В деревушке одной
Жил еврейский портной -
Моня Кацман, блаженный чудак.
День-деньской он кроил
И, подвыпив, шутил,
Что для Бога сошьёт лапсердак.
В сорок первом году
Все узнали беду,
Содрогнулась от горя страна.
Сколько страшных потерь!
Не до шуток теперь:
Ведь война - она всюду война.
А весёлый портной
Ходит, будто чумной.
Не кроить ему праздничных брюк,
Лёгких платьев не шить
И, наверно, не жить,
Потому что попал в Равенсбрюк.
Больше не было сил...
Кто-то в полночь спросил:
- Мастер Кацман работать готов?
Вот тебе полотно: из дороги оно,
Без весенней травы и цветов.
Вместо пуговиц гильзы пустые пришей:
Ведь война и для Бога война.
Не сниму лапсердак, пока старых ушей
Не коснется опять тишина.
Сделай, Моня-портной,
Мне карман потайной,
Чтоб от смерти ты спрятался в нём.
Не замучат врачи, и в огромной печи
Не сожгут тебя адским огнём.
Время шло, и барак опустел по весне.
Только Моня не сгинет никак,
Потому что ночами глухими во сне
Шьёт он Богу чудной лапсердак...
Моня умер в сто лет, не дивясь ничему:
Чашу жизни он выпил до дна.
И была эта смерть так желанна ему,
Словно божьим ушам тишина.