Яркой краской размалёван,
На семнадцатом ряду,
Горько плакал рыжий клоун
И ругал свою беду.
Там где рвется - там и тонко,
Не его была вина,
Что к директору, с ребенком,
От него ушла жена.
Трудно в этом разобраться,
Лучше, братцы, не спешить,
Только он не мог смеяться,
А обязан был смешить.
И тогда, тот пёс бесстыжий,
Заявил ему в ответ:
"Ты конечно очень рыжий,
Но тебя в программе нет.
Ты ведь здесь не шут
придворный,
Мог заведомо понять -
Этих клоунов коверных
Пруд пруди, япона мать.
Ты семью мою не трогай,
Цирк не церковь, не простит,
Камасутра, вместе с йогой,
Тут тебя не защитит.
Не устраивай нам сцену,
Что корить себя теперь,
Не вернешься на арену,
И закрой снаружи дверь."
Он тогда совсем сломался,
Силы не было терпеть,
И с трапеции сорвался,
Но свалился прямо в сеть.
Без вопросов и огласки
Другу в горе помогли,
Две воздушные гимнастки -
Откачали, как смогли...
Жизнь, порою, так сурова...
И приходится страдать.
Начинать всё строить снова -
Это словно умирать.
Он теперь приемщик в стирке,
Если нужен, то найду:
Каждый вечер клоун в цирке,
На семнадцатом ряду.