— Ямщик, не гони, — лошадей
Менять переправа не станет,
Вещали гнилыми устами
Остатки приличных людей.
Светало. Над речкой корчма
Дымилась особым покоем.
— Давай, что ли с горя повоем
На пейсы чумного ума.
Чтоб так закрутились мозги,
Что сердце зашлось от восторга.
Всего сто парсеков до морга
И шаг до вселенской тоски.
— С чего бы? — Да, просто душа
Тоскует по звёздному гетто.
А наша чумная планета
По призраку горнего «ша...»
— Ша, волки, не надо скулить,
Позорные волки покоя.
— Не нравится мясо сырое? —
Используйте щавель и сныть.
— Ведь Пастырь - известный веган,
Пособник Платона с Адольфом.
На сверхнавороченном Volvo,
У ней под торпедой наган.
Наручники есть в бардачке,
С цианистым калием шило.
На заднем сиденье шиншилла
Для совести на крючке.
Есть удочка, пачка банкнот
И лодка любви надувная,
Чей латексный тальковый пот
Доходит порой до Синая.
— Чувак - сионист, — зацени.
Но, сука, шифруется ловко.
В багажнике боеголовка,
Под кожаным креслом стрихнин.
А в воротнике цианид,
На случай крутого провала.
Он слушает радио «Алла»
И вирши в салоне бубнит.
— Бля, ты не поверишь, мои,
И как они всё узнают-то?!
Он — Jesus, МухАмед и Будда,
Ведущий с нирваной бои.
Бегущий страстей чело-век,
С лицом преисполненным грусти.
Рождённый не в баксах, — в капусте
Безумного времени бег.
Я кончил и руки умыл,
И ноги попарил с солями,
Жуя равнодушно салями,
Болтая ошмётками крыл.
— Твой ангел в пустыне ума,
Попавший под Volvo удачи.
Пока ты стишочки херачил,
Пугая в округе дома.
И лампа сияла в ночи
Звездой Люцифера, зараза.
И небо в потоках тайчи
Стрижей обкончалось два раза
Грозой, — просветлел Пятачок,
Где Винни в лучах Шаолиня
Крошил на батон бардачок
С торпедой вселенской гордыни.