. Зачем ты вошла в мою душу, сердце, если не хотела в нём остаться?
– Любовь к Богу возникла из любви к женщине. Первопричина, первоисточник.
– Я убью любого, кто на тебя посягнёт. Даже если это буду я сам.
– Презирая меня, ты должна уважать любовь. Не её вина, что я выра-жаю её так беспомощно. Ведь именно эта беспомощность свидетельствует о силе любви.
Послушай, кто ты? Если любовь, пусть и чужая, существует для того, чтобы унижать её, зачем ты родилась на этот свет? Зачем ты пришла в этот мир?
Кто ты?
Ведь ты не можешь не понимать, что я как человек, не виноват ни в чём, кроме как в том, что я человек, ведь ты понимаешь, что меня ведёт не-сокрушимая сила, с которой я бессилен бороться, и которая меня неизбежно раздавит.
«Сердцу не прикажешь».
– Это вздор. Я прикажу сердцу.
Своему сердцу.
Правда, оно не послушается.
Потом оно прикажет мне.
И – послушаюсь я. Я.
Если нет вины, нет преступления, если нет преступления – нет наказа-ния.
За что ты караешь любовь? Чего ты этим достигнешь? Удовлетворения самолюбия?
Ведь ты должна гордиться, что твой образ вызвал такое чувство, ведь в этом и есть твоё предназначение, как женщины и матери, вызывать из небытия и хаоса любовь. Выступая против моей любви, ты выступаешь против своего предназначения, против самой себя.
Запрет мужчине преклоняться перед женщиной противоестественен, если он не требует ничего, кроме права ей поклоняться.
– А ты сама понимаешь, что я не могу избавиться от своей любви? Чтобы избавиться от любви, мне нужно избавиться от жизни. Чтобы изба-виться от моей любви, нам необходимо избавиться от моей жизни. Ты должна приказать мне умереть. Другой возможности просто нет. Любовь сильнее меня. Я же не могу избавиться от нее, скорей она избавится от меня. Я же не возражаю, я же говорил, что готов выполнить любой твой приказ. Так прикажи. Я не могу сам, это противоречит чести. Самоубийство – это трусость, это отступление. Я не могу позволить себе отступить, бежать на тот свет. Иное дело, если прикажешь ты, чтобы избавиться от меня и любви. Я с радостью выполню любое твоё желание.
Ты наверно презираешь меня? Но за что? Ведь ты догадываешься, что я становлюсь безнадёжным глупцом только поблизости от тебя. Тебе это кажется смешно и жалко. Но разве любовь заслуживает только презрение?
Разве понимание, что твой образ вызвал к жизни такое глубокое чувство, хоть немножко не льстит твоему самолюбию, и не делает тебя хоть чуточку снисходительнее? К тому же, что не слабый и не такой уж глупый человек превращается в тряпку и ничтожество, есть и твоя вина. Если бы ты была хоть немного добрее, всё было бы иначе, и ты это знаешь. Не станешь же ты утверждать, что я с первого взгляда и первого слова произвёл впечатление законченного и безнадёжного идиота! Это логика. Иначе, зачем бы ты разговаривала со мной несколько часов? Ты же не санитар в психбольнице. Ты не можешь утверждать и того, что лишь изучала меня, а затем быстро убедилась, что я идиот. Ведь ты взяла телефон и обещала позвонить, вместо того, чтобы вежливо попрощаться и уйти, сославшись на важные дела.
Дай мне приказ. Разреши погибнуть как мужчине в бою, за тебя, за свою любовь, за нашу любовь, поскольку эта любовь к тебе, она является и твоей тоже. Не казни меня самоубийством как дезертира. Я не дезертир. Я скорее мобилизованный любовью.
Пойми, я только хочу погибнуть на твоих глазах. На твоих глазах. Всё, чего я прошу. Отпустить мою душу. Я даже не заикаюсь, что даже не осмеливаюсь мечтать о том, чтобы ты держала мою руку в мои последние земные секунды, что мечтал бы лежать в земле с твоей фотографией возле сердца, под рубашкой. Я понимаю, что тебе это было бы противно. Но приказа погибнуть на твоих глазах, так ли много я прошу?
Ты не боишься? Что через много лет дочь спросит тебя о любви, и ты скажешь, да, встретился один человек, он любил меня до безумия, а может и спятил от любви, но я была такая, что сама собой восхищалась. Кажется, это его погубило, впрочем, я о нём ничего не знаю. Дочь ладно. А если твой сын спросит тебя: мама, а ты не боишься, что меня постигнет судьба этого человека, если я встречу девушку, подобную тебе? Оттолкнуть человека, предлагавшего отрубать по пальцу каждый раз, как ты посидишь с ним один час на скамейке, вымаливающий у тебя разрешения приближаться к тебе всего лишь один раз в месяц. Ты была неподражаема. Ты шла, не глядя в его сторону, односложно монотонно с каменным лицом отвечая на его бессвязные вопросы.
***
Если я не могу, пока жив, избавиться от любви, может мне избавиться от жизни?
Я знаю, что большая любовь не может закончиться счастливо. Человечество просто не знает таких примеров. И чем огромнее это чувство, тем яснее она обречена. Если она огромна, люди просто боятся её, что и понятно. Им не понятно, что от неё можно ждать, особенно – хорошего. Они испуганно косятся на неё как на Исполина, который идёт между зданий, осторожно переступая через автомобили и стараясь не придавить людей. Образ человека, подобия божьего, хоть как-то понятен. А если любовь это вихрь, глаз тайфуна, способный закрутить в свою воронку всё, что попадается ему на пути. Как можно управлять ураганом? Поэтому люди закрывают окна и уши, прячутся в подвалы и стараются не смотреть. Только любовь способна едва ли не мгновенно изменить личность, сделать её неузнаваемой, придать ей неземную смелость, нечеловеческие силы, упорство, кажущееся всем только упрямством.
Как поместится любовь в жалком уголке мира, ничтожной точке на карте, десятках улиц и сотен домов, если ей тесен весь земной шар, а может и Вселенная?
Она может найти покой только в любящих сердцах. Она снисходительно смотрит на свою младшую сестру Страсть, и уж вовсе свысока косится на родственников: Похоть и Вожделение.
– Не зря же из исторических, пусть мифологических источников к нам дошли свидетельства о возможности непорочного зачатия. То есть, земная любовь, в идеале, у древних считалась пороком, отсюда и непорочное зачатие.
Любовь, зарождающаяся со страсти, не любовь, а порок, – по убеждению наших пращуров. Они были более целомудренны и чутки в душе, чем нам представляются. Иначе человечество просто бы съели интересные болезни, лекарства от которых не существовало тогда. Любовь уже потом принимала телесное воплощение, спускаясь на землю, подобно богам, утратившим способность летать, крылья. Не зря до сих пор в некоторых религиях исповедуется безбрачие жрецов. Не будем касаться современного воплощения этих принципов, речь об идее.
– Поверь, я бы сумел создать наш семейный уют, и его защищал бы сам Космос.
– Я не буду ни торопить, ни подталкивать тебя. Я буду ждать, пока ты сама не захочешь придти ко мне. Я буду терпеливо ждать, это терпение мне ничего не стоит, когда речь идёт о тебе.
– Большая любовь обречена. По крайней мере человечество не знает обратных примеров. Я понимаю, что любовь моя тебя пугает, это как взгляд в бездну, бесконечность. Но ведь не боишься же ты смотреть в Космос, на звёзды. Ты привыкнешь и к моей любви. К тому же я смогу закрыть от тебя эту беспредельность туманом внимания, облаками заботы и преданности.
– Если у меня есть любовь, у меня есть душа. Если ты считаешь меня слишком диким, то я способный. Если ты захочешь, я изменюсь, всё, что ты захочешь, я смогу быстро научиться. Фактически человек учится несколько лет, потом доучивает, в основном, скажем с двенадцати-восемнадцати лет, шесть лет. Я буду в два-три раза больше работать. Я смогу наверстать всё, что ты захочешь, я изменюсь за два-три года, это совсем недолго. Потом я буду меняться уже сразу, ты сразу будешь замечать результаты. Конечно, придётся немного подождать, но ведь я буду делать это для тебя, для нас. Я сумею стать для тебя, каким ты меня захочешь видеть. Понимаешь, ведь у человека довольно абстрактная цель для его развития. А у меня есть вполне конкретная цель – стать достойным тебя. Ты не представляешь, какие я буду делать невероятные успехи. Это не хвастовство. Это трезвый прогноз. Если хочешь, устрой проверку. Дай мне задание, и ты увидишь сама, как я справлюсь. Ты можешь отказаться от этого плана после первого же провала, но я тебя уверяю, этого не будет. Я хочу сказать, провала не будет. Я буду делать всё возможное и невозможное, поверь, это вовсе не так сложно. Тебе даже это понравится, поверь. Ты будешь сразу видеть результат. Ведь тебя же что-то во мне устраивало. Значит – мне остаётся устранить недостатки. Я ведь правда способный. Я закончил школу, средний балл четыре-пять. Я сам поступил с первого раза в ВУЗ, в армии я с отличием закончил учебку, на одни пятёрки, сразу из курсантов я стал сержантом, через два звания. Я был зам.секретаря ВЛКСМ дивизиона. Я понимаю, это всё о другом, но я о том, что я справлюсь и с тем, что ты мне прикажешь сделать. Я это перечисляю, просто мне нечего сказать, чтобы сравнить, что если я справлялся тогда, я справлюсь и здесь. Я не упоминаю о многом: о том, что командование прислало моим родителям письмо, благодаря их, что вырастили такого сына, это третье по степени поощрение, ну там понятно, с разными красочными эпитетами; о том, что один генерал писал обо мне в газете как о «мастере огня» и т.п.. Поверь, что привести в восхищение боевой работой генерал-полковника из Генштаба, являясь неизвестным командиром неизвестного подразделения, не частый случай. Вообще-то я в армию мог с лёгкостью и не ходить. Отец считал, что мужчина в нашем роду должен отслужить. Я отслужил.
Я просто хочу сказать, что у нас всё получится. Ты только, пожалуйста, попытайся.
Понимаешь, мне приходилось слишком много делать того, что я делать не хотел и к чему не был расположен. Например? Например – бить.
Я знаю, я кажусь тебе смешным дикарём. Я, в армии мне было трудно. Я был другим. Я. На нашей улице почти все парни сидели. Многие по несколько раз. Большинство пьёт. Я другой. Я не люблю водку. Не люблю драться пьяным. Ты же понимаешь, это другой мир. Там, где тебе скучно, ты берешь интересную книгу, а там – выпивают бутылку вина и идут с целью затеять драку. Напротив нас когда-то был торговый техникум, и у ворот, почти каждый вечер происходили драки. Потом техникум переехал, но я до сих пор помню окровавленные лица, кровь на земле, обрывки рубашек.
***
Да разве я не понимаю, что ты ничем помочь мне не можешь? Ты, не заметив, раздавила мураша и ему не стоит жаловаться на раздавленную волю и сломленную гордость. Но что мне прикажешь делать, ведь если даже я отрублю себе ноги, чтобы не позволить подойти к тебе, тогда руки притащат меня на тележке с подшипниками? Что мне делать? Перестать смазывать подшипники, насыпать в них песка? Биться головой о стену? Я пробовал, это не помогает. Что ещё?
Я лучше, так как я должен был стать таким, но я не стал. «Бытие определяет сознание». Ты, конечно, знаешь эти слова Маркса. Но в данном случае моё сознание определяет моё бытие. Я сильнее, я. Моя воля определяет моё сознание, и я живу так, как я хочу, а не так, как мне указывают обстоятельства. Поверь, многие из твоих знакомых сломались бы, оказавшись в таких условиях, хотя ты считаешь их безупречными. Это была бы не их вина, это их беда, это влияние массы на личность. Есть случаи, когда сопротивление невозможно, когда победить можно только одним – остаться в живых. Но не просто уцелеть, а, оставшись в живых, отомстить. Я остался в живых, и я сломал систему. И хотя система сломала меня, я уверен, мы можем вместе добиться всего, чего захотим. Я очень выносливый, я из сильных, ты сможешь управлять мною, и я смогу всего добиться. Я готов выполнить твои любые приказы. Впоследствии, возможно, по каким-то вопросам, когда ты убедишься, что я разбираюсь в них лучше тебя, ты уступишь принятие решений в этих областях. У меня же будет право совещательного голоса, если ты позволишь? Когда ты убедишься, что иногда происходить будет то, что я проигнорировал, ты в чём-то станешь больше полагаться на моё решение, и у нас установится равновесие в этом вопросе.
***
Пойми, я не скрываю перед тобой свои недостатки, значит я не смогу тебя разочаровать. Тем более, что их будет становиться всё меньше, я буду над этим работать. Любой другой тебя неизбежно разочарует. Я не беру во внимание и того, что он вовсе необязательно выберет тебя, как и ты его. Я хочу сказать, что мало кому придёт в голову изменить свою жизнь и самого себя из-за женщины. Не каждому это по силам и мало кому надо. Я смогу, во-первых, у меня хватит сил, а я готов использовать их все без остатка, это уже не мало, во-вторых, я не то что недоволен своей жизнью или собой, но я понимаю, что это ничтожно мало, что я способен на гораздо большее и лучшее. В любом случае двоим приходится идти на компромиссы, подстраиваться друг к другу. Тебе это не придётся. Ты меня устраиваешь и будешь устраивать, вся, какая ты есть, а себя я охотно изменю, поскольку я вовсе собой безгранично не восхищаюсь и охотно пойду тебе навстречу, чтобы улучшить себя так, как ты сочтёшь нужным. Я даже открою тебе маленький секрет: измениться полностью легче, чем наполовину. Это как в армии – тебя бреют наголо, переодевают в непривычную одежду и кладут спать в одном помещении с толпой таких же побритых идиотов, причём в два слоя. Первый месяц тот, кто спал на верхней полке, по тревоге регулярно прыгал мне на голову. Меня спасли навыки борьбы и то, что он был не тяжелее семидесяти килограммов. Правда, от того, что мы исхудали, он таранил меня костями. За месяц мне удалось научить его прыгать в ногах кровати. Хотя я ему и обещал, что прыгну и сверну ему шею, в то же время я понимал, что когда он ошалелый скатывается с койки, то вряд ли он способен что-то соображать. Другие обещали подставить ножку табуретки, но я не мог быть настолько жестоким, а поэтому с месяц я выжидал, пока минует воздушная тревога. Честно сказать, потом он отморозил лёгкие и угодил в госпиталь на четыре месяца, и четыре месяца мы его не видели, а потом нас всех разослали по полкам и больше никто никого не видел. Это я к тому, что все эти проблемы приятнее принимать скопом. Представить сейчас, что утром один дебил разбудит меня диким криком «подъём!», а другой дебил прыгнет на голову так, что хрустнут позвонки шеи, свихнуться можно. Я подразумеваю не только шею, но и мозги. А тогда вся куча вопросов воспринималась нормально. Я не сравниваю семейную жизнь со службой в армии, а стараюсь доказать, что смогу измениться настолько, насколько тебе угодно. К тому же я выносливый. Если я вернулся домой, теперь меня так просто не убьют. Единственно, где мне будет больно переступать через себя, это в вопросах чести, но даже здесь я готов пойти на значительные уступки, и, пожалуйста, не заставляй меня произносить этих слов, но увы, и здесь я предчувствую, что выполню любой твой приказ даже в этом.
Пойми, речь идёт не о том, что я готов выполнить все твои желания, пресмыкаться перед тобой, хотя и сейчас я счёл бы за счастье, валяясь у тебя в ногах, целовать твои розовые чумазые пятки, но речь идёт о большем. Я вовсе не мягкая игрушка больших размеров, посмотри на меня не как на забаву, а как на вторую пару твоих рук, на вторую, пусть запасную, голову, ну, не знаю, добытчика, телохранителя, водителя. Я вижу – я путаюсь, я сам себе противоречу, но ты ведь чувствуешь, что я хочу выразить. Мне ничего не стоит отказаться от своего мира. Я готов перейти в твой, принять правила твоего мира. Если ты пожелаешь, мы можем уйти из наших миров в третий, мы можем как Адам и Ева создать свою вселенную.
Мы возьмём из нашего прошлого только то, что захотим, только тех, кого захотим видеть, в том числе и воспоминания. К своей прежней жизни, к тому, что мы не захотим помнить, мы будем относиться как к чужому, когда-то увиденному фильму, мы будем знать, что это только приснилось.
Нам только по двадцать лет, мы сможем всё начать заново, ведь мы еще только начинаем, ведь для кого-то мы ещё кажемся просто детьми.