Раскалённые зноем текут небеса,
А под ними вповалку лежат телеса
Ужасающих левиафанов.
Страшно видеть обломки былой красоты:
Подбородки, зады, и мешки-животы,
Что крупнее иных барабанов.
Отдыхает под солнцем российский народ,
Про который считают, что он-де живёт
Без штанов, голодая как нищий.
А по пляжу меж тем выступает торгаш,
Вызывая волнительный ажиотаж
Видом жирно лоснящейся пищи.
"Эх, пожрать бы," – вдруг шепчет с волнением мозг;
И туда, где раскинулся нужный киоск,
Потянулися слонопотамы.
Голодать хоть минутку им просто нельзя
И гурьбой, за мужчинами, жиром тряся,
Поспешают и тучные дамы.
Шаурма, беляши и, конечно, пивко
Заполняют увядшее было брюшко,
И в душе заиграли фанфары;
А поевши сто раз пережаренных блюд,
Полежавши ещё, они строем бредут
В рестораны, трактиры и бары.
Вновь еда украшает собой вечерок:
Шашлыки, лаваши, эскалопы, сырок
Так и манят голодные взоры;
Сам собой отворяется жаждущий зёв
И под звоны тарелок и музыки рёв
Наедаются вдоволь обжоры.
Ну а завтра поУтру на пляжик опять –
Полежать, покупаться, а после пожрать,
Оторвавшись в кафешках по-полной,
А затем, проглотив под пивасик леща,
Эти люди, солёный арахис луща,
Созерцают закаты и волны.
Незаметно проходят погожие дни,
Наконец, когда время иссякнет, они,
Подкопив жировые запасы,
Уезжают домой. Но минует лишь год
И нелёгкая снова сюда принесёт
Тех же самых людей толстомясых.
Ну а я, посетивши подобный курорт,
С отвращеньем взираю на плюшки и торт
И на прочую сладкую сдобу;
Вызывает истерику жареный гусь,
И свинину, и сало с картошкой боюсь
В ненасытную сунуть утробу.
Потому что мне снится навязчивый сон,
Будто я возле моря лежу разморён,
Отдыхая на пляже песчаном,
Окруженный разъевшейся шумной толпой,
И что я самый дряблый и самый большой
Среди племени левиафанов.