ДЕНЬ, КОГДА Я СТАЛ ВЗРОСЛЫМ
1. Утро
Она смотрела на меня с упрёком и жалостью. Не знаю точно, что произошло, но я был причастен к случившемуся и со слезами на глазах повторял одно и то же: «Я не убивал, я не убивал»…
Свет ударил в лицо, и всё вокруг стало красным. Я открыл глаза и не двинулся с места, припоминая сон. Солнечный луч осваивал пространство комнаты, медленно сползая со стены на пол. Перекликались птицы, одна из которых сидела в проёме распахнутой форточки и некрасиво чирикала. Я вообразил, будто махнул рукой в её сторону – и она исчезла. Вновь закрываю глаза, чтобы вернуться в сон, который меня заинтриговал своей тревожностью. Отчасти это удаётся, но совсем ненадолго…
Картинка другая: вижу свою девушку – идёт навстречу и улыбается. Она ещё далеко, а голос совсем рядом. Ничего пугающего нет, скорее наоборот. У самого уха чувствую тёплое дыхание.
Июнь мало чем отличается от июля, оба хороши, и в том и в другом месяце рассвет ранний. Ещё не успела захлопнуться медлительная дверь, как я оказался на улице. Город спал. Так всегда бывает в воскресенье. Нарождающийся день встретил свежим дыханием моря и редким туманом. Лёгкой трусцой я двинулся в сторону городского леса. Давало о себе знать предчувствие неминуемой встречи. Настроение было хорошим, одолевала радость. Солнце оттолкнулось от моря, но его лучи ещё не касались земли.
Справа гряда девятиэтажных домов с пучеглазыми балконами. В каждом окне – серое небо, ещё не налившееся голубизной. А вот и парк – мой закадычный друг из детства. Всё здесь знакомо – деревья, кустарники, поляны – всё родное. Бегу по дорожке, прыгая из стороны в сторону, стараясь не раздавить торопящихся в укрытие улиток.
Когда мне хотелось встретить рассвет, я выбирал этот маршрут. За городским лесом тянулись старые улицы, обволакивающие своими белёными домиками скалистый холм, за которым скрывались руины Пантикапея. Обогнув его, взбираюсь на гору и с удовольствием наблюдаю, как солнце выныривает из моря. Сегодня не тот день – проспал, но не жалею об этом. Столько хлынуло радости и счастья, что глаз открывать не было желания. Странно, что во сне радость бывает такой сильной, в каком-то преувеличенном виде. Находясь в объятиях чувственных снов, не хочется просыпаться.
Солнечные лучи пересчитывали листву кустарников и тянулись к стопам стоящих ровным строем пышногрудых акаций. В конце парка – большая поляна с фонтанчиком и вечнозелёная ограда. Сегодня не довелось встретить ни одного любителя здорового образа жизни – спят. Ну и пусть спят, так даже лучше. Вся эта красота мне одному достанется!
Радуюсь. Раскидываю руки, чтобы обнять мир. Вдруг передо мной является чудесный свет – Утренняя Заря. Так я назвал бегущую навстречу девушку. Она была в лёгком белом платьице. Приближаясь ко мне, она врезалась в солнечный луч, проникший сквозь ветви. Луч объял её светом, разбившись на сотни осколков, обильно рассыпая блики во все стороны. Потом я увидел её испуганное лицо, глаза, переполненные страхом, и тянущиеся ко мне руки.
За ней бежал невысокий человек в маске. Увидев меня, он остановился и произвел несколько выстрелов. Оторопев от происходящего, я не мог двинуться с места. Мысль о том, чтобы покинуть линию огня, пришла мгновенно, но я оставался недвижим, как дерево, намертво закрепившееся корнями в отвердевшей почве.
Перепуганная девушка повисла на мне, схватившись руками за шею. В её объятиях пришлось сделать несколько шагов в сторону, и меня развернуло спиной к человеку в маске. Один за другим прозвучали несколько выстрелов. Пули, взвизгнув, пролетели рядом, одна из них у самого уха.
Обернувшись, я увидел, как маска снова целится в нас. Захотелось закрыть глаза, но почему-то отворачиваться не стал – смотрел в лицо надвигающейся опасности. Я успел заметить, что он совсем маленького роста, нестрашный и щупленький, похожий на подростка. Он выстрелил, но звука не было. По-видимому, осечка или патроны закончились. «Хоть бы закончились», – подумал я. Он сделал ещё несколько попыток стрельнуть – снова не получилось. Девушка потеряла сознание, её руки обмякли, и я почувствовал тяжесть.
Щупленький человечек бросил пистолет в нашу сторону, да так неловко, что с руки слетела перчатка. Недовольный собой, он, как-то по-девичьи, взвизгнул и бросился поднимать перчатку. Торопясь и явно нервничая, потом он споткнулся и упал. Воспользовавшись заминкой, я осторожно положил девушку на дорожку, а вместе с ней и запах молодого вина, смешанного с запахом духов. Нужно было действовать. На платье появились пятна крови. Почему я назвал её Утренней Зарёй – не знаю.
Маленький человечек в маске схватил перчатку и резво, совсем по-детски, кинулся наутёк. Такого не догнать. Я подбежал к пистолету и поднял его. Не раздумывая, прицелился в спину, потом направил ствол в ноги и спустил курок. Прозвучал негромкий выстрел. Маска остановилась вскинув руки и рухнула посреди проезжей части.
– Что это? – вкрикнул я обливаясь холодным потом. Во мне что-то оборвалось, и я непроизвольно сделал большой вдох. Почему, почему он упал? Я хотел подбежать к нему, но у входа в парк передо мной появились двое в спортивных костюмах – пожилые любители утренних пробежек. Старушка прижималась к своему спутнику. Они внимательно смотрели на меня. Я смотрел на них. На морщинистых лицах не было испуга, а наоборот, взгляд был наполнен уверенностью и даже некоторым любопытством.
– Это не я! Я не убивал! – сказал я дрожащим голосом. – Я целился в ноги. Я это точно знаю!
Тем временем на дороге остановилось несколько автомобилей. Человек в маске лежал на проезжей части, голова его моталась из стороны в сторону. Из салона новеньких «Жигулей» вышли женщины. Одна из них наклонилась, а потом стала махать рукой и кого-то звать. Подошли ещё несколько человек, послышались голоса. Они говорили негромко, но звуки распространялись так, как это бывает в огромном помещении. Разговоры были отчётливы, слова смешивались с невидимым эхом, и понять, о чём идёт речь, было невозможно.
Я перевёл свой взгляд с дороги на девушку в белом. Светлые волосы рассыпались золотистым веером. Солнечные лучи ласкали бездыханное, как мне показалось, тело. Пятна крови на белом и маленькие цветочки.
– Будто спит, — тихо произнёс я и посмотрел на свои руки. Они дрожали. На ладонях немного крови, в руке – орудие убийства. Сердце судорожно колотилось, и появился страх.
Ещё несколько секунд я озирался по сторонам, переводя взгляд с дороги на девушку, потом на стариков в спортивных костюмах, потом опять на дорогу. Голова закружилась, и стало жарко. Я искал подсказки и не находил. Пожилые люди смотрели на меня молча.
– Что же теперь делать? – тихо произнёс я, обращаясь к ним. Ответа не последовало. Тогда я бросился бежать туда, откуда пришёл, – в глубь городского леса.
Я бежал с такой силой, словно за мной гналась свора живых мертвецов. Ветра не было, но я чувствовал его силу. В конце аллеи появились люди, и я перешёл на лёгкий бег, изображая добросовестного легкоатлета. «Сейчас кинутся искать. Спрятаться нужно, отсидеться, поразмыслить о произошедшем, а потом уже сдаться. Обязательно прийти в полицию самому (это мне показалось важным). Вот если б я не убежал с того места – другое дело, а теперь что?..»
Угораздило же! Я резко свернул на девяносто градусов и двинулся в сторону советского микрорайона, сплошь усеянного пятиэтажками-близнецами. Там есть укромные места. Помню, как с друзьями прятались от дождя и холода в подвалах. Что делать с пистолетом, я не знал, хотел было выбросить, но передумал, вдруг пригодится. «Может, его присутствие мне поможет? Или наоборот – усугубит положение. Ладно, пусть пока будет, выбросить всегда успею».
Я шёл между потёртыми домами, спрятав грязные руки в карманы. Радовало то, что редкие прохожие не обращали на меня никакого внимания.
В животе уркнуло. Хотелось пить.
2. Вторая кровь
Издалека доносилось завывание милицейской машины, звук сирены стремительно приближался. Я представил себе, как автомобили жмутся к обочине, уступая стражам порядка дорогу. Это от страха, нужно успокоиться. И всё же я с опаской огляделся. В иной день я бы не обратил внимания на этот звук, а сегодня он меня пугает. Ещё никогда не приходилось скрываться от кого бы то ни было. И ведь странное ощущение возникает: страх смешивается с чувством азарта. Меня ищут, а я убегаю. К этому надо привыкнуть, а ведь не игра, не «казаки-разбойники». Всё по правде. Будто я настоящий преступник. А ведь я и есть преступник, да ещё и какой настоящий.
От собственных мыслей подташнивало и бросало в дрожь. Узкие аллеи были предпочтительней широких улиц. В тесных и уютных дворах, среди деревьев, раскидистых кустарников и детских площадок, было спокойно.
Снова послышался пронзительный вой милицейской машины, да так близко, что сердце от внезапно возникшего звука чуть было не вырвалось из груди. Мне представилось, как оно выпрыгивает из меня и, ударившись о стену, падает на асфальт, и сокращающиеся его мышцы останавливаются. Я озираюсь, ускоряю шаг. Захотелось рвануть со всех ног, но сдерживаюсь и неторопливо бегу.
Надвигающийся звук заставил прижаться к дому. Огибая подъезды один за другим, я искал укромное место, чтобы спрятаться. Останавливаюсь у крайнего подъезда. Дверь с золочёной ручкой закрыта. В двух метрах от неё – ещё одна дверь, старая, выкрашенная синей краской, ведущая, по всей видимости, в подвал или в подсобное помещение. Я дёрнул её так, что она судорожно задребезжала, но не открылась. Эта развалина была заперта изнутри, и я не обратил на это внимания. Не до того. Тогда я рванул её изо всех сил. Щеколда со звоном упала под ноги. Мгновенно захлопнув за собой дверь, я оказался в тёмном закутке. Через маленькое окно над косяком проникал свет. Он пронизывал комнату и упирался в глухую стену. «Замкнутое пространство? Это совсем плохо, очень плохо. Кажется, я сам добровольно забрался в ловушку», – подумал я, в отчаянии обхватив голову. Я закрыл глаза и стал прислушиваться к звукам окружающего мира. Мне представилось, как милиционеры выскакивают из машины. У одного из них на поводке овчарка. Собака с лаем рвётся к двери, за которой я прячусь.
На полу блеснула дверная щеколда. Никакой собачьей возни не было.
Первое, что послышалось в темноте – это биение моего собственного сердца.
В тишину, доносящуюся с улицы, и мои сердечные туки вмешался звук, похожий на стон человека и шорох. Я открыл глаза, и то, что увидел перед собой, привело меня в замешательство. В пяти шагах от меня на четвереньках стояла женщина, а рядом, как мне показалось, существо, похожее на животное с вытаращенными жёлтыми глазами. По мере того, как я стал привыкать к темноте, из густых недр мрака вырисовывались подробности. Дрожь пробежала по спине. Тело обмякло, и я почувствовал холод и, словно пробуждающееся на рассвете растение, покрылся росой. Сердце судорожно билось, и мне хотелось вырваться на улицу к теплу и свету. Но я не мог сдвинуться с места. К горлу подступала тошнота, и казалось, что сознание вот-вот оставит меня.
Оскалившееся существо, видя моё замешательство, сжалось, как пружина. Это был человек, похожий на зверька с выпученными глазами. Мы смотрели друг другу в глаза.
Он или я? Сжав кулаки, я почувствовал твёрдый предмет в правой руке – пистолет, тот самый, с коричневой рукоятью пистолет, из которого полчаса назад я стрелял, предмет для убийства, по вине которого я оказался вне закона. Крепко сжав рукоять обеими руками, я направил ствол в голову противника. Лысина его фосфорилась. Он съёжился, а я почувствовал своё превосходство. В его угасающем взгляде затеплился страх.
Теперь я сам, как хищная ночная птица, имеющая способность смотреть сквозь мрак. Передо мной маньяк и его жертва. Молодая женщина или даже девушка, а возможно, что и школьница, стояла на четвереньках. Её голова клонилась к бетонном полу. Тонкий луч света, проникающий с улицы, будто лезвие, пересекал её связанные руки. Рот был заклеен скотчем, платье разорвано и кружевные его полы, словно надломленные крылья, были отброшены в стороны.
Я едва сдерживался, чтобы не спустить курок.
– Ах ты, сучье отродье! – вырвался из меня хриплый и какой-то чужой голос. – Ползи к выходу, сука, ползи, выродок! – приказал я ему. – Если дёрнешься – убью. Ты будешь моей очередной жертвой. Видишь, кровь на руках? Она ещё не остыла.
Как-то зловеще и угрожающе я потягивал слова, в несвойственной мне манере. Теперь я не боялся, теперь всё по-другому, будто земля стала вращаться в другую сторону. Я не размышлял над тем, как и что делать – решения принимал мгновенно. Он послушно полз на четвереньках, не смея приподнять голову. Насильник покорно передвигался, как загнанный зверь, потерявший надежду на спасение. Наконец он ткнулся головой в дверь и открыл её. Свет больно ударил в глаза.
Я обернулся. Девушка, приподняв голову, щурилась. Она смотрела нам вслед. Лысый тащил за собой пиджак от серого костюма, передвигаясь в несвойственной для человека позе, искоса посматривая по сторонам и не поднимая головы. Как только его нос упёрся в ступеньку широкого крыльца, золочёная ручка беззвучно шевельнулась. Из подъезда вышло трое. Три опрятно одетые дамы преклонного возраста: старушка с бамбуковой тростью и две женщины помоложе, но тоже в годах. Видя перед собой сцену, которую могли видеть только в кино, застыли. Одна из них хотела вернуться, но старушка остановила ее, схватив за руку.
Лысый стоял на коленях, я целился ему в затылок и каким-то извиняющимся взглядом смотрел на празднично одетых женщин, а они смотрели на нас. Я будто ждал от них помощи, мол, присмотрите за ним и там ещё девчонка за синей дверью, а то я тороплюсь.
Время не останавливалось. Утро уступало позиции надвигающемуся дню. Солнце поднималось выше, его лучи съедали влажность бордюров и облизывали отягощённую прохладной росой листву. Не знаю, что мною двигало – подсознание или инстинкт самосохранения, или отвращение, или ещё какое чувство, неведомое мне до сих пор, а может, всё сразу, но я сделал то, что сделал. Со всего маху ударил его по голове рукоятью пистолета, и он рухнул, как неодушевлённый мягкий предмет, почти беззвучно. Он преобразился и стал походить на безмятежно спящего человека. На асфальте появилась кровь. Тёмно-красный нимб обрамлял голову изверга.
Покуда поверженное тело истекало кровью, я ещё с полминуты стоял в некотором оцепенении, указывая на распахнутую синюю дверь трясущейся рукой, таким образом пытаясь привлечь внимание перепуганных женщин. Из пересохшего горла вырывались обрывки каких-то слов.
Старушка, по-видимому, быстро оценившая обстановку, уверенно стала преодолевать ступеньки, постукивая тростью. Она посмотрела на зияющую тьму, на которую указывал я, потом на меня. Затем как-то нарочито медленно кивнула головой. Это означало, что она всё понимает. Движения её были чёткими и уверенными, так что не возникало сомнений в том, что она действительно меня понимает.
На парадном бежевом, почти белом кителе сияли, отражая солнечные лучи, ордена и медали. Ошарашенные её спутницы, словно рядовые в строю, молча наблюдали за происходящим. Вихрем пронеслись воробьи. От неожиданного их появления я очнулся и бросился бежать, на ходу прокладывая маршрут среди вездесущих домов.
3. Размышления
Припомнилась лунная ночь. Мы шли босиком по набережной, размахивая штиблетами. Идти было приятно. Узорчатая плитка щедро делилась накопленным за день теплом. Всхлипывало спокойное море. Мы сбросили одежды и вошли в воду. В полночь она всегда теплее, чем днём. Первобытное чувство раскрепощённости и щекотливый песок под ногами. Я держу её за руку, а рядом много рыбок, они то и дело задевают нас, для них мы – большие безчешуйные особи. Вода тёплая, на её поверхности непринуждённо покачивается луна, разбившись на тысячи маленьких лун. Нагие и счастливые, мы идём держась за руки.
Познакомились месяц назад у малой набережной. Я сидел на кованой оградке, как птичка на жёрдочке. Она с подружками прошла мимо, едва коснувшись моего «бронзового оперения» мимолётным взглядом. Уже через пару минут торопливо возвращалась. По спине пробежали мурашки. Будто она прочитала мысли и знала, что я думаю о ней. Приблизившись, незнакомка взяла меня за предплечье и резко колыхнула, делая вид, будто хочет толкнуть, но быстро притянула назад, к себе, так, что я едва не коснулся её носа своим. Испугаться не успел.
«Не бойся», – сказала она уверенно и засмеялась. Я немного смутился. И опять мурашки, но ощущение было приятным. Неожиданная встреча, и странное чувство, будто мы были знакомы много лет. Будто не виделись несколько дней и соскучились, а теперь встретились и продолжили общение. Будто только вчера расстались. Никакой разведки и никаких испытующих вопросов. По каким-то причинам наши пути до сих пор не пересекались, и вот, наконец, это произошло. Встретились две половинки, возможно, чтобы соединиться. Чтобы торжествовала гармония. Тогда я ещё не знал, что произойдёт через несколько минут, что будет с нами через неделю и… Конечно я тогда не думал ни о гармонии, ни о любви, и вообще ни о чём не думал – просто чувствовал волнение.
Потом была ещё одна встреча, а потом ещё, и каждая длилась дольше предыдущей. Время пробегало быстро, и свидания наши всегда заканчивались расставанием. Недосказанность и таинственность были рядом. До сих пор не спросил, как её зовут, откладывал до следующей встречи, а она не спрашивала меня. Мы будто сговорились и ждали, кто сделает первый шаг. А может быть, и не ждали? Казалось, что если узнаю имя, то потеряю что-то очень важное. Пусть будет так, мне нравится эта волнительная, возникшая из ниоткуда, игра.
Преодолев несколько кварталов, я остановился. Казалось, что путая след во дворах, я обеспечиваю собственную безопасность, но это не так. Присутствие подобных иллюзий успокаивает. Хотелось есть, пить и купаться. Найдя взглядом скамейку в тени сирени, я засеменил в её направлении. Прежде чем расслабиться, решил обойти вокруг оазиса, в который гармонично вписывалась мною выбранная скамья, обращая внимание на расположение дорог и тротуаров, а также расположение домов, подъездов и вытоптанных тропинок.
Не подозревал о своём умении быть осторожным, и что буду находиться в ситуации, в которой придётся искать пути отхода. Помог кинематограф – все эти погони со стрельбой. Хотя, может, это свойство заложено в каждом человеке и при необходимости проявляется? Животный инстинкт самосохранения срабатывает.
Обычная деревянная скамейка, но почему-то мягкая и очень удобная, словно диванчик бабушки Веры. Видно было, что накануне здесь отдыхала компания подростков. У скамейки, словно осенние листья, валялись разноцветные фантики и цветные бутылки от лимонада. Значит, малолетки тусовались, ни окурков, ни пивных бутылок и никакой скверны.
Пару лет назад я был таким, как они. Конфеты мы тоже любили и лимонад, и курить пробовали, и даже вино пару раз пили. Да, было время. В тот период стремился выглядеть взрослее сверстников и, как ни странно, это удавалось. Ребята уважали, девочки восхищались. Теперь я совсем взрослый. Теперь и в тюрьму можно, на нары. Я невесело улыбнулся, а чему радоваться? Обидно. Почему и зачем всё это случилось? Как я оказался в этой паутине? Что я скажу маме, как посмотрю в её глаза? Она будет потрясена тем, что её сын сотворил. Ей будет стыдно и горестно. А брат и сестра, друзья, соседи и все, кто меня знает, что они подумают? Пусть думают что хотят, маму жалко. Сколько она из-за меня слёз пролила и вот ещё?
Что делать, куда идти, и сколько мне осталось быть свободным? На возникающие вопросы ответов не находилось. Голова наполнилась всякими мыслями. Свободный никогда не думает о свободе, как сытый не помышляет о еде. Само это понятие теперь ощущалось физически. Раньше я не обращал внимания на её невидимое присутствие и никогда не думал о ней. Теперь всё иначе. Она ещё пока теплится во мне, ходит по венам, как по струнам, и будоражит все мои клеточки и треугольнички.
Сколько этой свободы вокруг, но я, находясь рядом с ней, чувствую себя неловко. Вот она, ходит по тротуару, ест мороженое, смеётся, торопится куда-то и ничего и никого не боится. Она везде, в каждом листочке, в каждой капельке, и наполняет собою всё вокруг. Какое унижение находиться в этом отвратительном коконе несвободы. Словно мелкая ничтожная тварь, я должен всего бояться. Как гусеница, маскируюсь в листве, пытаясь хоть на короткое время сохранить своё существование. Сижу под листиком и обречённо жду, когда прилетит воробышек и возьмёт меня за горлышко, и отнесёт своим прожорливым птенчикам. А ведь знаю на все сто, что воробышек прилетит, и никакой листочек не поможет.
Размышляя о своей незавидной участи, я пришёл к следующему выводу: мне, во что бы то ни стало, нужно как можно дольше находиться в состоянии убегающего и как можно дольше быть не пойманным. Возможно, за это время что-то прояснится. Разумеется, меня ищут и, конечно, скоро найдут, а пока пусть идёт следствие. Сам же я должен вспомнить всё, что произошло сегодня утром, хотя, что тут вспоминать. Всё так очевидно.
В расщелине дерева стояла бутылка с питьевой водой. Я с жадностью прочитал позолоченные слова: «Целебный источник», негазированная. Бутылка была нетронутой, чему я очень обрадовался. Утолив жажду, я помыл руки. Остатки засохшей крови с трудом отмывались. Кровь Утренней Зари.
Я вспомнил девушку в белом платье. Светлые волосы, не тронутое загаром тело, запах вина и то, как она лежала на траве. Она была похожа на мультяшную принцессу. Хотя нет, скорее на Трубодурочку из «Бременских музыкантов». А ведь действительно очень похожа. Это была её кровь. Бедная Трубодурочка.
Рядом со мной сели два больших комара-долгоножки и стали исследовать поверхность скамьи, огромные, страшные, и обзывают их «малярийными». Потому-то их и убивают, а ведь они безобидные – кровь не пьют и ведут полуголодный образ жизни. Худые-то какие! Несправедливо по отношению к безмозглым насекомым. Кстати, институт мой накрылся медным тазом, и это тоже несправедливо. Мне ещё о справедливости осталось поразмышлять. Нет, только не это. В скором будущем будет достаточно времени над этим подумать.
По тротуару шли люди: молодая пара с коляской, а за ними две женщины в соломенных шляпках. Женщины в шляпках были в приподнятом настроении, они весело о чём-то говорили, то и дело жестикулируя руками. Вот эти люди, мимо идущие, думают, что я счастливый бездельник, и возможно завидуют моей беспечной молодости. Рядом со мной лежал пистолет, два больших комара кружились над его блестящей поверхностью.
Свобода – это когда не боишься. Всё очень просто.
4. Милиция
Я посмотрел на руки. Кое-где была засохшая кровь, совсем немного. Линия жизни и её притоки на левой ладони были коричневыми. Хоть бы с ней было всё в порядке. Неужели этими руками сегодня… Я закрыл глаза. Передо мной мелькнул утренний сон и то, как я сильно переживал и твердил, что я не убивал. К чему всё это, что за бред? Запомнились только эти слова и то, что рядом была она. Было ещё последнее видение, в котором я был счастливым. Потом был городской лес, подросток в маске, потом свист пули и весёлый щебет птиц.
Всего лишь час назад я угрожал лысому мужику, похожему на морлока, вот этим чёрным пистолетом с коричневой рукоятью. Морлок?! Ха! А он действительно похож на морлока. Подземное существо. Наверно из-за того, что его водянисто-жёлтые глаза светились в темноте. Этих тварей подземных, разумеется, я никогда не видел. Не видел до сегодняшнего дня. На нём была белая рубашка, в руке серый пиджак – это то, что я запомнил. Такого встретишь на улице и никогда не догадаешься, кто он есть на самом деле. Видно по всему – не слесарь и не грузчик. Возможно, чиновник или что-то в этом роде. И вот этому-то лысому господину, который на свою беду снял костюмчик, я проломил череп.
Я радовался тому, что смог навредить ему, и боялся этой радости. Корил себя за то, что ударил слишком сильно. Его нужно было обязательно задержать, но не калечить и тем более не убивать. Вот что значит – нет опыта.
Да что ж я такое говорю? Мысли какие-то дурацкие в голову лезут. Кому нужен этот опыт? Мог бы прожить без него, как все те, кто не бьёт человеков по голове железкой. Понятно, что нельзя было упускать насильника. Вот только сильно ударил. Теперь приходится скрываться. А что будет, когда узнают о моих преступлениях родственники, друзья, и знакомые, и знакомые знакомых? Прославлюсь на весь город. Ещё и в газете пропечатают. Вот обрадуется завуч Алия Хафизовна. Ей, жрать не давай, только бы языком по нёбу шлёпать. Главное, ведь с радостью будет вещать: «Я говорила, что из него ничего толкового не получится!» И т. д., и т. п. Все загудят, запоют, а может, кто-то и пожалеет. «Хороший ведь парень был», – скажет какая-ни будь добрая тётенька, например, Светлана Николаевна. Да уж, прославился, не позавидуешь.
И в первом, и во втором эпизодах были свидетели. Думаю, что это к лучшему. А то попробуй, докажи свою невиновность. Даже если виноват – ведь не было злого умысла. Они это подтвердят. Всё это нелепая случайность. Хочется надеяться, что они в здравом уме.
Две неподвижные женщины, которые были подобны соляным столбам, и седая энергичная старушка с тростью. Старушка с медалями – ветеран войны. Она, кстати, не испугалась, по всему видно – боевая. Прямо-таки Джоан Хиксон в образе Мисс Марпл. На улице, конечно, были ещё люди, которые возможно видели произошедшее, и они, возможно, будут свидетельствовать против меня. Все и всё против меня. Если бы он нападал – другое дело, но нападал я, на безоружного человека. Моей жизни ничего не угрожало, и это все видели. Очень надеюсь на благоразумие мисс Марпл. Мне почему-то думается, что она может мне помочь. Её мудрый и уверенный взгляд – хороший повод к тому, чтобы так думать.
Неужели это действительно убийство? Два убийства? Ах ты, ёлки-палки, звучит-то как: двойное убийство! Но кто сказал, что этот маньяк мёртвый, правда, кровь из него потекла сильно. Возможно, помер истекая кровью, но лучше пусть будет жив. В тюрьме бы сидел и мучился, искупая свои пакостные деяния. Зато теперь я знаю наверняка, что у морлоков кровь, как и у людей, тоже красная, хотя, может быть, это вовсе и не кровь, а какая-нибудь кислота. Да ещё этот киллер-клоун, похожий на подростка. Я ведь отчётливо помню, что целился в пятки. Ничего не могу понять: как всё это произошло и почему именно со мной? Почему, почему, почему?!
Я мысленно поблагодарил того, кто оставил воду. Прохладная и сладкая. Не успел закрыть бутылку, как напротив меня остановилась милицейская машина. Сердце заколотилось, в глазах помутнело, и я не в состоянии был шевельнуться. Она остановилась в тридцати метрах от меня. Водитель, высунув локоть в окно, пристально смотрел в мою сторону, а его товарищ разговаривал по рации и смотрел в том же направлении.
Говорили, конечно, обо мне, а иначе зачем бы им глазеть. Бутылка лежала рядом, а за ней скрывался от любопытных глаз пистолет. Он лежал на виду, но они не могли его видеть сквозь бутылку. Я совсем забыл о том, что его нужно было спрятать. Время шло медленно. Милиционеры не торопились, и я стал привыкать к их присутствию. Чему быть, того не миновать. Может, они кого-то ждут или время коротают, мало ли забот у них, – успокаивал я себя. – Оперативная работа, выслеживают преступника. Если бы им нужен был я, то повязали б давно. В конце концов, с преступностью в стране ещё не покончено, а я их не интересую. Сижу на скамейке, никого не трогаю – отдыхаю.
Мне на нос села уже не в первый раз надоедливая муха. Я стал отмахиваться от неё, а потом почему-то стал ловить, махая руками вокруг своей головы. Это была неплохая идея – ширма, скрывающая волнение. Мне стало легче переносить присутствие стражей порядка: мол, мне по барабану, ничего не видел, ничего не знаю, я ловлю муху, а вы можете смотреть, как я это делаю. Через полминуты мне надоело махать руками, и я уже был спокоен.
Очень хотелось улизнуть, но как это сделать, не привлекая внимания? Вдруг они меня остановят. Тогда придётся бежать, но драпать в открытую нет смысла – пуля догонит, по-любому догонит. Наши-то, надеюсь, убивать не станут, мы ведь не в Соединенных Штатах, а по ногам пульнут – нет сомнений, как я пульнул сегодня.
Муха, с которой я воевал, исчезла, а служебная машина двинулась с места. До поворота налево она двигалась примерно со скоростью четыре километра в час. Сотрудник с большим красным носом курил, выпуская струю дыма в открытое окно.
Как только машина повернула, скрываясь в зелени, я, предчувствуя что-то неладное, и для того чтобы убедиться, что она действительно уезжает, метнулся за ней, прихватив с собой оружие и бутылку, в которой ещё оставалось несколько глотков воды. Машина снова свернула налево, и это меня насторожило. Выезд со двора располагался в противоположном направлении, то есть повернуть следовало в другую сторону. Если налево – значит, она снова вернётся туда, где была минуту назад, обогнув благоухающий оазис. Выглядывая из-за кустов, я заметил, как машина остановилась, и один из них, тот что с красным носом, выходит из машины и направляется сквозь рощу к скамье. Как только машина повернула снова налево, я что было сил бросился бежать. Против всякой логики я побежал прямо, туда, где на большом открытом пространстве между домов негде было спрятаться, всё как на ладони. Небольшие туи, с человеческий рост, редко посаженные, были единственным укрытием. К одной из них я, задыхаясь, прижался. Казалось, что биение моего сердца столь громко, что они услышат его. Не прошло и полминуты, как появилась машина, а из кустов вынырнул «милиционер с носом».
Они даже и не рассматривали моё направление, а двинулись в разные стороны. Я лёгкой трусцой побежал вдоль домов. Преодолев протяжённость двух чешских девятиэтажек, юркнул в крайний подъезд.
5 . На балконе
Общий балкон между первым и вторым этажами был не заперт. Миновав развешенное бельё, я плюхнулся в старое кресло. Уютное местечко. Через щели в бетонной перегородке хорошо просматривалась улица, оттуда вместе с ветром доносились голоса прохожих. В подъезде то и дело мягко шумел лифт.
Захотелось спать. Тяжёлые веки опустились, и я увидел восход. Тот самый момент, когда из моря солнечные лучи устремляются вверх, но самого светила ещё не видно. Я стою на возвышенности и смотрю вдаль. Знаю, что процесс скоротечен и можно упустить его, если отвлечься, и потому не свожу глаз с горизонта. По каким-то причинам солнце не торопится выходить. Небо соединяется с морем так, что линия горизонта совсем исчезает, и голубая поверхность окутывает всё пространство. Из этой океанической толщи выходит пока ещё не яркий свет, будто большая горящая жемчужина медленно всплывает к поверхности. Её свет постепенно поглощает насыщенную синь неба вокруг себя, и только тогда прорисовывается тонкая линия, определяющая край моря.
И вот появляется она, берёт за руку, и мы идём, не касаясь земли. Я чувствую тепло руки и слышу дыхание. Она говорит: «Ну что, вспомнил?» И смеётся, и я смеюсь вместе с ней. Как хорошо жить! Вскоре появилась маленькая грозовая тучка. Сейчас, наверно, пойдёт дождь, но дождя не было. Тучка стала увеличиваться и закрыла своим серым телом всё небо. Вместо неба вижу красивые глаза на испуганном лице – она смотрит на меня, и во взгляде я замечаю смятение. Она ничего не говорит, но я слышу, как она мысленно вопрошает и ждёт ответа. Мне очень хочется ей сказать правду, и я делаю усилие, словно превозмогаю не дающее говорить препятствие. Говорю, но голоса своего не слышу и тогда начинаю кричать изо всех сил: «Я, я!..» Она стала удаляться от меня, превращаясь в белое облако, напоминающее птицу. Плачу.
Вдоволь наплакавшись, я проснулся. Глаза на мокром месте. Как это может быть? В жизни никогда так не плакал, разве что когда-то в далёком детстве и то не помню.
Во дворе, напротив моего балконного убежища, метрах в тридцати, о чём-то спорили четверо мужичков. Спорили негромко, однако по интонации было понятно, что спорили. Двое из них выглядели скверно, не потому, что были одеты как босяки, а потому, что их физиономии светились как запрещающий сигнал светофора. «Махровые алканавты» – это сразу видно. Двое других, наоборот, выглядели довольно прилично: в американских джинсах и батниках, в тёмных очках, аккуратно небритые, в общем, прикид умеренно накрахмаленный. Морячки-загранщики с рейса пришли.
– Значит, два на два?
Вот уже и руки разбивают, действительно вышел спор. Один из «махровых» развязывает узел на рубашке и решительно бросает её в сторону, затем снимает комнатные тапочки и становится на четвереньки. Товарищ поднимает его ноги вверх и прижимает к груди. Хиповый морячок ставит перед стоящим на голове откупоренную бутылку водки. «Махровый», стоя на голове, пьёт. Интересное зрелище, но меня не зацепило. В другой раз я бы оценил этот трюк, но не сейчас. «Махровый» стал ещё более «махровым» – выпил быстро.
Моряки посмеивались. Один из них снимал на камеру. Потом они устроили фотосессию с фигурантами питейного дела. Главного героя усадили на скамью, затем были рукопожатия на посошок. «Джинсовые ребята» вручили пакет победителям, в красном пакете с надписью на арабском звенели бутылки. На том и разошлись.
Странная эта жизнь – у каждого человечка своё особенное счастье. Я вытянул ноги и утонул в мягком кресле. К чему был этот сон, и отчего я так сильно рыдал? Снам не верю, но в голову лезли всякие нехорошие мысли. Моя девушка превратилась в облако и улетела. Неужели это конец? Мысль о том, что из-за того, что случилось со мной сегодня, мы расстанемся – была невыносимой. Она, конечно, будет огорчена, но, как это бывает в жизни, переживёт невзгоды и пойдёт своим путём, красивая, умная – не пропадёт. Даже если так, мне нужно её увидеть, просто увидеть и всё, а потом будь что будет.
Вспомнил ночь, когда мы были вместе. Это было всего два дня назад, а кажется, прошла целая вечность. Обладая взрывным темпераментом, она в нашем союзе была ведущей – чрезмерно подвижной, весёлой, с хорошей реакцией – и мгновенно принимала решения. Мне это нравилось. Она предлагала – я соглашался. В тот вечер её бодрая мысль увлекла наш безымянный дуэт на дискотеку. Мы не входили в круг танцующих и не радовались бунтующей музыке. Мигающий свет и вся эта суета быстро утомили. Насытившись электрическими звуками и табачным дымом, мы с удовольствием покинули парк культуры и отдыха.
Шли быстро. Торопились. Убегали сломя голову. После дискотечных шумов негромкие голоса позднего вечера стали более очевидны. Она держала меня за руку, и я вспомнил детство. Да, это было в детском саду. Тогда мне не хотелось держать за руку девчонку. Но воспитатель настаивала, и я, кочевряжась, повиновался. Теперь хочу. Её ручка была тёплой и желанной.
Заметив мою улыбку, она тихо засмеялась и, окинув взглядом, произнесла: «Ну что, вспомнил?» – снова прочитала мысль. Не в первый раз замечаю и стал уже привыкать к тому, что она говорит то, о чём я думаю, и при этом всегда смеётся.
От малой набережной мы в сопровождении звёзд двигались в сторону большой городской набережной, а потом в сопровождении полной луны шли обратно. В унисон нашим негромким голосам шелестело море. В ту ночь мы никого не встретили. Пустынные улицы, уснувшие деревья, тротуары, и даже дороги, над которыми днём властвовали автомобили, теперь принадлежали нам. Это было странно! Южный город, лунная дорожка, запах морской тины – всё, что нужно для влюблённых; и никого кроме нас.
Расстались утром. Продолжительная наша прогулка была насыщенной и в тоже время неполноценной. Я хотел её поцеловать, но не смел. Из-за своей нерешительности чувствовал себя отвратительно. Через пару дней мне будет восемнадцать. Было стыдно, ведь она тоже этого хотела и ждала – мне так казалось. Ну и дурак же... В последнюю минуту свидания я снова обнял её. Дыхание перехватило, и я потянулся к губам. Всё как в кино. Глаза закрылись, предчувствуя надвигающееся блаженство; сердце билось, будто птичка в клетке. «Ещё рано, – произнесла она вдруг, приложив пальчики к моему алчущему рту, – видишь, рассвет занимается».
«Поезд ушёл», – мелькнула холодная мысль, и меня окатило жаром. Стыдно-то как. Частичка счастья была похищена прохладой июльского утра.
«Совсем светло», – иронично добавила она, глядя куда-то в сторону. Тогда я перехватил её руку и громко чмокнул в ладошку. Она засмеялась, и мне стало легче. Удалось выкрутиться, но было обидно. Мы попрощались, и я, не оборачиваясь, пошёл прочь. За спиной смыкались два девятиэтажных дома. В один из них она войдёт, но я не узнаю – в какой, не обернусь. Если бы вернуться назад и прожить эту ночь заново – всё было бы иначе. Тогда бы я не упустил ни одного слова, ни одной минутки, ни одного взгляда. А сколько могло бы случиться настоящих поцелуев?!.. Не обернусь.
Нам необходимо встретиться, а потом – будь что будет. Я стал волноваться, но не оттого, что меня арестуют, а оттого, что потеряю её навсегда. Наверно, это – любовь. Я закрыл переполненные влагой глаза и, стиснув до боли зубы, стал задаваться изрядно надоевшим вопросом: что делать? Опять этот безответный вопрос и всё же резонный. Нужно было что-то предпринимать. Но что?
Послышались громкие разговоры – на лестничной площадке ходили люди. Голоса утихли, но вскоре возобновились. Они что-то несли, и по всей вероятности тяжёлое. Я выглянул на улицу. У подъезда стоял фургон с приоткрытым брезентовым тентом. Грузчики втискивали в него мебель. Интересно, в каком направлении двинется вся эта рухлядь? В каком направлении нужно двигаться мне – я уже знал. Розовая аллея у морского училища – моя цель. Там мы часто встречались, даже когда не сговаривались. А что если фургону суждено проезжать в том районе? А если нет? Во всяком случае, можно рискнуть, в конце концов, я устал от бездействия. Если что – пойду пешком, нужно ведь что-то делать, чтобы не сойти с ума.
Я покинул узкое пространство общего балкона и вышел на улицу. Погрузка закончилась. Рабочие, получив своё, разбежались. Как только заурчал двигатель автомобиля, я стремглав юркнул в нутро мебельного фургона. Прошло минут двадцать. Через прожжённое отверстие в брезенте я отслеживал маршрут. Водитель выбрал верное направление, как и предполагалось. Однако перевозчик мебели не пожелал довезти меня до места назначения. Он свернул во дворы, не дотянув несколько кварталов. Я готовлюсь к десантированию и на одном из поворотов, когда машина притормозила, покидаю меблированный фургон.
6 . Встреча
Узнал её издалека. Она шла прямо на меня. Розовая аллея – место встреч. Мне кажется, что у всех людей должно быть такое местечко, особенно у влюблённых, где можно было бы встретиться, не назначив прежде свидания. Ведь мир такой огромный, и в нём так легко потеряться.
Из-за усталости я не торопился. Если бы за мной гнались полицейские, я бы не стал убегать. Болело правое плечо, и подташнивало, это от голода. Я снял спортивную кофту и хотел её выбросить, но не стал этого делать. Новая, и уже с дырочкой, да ещё и засохшая кровь – где-то зацепился. Не помню, ничего не помню.
Встреча, грезившаяся мне с утра, состоялась, только всё как-то не так. Я не прятался и, казалось, никого не боялся. Её присутствие освобождало от страха, счастлив быть с ней. Силился улыбнуться, но не получилось, не было желания и сил. Радость не обнаруживала себя внешне, наверно, из-за навязчивой мысли о возможной разлуке. Болела правая рука, и боль распространялась от шеи до кисти, в которой был пистолет – мой случайный спутник, а может, и неслучайный. Не выбросил – надеялся, что пригодится. А ведь пригодился.
– Я тебе принесла поесть, – сказала она. – Молоко и ещё не остывшие пирожки с картошкой и мясом.
Я мог проглотить всё разом вместе с салфетками, но ел не торопясь. Неужели всё это правда, по-настоящему? Вот уже и передачку принесли. Чувствую себя Раскольниковым в ссылке, вот только снега и мороза не хватает.
– Вкусно-то как! Обалдеть! Ты сама готовила?
– Нет, мамина работа.
– Твоя мама, наверно, знатный кулинар?
– Вовсе нет, просто умеет вкусно готовить. А вообще, моя мама – прокурор. – Она посмотрела на меня так, как, бывало, смотрели родители, когда я приходил домой с фингалом. Взгляд был наполнен жалостью и любовью. Надеюсь, что любовью. В такие моменты остро ощущается чувство вины и хочется попросить прощенья.
– Прокурор? Хорошая специальность. Означает ли это, что ты знаешь?
– Да, – ответила она тихо и спросила, где револьвер?
– Револьвер! Ах да, вот он. – Я вытащил из кармана чёрный, похожий на игрушечный пистолет. Вот только размер его был совсем не детским. – Пушка у меня. – Я покрутил пушку-игрушку на указательном пальце. Получилось ловко, как в американском вестерне, а затем спрятал в карман.
– У мамы выходной, и она решила заняться приготовлением обеда. Она иногда так расслабляется, когда отец на войне. С утра начали названивать, это как всегда. К обеду заехала Вера Михайловна, её подруга, следователь из отдела убийств. Тётя Вера рассказывала всякие ментовские приколы, смешно было, а потом показала фотку. Твою фотку. Смотрите, мол, какой красавчик в розыске. Между прочим, вооружён и очень опасен! Мама сказала: «Ух ты!» А я сказала: «Это мой парень». Тётя Вера сказала: «Ни фига себе!» А мама чуть не подавилась.
– Значит, понравился, – сказал я, приободрившись на минуту.
– Да какая разница, понравился, не понравился. Тебя ищут из-за этого долбанного пистолета, чтобы ты никого не пристрелил.
– И только?
– Нет, не только. Они мне не сказали, но ты, кажется, пытался кого-то убить или случайно убил. Не знаю я, – она чуть не заплакала и тут же вытерла глаза.
Мы медленно шли по аллее. Шли и молчали. Молчали внешне, а на самом деле, я разговаривал с ней, потому что она говорила со мной. Она бросила взгляд на меня так, будто вспомнила что-то, губы зашевелились, и скользнула лёгкая улыбка.
– С Днём рождения, – сказала она молча.
– Спасибо, – ответил я молча.
Справа мелькали дома, слева, на некотором отдалении, морской порт с торчащими клювами кранов и морское училище. От порта до жилого комплекса большое пространство, лишённое всяких строений. Эту ширь пересекали автострада с подземными переходами и зелёная зона с множеством переплетающихся дорожек и клумб с цветами. На фоне декоративных акаций занималась нежная скумпия. Она смотрелась как-то особенно: снизу – ещё зеленовато-белёсая, а сверху – уже увенчанная розовым лентикулярным облаком. Нас сопровождала тень раскидистой софоры.
Она всё знает! Всё, что со мной случилось, все мои приключения и преступления. Вот если бы она ещё знала, как я не хочу с ней расставаться. Любовь, скоро закончится. Мама – прокурор! Это ж надо! Почему это произошло именно со мной? И обижаться не знаю на кого – на судьбу ли, а может, на Бога? А может, я действительно сам виноват? Ведь мог поступить иначе, ведь мог не поднимать этот проклятый пистолет? Ведь мог не стрелять в эту неуклюжую маску и не бить маньяка по голове? Наверное, мог и не стрелять и не бить. Хотя не знаю, сомневаюсь. Если бы не было первого эпизода, то о втором мы бы узнали только на следующий день из газет, и было бы всё по-другому. А я бы спокойно отмечал день своего совершеннолетия. В очередной раз, прокручивая в голове произошедшее, я пришёл к выводу, что сделал то, что должен был сделать. Такой уж видно я человек – непутёвый.
Мы старались идти медленней прежнего и скоро уткнулись в бордюр. Аллея, казавшаяся бесконечно-длинной закончилась. Это тупик. Впереди – пустырь. Идти назад нет смысла, а впереди – пахнущий низкорослой полынью овраг. Пустырь представлял собою русло давно высохшей реки, по дну которой тянулись заржавленные рельсы. На другом берегу «железнодорожной» речки возвышалось стеклянное здание, верхняя часть которого была похожа на декоративный локомотив, за ним выстроились в ряд, словно вагоны, сигарообразные дома с чудаковатыми трубами и антеннами. Это тот самый ламповый завод, которым гордились руководители нашего города. Красный забор с башнями, точными копиями старинной турецкой крепости Еникале. А далее виднелись пятиэтажки нового жилого комплекса – микрорайон Солнечный. Я перешагнул через бордюр и пошёл к железнодорожному полотну, она, отставая на несколько шагов, следовала за мной.
Преодолев овраг, мы оказались у крепостных стен завода. На кирпичной кладке были начертаны пиктограммы в виде сердец, стрел, переплетающихся букв и человечков. Всем знакомые изречения: «Человек плюс человек равно человек», «Если любишь – ответь, я устала ждать», «Аня плюс Юра», «Маша, я люблю тебя» и тут же сердце, похожее на яблоко, пронзённое стрелой с лиловым оперением. Кое-где вился дикий виноград. Мы остановились, у ног были рассыпаны цветы, много цветов – синие, красные, жёлтые – и большой букет семицветиков с аккуратно обведёнными лепестками. Среди множества откровенных посланий и детских рисунков мне стало лучше. Я пристально посмотрел в её серые глаза. Повеяло прохладным морем. Набегающие мысли появлялись и исчезали, как волны. Они возникали сами по себе и сопровождались абстрактными изображениями, напоминающими фрагменты из картин Лентулова и Филонова – всё вперемешку.
Мне захотелось броситься в прохладное море, вдруг появившееся предо мной, и плыть, впитывая солёную влагу. Покуда я грезил морем, которое увидел в её глазах, вокруг нас появились движущиеся предметы и люди.
Она говорила, но что говорила, я не понимал, мешал шум в ушах и какой-то пронзительный, высокий звук, похожий на комариный писк. Точно такую тишину я слушал в детстве, когда мы с братом подорвались на противопехотной мине. Ту пронзительную тишину, высокочастотный звук и огромное голубое небо без облаков я никогда не забуду. Я почти ничего не слышал, лишь обрывки слов, интонацию её голоса. За моей спиной – холод кирпичной кладки, а за её спиной остановилась машина с синей полосой, а потом ещё несколько машин. Много вооружённых милиционеров, некоторые из них целились в нас. Дураки, они же могут попасть в мою девушку. Дураки, какие же они дураки. Мне хотелось кинуться на них или бросить в них камень, но камней не было, не было и сил.
Опять стало не по себе, закружилась голова. Я опускаю на землю умирающую Утреннею Зарю. Она открывает глаза, и от этого становится хорошо. На белом платье нет крови, только маленькие синие цветочки. Она улыбается мне навстречу. Затем встаёт и удаляется. Через мгновение превращается в свет.
– Брось оружие, брось пистолет на землю!– кричит лейтенант, тот самый с красным носом, как у Деда Мороза. Я вспомнил, как в детстве, в клубе Строителей, Дед Мороз мне дал подарок, и я очень радовался. Второпях открываю его и, к своему удивлению, обнаруживаю револьвер. Да, это тот самый чёрный монстр с коричневой эбонитовой рукоятью. Я разжал пальцы, и мне стало легко, будто долгое время не мог избавиться от пудовой гири и вот, наконец, освободился. По руке пробежала тёплая дрожь, а потом в пальцы стали вонзаться маленькие щекотливые иголочки. Она ногой отбросила пистолет в сторону, потом сделала знак рукой. И уже начавшие движение милиционеры остановились. «Странно, почему они слушаются её?» – мелькнула мысль. Издалека послышались гудки перекликающихся рыболовных траулеров. Она обняла меня, и я почувствовал, как бьётся сердце, как волнительно она дышит.
Она что-то спрашивает, а я пытаюсь ответить. Это невыносимо! Я говорю, прилагаю усилия, но не получается, как будто забыл, как это делается. Собственного голоса не слышу – глухота окружила меня со всех сторон и никаких звуков. Она едва заметно улыбнулась и ответила мне, но звука нет. Говорит медленно, по слогам. По движению губ я понял последние три слова, которые она повторила несколько раз, затем улыбнулась, и я почувствовал влагу. Не хватает воздуха. Вместо того чтобы ответить, я стал говорить не о том, а потом беззвучно кричать: «Я не убивал, я не убивал!»
Делаю шаг вперёд и с огромной высоты падаю в синее небо.
7. Финал
Оказалось в тот день меня подстрелили. Ранение в моей жизни было не первым, и назвать этот случай боевым крещением нельзя. В больнице всегда найдётся время для воспоминаний, особенно когда ты один в палате. В окно светила луна, и её свет падал на пустую кровать рядом. Когда брат мой старший взорвал себя и заодно меня, было всё по-другому. С тех пор прошло десять лет, и я мало что помню, только первые минуты после взрыва. Интересно, где сейчас Ирина Витальевна? Я не видел её года два, наверно. Она когда-то лечила меня. Мне было пятнадцать, когда я попал к ней с ожогом лица. Сидели мы с друзьями и, как часто бывает, ничего не делали. Кто-то принёс патрон от сигнальной ракеты. Все по очереди стали её зажигать, а она ни в какую, не хочет загораться и всё тут. Бдительность уже потеряли и не осторожничали. А когда я взялся за неё – она вспыхнула и половину лица сожгло. Бросился я к колонке, умываюсь и вижу кожа на ладонях. Бегом в поликлинику, срезая все углы. Там уже никого не было – конец рабочего дня, только она дежурила. Испугался не на шутку. Приходилось видеть людей с ожогами, а я не хотел иметь никаких шрамов. Только от одних избавился и тут на тебе. Ирина Витальевна успокоила меня и обработала лицо и укол поставила и всё комплементы говорила, а мне стыдно было. Я приходил к ней на перевязки, когда она дежурила, купался в море и задирал голову к солнцу. Морская соль и йод спасли меня от излишних переживаний. Когда пошёл в школу, место ожога было розовым, но вскоре всё восстановилось.
Каждый день по-своему хорош, особенно если это день рождения.
Злополучным он был для меня или счастливым, точно сказать не могу. Знаю только, что в тот день мне исполнилось восемнадцать, и я стал взрослым. Не потому, что наступило совершеннолетие, а по другим причинам. Я научился принимать решения, совершать поступки, страдать и переживать. Я научился бороться, а самое главное – я остался самим собой.
Мелкокалиберную пулю, угодившую в спину, благополучно извлекли и подарили на память. Конечно, она потерялась – слишком маленькая была. Из-за того, что я носил её в себе, случилось осложнение. Весь следующий день болел по-настоящему – с температурой, уколами и перевязкой. Но уже на третьи сутки не чувствовал себя больным и хотел поскорей выбраться из клиники. Доброжелатели, имена которых мне стали известны позже, не позволили сбежать. За окном – лето и море, а я в этой невыносимой больничной тоске. Витаминотерапия шла на пользу, к тому же целую неделю томили фруктами посетители. Более всего я хотел купаться и целоваться. Первое было недоступно, а второе – в умеренных порциях, так что я оставался голодным.
Она приходила каждый день и поднимала настроение, посещения имели оздоровляющий эффект. «Положительная динамика, готовься к увольнению, ковбой!» – весело говорила миловидная Анастасия Львовна, мой очередной лечащий врач.
Утренняя Заря, о которой я так сокрушался, лежала в соседней палате, и мы постоянно ходили друг к другу в гости. От неё мы и узнали все подробности того воскресного утра.
Весёлая вечеринка на всю ночь, сначала шампанское, а потом неразделённая любовь, ревность. Полноценная детективная история получилась – с переодеванием, кражей родительского оружия, слезами, кровью, арестом и, что хорошо, благополучным исходом. Девушка, сыгравшая роль мстительницы, пьёт антидепрессанты, находясь под домашним арестом. В самый ответственный момент, когда нужно было поскорей уносить ноги, у неё случился приступ эпилепсии. Утренняя Заря без колебаний простила обидчицу и пребывала в хорошем настроении. Бедняжка рассказала, что мол, хотела просто напугать и стреляла по веткам и вообще думала, что пистолет не заряжен, хлопки были как у детской игрушки с пистонами. Это как я по ногам. Должен признаться, что я целился не в ноги, а под них, в асфальт или как говорят – в пяточки. Следователю так и сказал.
Маньяк был настоящий. Управляющий ЖКХ, богатый и уважаемый в определённых кругах человек. Он тоже в больнице, но только в тюремной.
Забыть бы о нём вообще, но не получается. Девчонки расспрашивают – как да что? А я рассказываю как-то поверхностно, не могу передать тех чувств и того страха, который пережил, а сам вспоминаю момент преодоления трусости. Это всего лишь один шаг вперёд и всё. Буду теперь знать – мало ли что… Если бы я не сделал его, то неизвестно чем бы эта история закончилась. Я не хотел предполагать ничего, но воображение показало несколько ужасных картинок, и я вновь ощутил страх. Полезное чувство и, наверно, необходимое для опыта. Теперь стало понятно, что не только я его испытывал в тот момент – он боялся меня больше чем я его.
В психиатрической клинике на учёте не состоял и судебно-медицинской экспертизой был признан вменяемым. Заплатка на голове – это всего лишь мета его первого поражения. Раненый зверь, как известно, бывает очень опасен. Возможно, в скором времени будет мстить. Как правило, такие люди не сидят в тюрьме долго и по каким-то причинам выходят условно-досрочно. Сейчас он затих, смирился с действительностью, сорит деньгами, работая с известными адвокатами из столицы. Эта особь из особой пароды двуногих, умных и хитрых тварей, ляжет на дно и будет ждать своего часа, а когда о нём забудут, выползет из норы и, истекая слюной, будет искать жертву. Кинется исподтишка на самую хрупкую и беззащитную и сожрёт. Он выберет момент, когда ему не будет угрозы. В первый раз попался случайно, а в следующий, возможно, не попадётся. Морлоки в «серых костюмах» живут среди нас, и распознать их невозможно.
Пистолет, который я целый день носил с собой, был главной причиной всех моих несчастий. Кстати, в нём оставался ещё один патрон, и если бы я спустил курок в тот момент, когда желтоглазый зверёк готовился к прыжку, тогда бы всё было по-другому.
Родители девочки, как оказалось, десятиклассницы, тоже приходили ко мне. От них мне стало известно, что с ней всё хорошо и что вскоре они поедут в Черногорию. Её мать плакала скорее от радости, а когда уходила, поцеловала меня в лоб, отчего я смутился, и меня слегка бросило в жар, а отец пожал мне руку. Мужчина в костюме выглядел как дипломат или министр какой-нибудь.
Пришла меня проведать и старушка, в том же белом кителе, украшенном орденами, а с ней и её верные спутницы. Всю войну прошла разведчицей, ветеран войны, ветеран МВД и как опытный следователь не могла совершить ошибку. Как она сама сказала: «Мне понадобилось полминуты, чтобы понять, кто есть кто». Потом добавила, что, мол, ударил в самый раз, ни много ни мало. Одна из дам, в сиреневой дымке (так выглядело её платье), подарила мне красногрудого петушка на палочке, а другая преподнесла игрушечный револьвер.
Приходила и ещё одна женщина, красивая такая, статная. Поговорила со мной о мнимой гармонии мира, который всё время колеблется между добром и злом, и немного об искусстве, как-то отвлечённо и ненавязчиво, и всё смотрела на меня, как будто хотела увидеть невидимое. Перед уходом положила на тумбочку бумажный пакет и маленькую книжку. После того, как дверь за ней закрылась, я взял книжицу в руки, на твёрдой обложке прочитал: Б.Л. Пастернак, стихи, «Издательство детская литература». Но стихи оказались не детскими. В пакете были пирожки с мясом и картошкой.
Июль от июня мало чем отличается, и в том и в другом тёплые ночи, ранний восход и долгие дни. На двенадцатые сутки моей взрослой жизни мы бродили по пляжу, и уже далеко заполночь, когда на берегу никого кроме нас не было, вошли в воду. Я вспомнил ту самую ночную прогулку, когда мне не удалось её поцеловать, и негромко рассмеялся. Она, не выпуская меня из рук, улыбнулась, как всегда бывало в такие моменты, но не успела ничего сказать. Я приложил палец к её губам: «Тише, не говори». «Хорошо», – ответила она шёпотом.
Штиль и полная луна создавали сказочную атмосферу. Было так светло, что можно было без особого напряжения увидеть все мельчайшие подробности июльской ночи.
Отчасти мне удалось прогнать воспоминания. Стараюсь забыть недавнее прошлое, хотя бы на время. Сейчас чувствую себя частицей живого свободного мира, это похоже на счастье, хотя над этим понятием я ещё не задумывался. Вода фосфорится, и это странно, потому что явление это бывает во второй половине лета, а чаще всего – во второй половине августа. Мы плывём в лунном свете, и я чувствую, как вода своей плотью обнимает тело, будто трогает, днём ощущения совсем другие. Ныряю и вижу, как от рук моих расходятся в стороны светящиеся пузырьки. Мы заплыли далеко от берега, и всё это время нас сопровождал лунный свет, которого в эту ночь было слишком много. С этим золотистым эскортом мы бы могли с лёгкостью преодолеть целое море. Возвращаемся, потому что есть тысяча причин вернуться к берегу. Я беру её на руки, так делают все мужчины в подобной ситуации, много раз видел, не хочется повторять, но невозможно противиться тому, что должно быть. Не взять свою девушку на руки в море, да ещё и ночью, просто невозможно – это всё равно, что испытывать жажду и не утолять её из принципа. Мы выходим на берег, и я вижу, как мириады жёлтых лун стекают по её телу.
Я знаю, что второй такой ночи в моей жизни больше не будет. Никогда не будет. В это трудно поверить и не хочется, однако точно знаю, что не будет. Будут другие ночи, и, возможно, такие же прекрасные, но эта не повторится. Тот день, когда я стал взрослым, тоже не повторится. Я никогда не встречу «ненастоящего» киллера и, надеюсь, не встречу настоящего маньяка. Каждый прожитый день не понарошку может стать уникальным и никогда не забудется.
На следующее утро мы бежим в сторону городского леса, солнце выглядывает из моря, но его лучи ещё не касаются земли.
Теперь я знаю, где она живёт, и вообще слишком много про неё знаю, даже слишком много, но не всё.