Красный потоп
http://www.partizanai.org/ignas-j-seinius-raudonasis-tvanas
Мемуарная проза (отрывок)
I
29 октября 1939 года
Нас пятеро в автомобиле. И шофёр.
Автомобиль медленно едет по влажной осенней дороге. Она прямая и настолько хорошая, что можно увеличить скорость. Мешают два обстоятельства: туман и доктор Юргис Алекна, председатель Общества Красного Креста Литвы.
Туман ползёт, вьётся по холмам, опускается в долины, прячет пожелтевшие берёзовые рощи. Иногда обрывает видимость вблизи автомобиля.
Бодрый утренний ветерок разделяет туман на ровные куски, и тогда открывается простор. В тишине воскресенья показывается какой-то спящий одинокий хутор. Мелькают тёмные, покрытые мхом соломенные крыши амбаров и домов деревни, но сквозь редеющие ветви сада сияют новая изба и амбар, покрытые красной черепицей. Можно увидеть даже больше: вокруг хорошо и своевременно засеянные поля ржи с кое-где находящимися более светлыми пшеничными нивами. Испугавшись нас, взлетают куропатки. Тяжёлые, пролетев совсем недалеко, снова приземляются как коричневые точки среди сочной зелени.
Доктор Алекна, бодрый 65-летний старик, врач, фермер, мельник, основатель и вожатый движения скаутов, ну, кроме этого, председатель Красного Креста, не любит спешки и большой скорости. На этот раз ему надо вести беседу с сидящим слева министром США в Литве Мр. Норемом, викингом норвежского происхождения, и ещё с напротив него сидящими представителями комитета Гоовера Мр. Стефенсом и Мр. Редферном. Я, находясь рядом с шофёром, могу следить за происходящим со стороны.
Теперь доктор Алекна был очень увлечён кооперацией земли, которая стала гордостью не только его, но и многих литовцев. «Она, – слышу через полуоткрытое окно, – залечила раны края после Первой мировой войны, поставила на ноги торговлю, стала развивать экспорт, заложила основу быстро растущей промышленности». Именно благодаря ей, сегодня деревня Литвы выглядит лучше, чем в Польше, и значительно лучше, чем в Советском Союзе.
– В нашей стране почти всё охватывающая кооперация создаёт самую лучшую гарантию будущего Литвы, – уверяет он.
Иногда кто-то как будто обрывает слова Алекны. После вчерашнего по всей стране по радио с приподнятым настроением переданного торжественного входа литовской армии в Вильнюс – с танками, артиллерией – дорога местами, особенно в более низких местах, стала ямчатой. Слышно, как он почти молит шофёра:
– Зачем так мчишься? Пожалей жизнь свою и наших гостей.
Шофёр ещё более уменьшает скорость. Но постепенно, как будто толкаемый сзади, автомобиль приобретает прежнюю скорость, около 40 километров в час.
– Далеко ли ещё до старой границы? Или до линии демаркации, как вы её называли? – спрашивает Мр. Редферн, своим худым, полным спокойствия лицом напоминающий ксёндза англиканцев, но всё же с нескрываемым, искренним, явным спортивным интересом к политическими границами.
Литовско-польская линия демаркации, или граница, которую за 19 лет не признали литовцы, была отмечена соломой и названа соломенной, и теперь стала для него интересной. Никем не тронутая она заросла сорняком. Теперь, после падения Польши и после визитов политиков Литвы в Москву, этой границы нет. Старый, в песнях воспетый привлекательный Вильнюс и Вильнюсский край возвращены Литве, хотя по сравнению с литовско-российским договором 1920 года, с урезанными краями.
– Через 15 минут подъедем к бывшей соломенной границе, – говорю я вместо Алекны, из-за кооперации забывшего про вопрос Редферна.
Подъезжаем к Ширвинтос. Городок длиной в три километра расположен на берегу бойкой и крутой Ширвинты. До Первой мировой войны здесь был центр скупки злаков, льна и других сельскохозяйственных продуктов. Отсюда получал снабжение Вильнюс. Теперь, в половине восьмого утра, Ширвинтос ещё спит, как и другие городки, деревни, хутора. Заметно, что вчера городок был украшен флагами. Прогимназия, школа ремёсел, новое, большое здание общества потребителей и разные учреждения были в иллюминациях. Некоторые флаги, дождём прибитые к флагштокам, теперь висят забытыми. Всё равно сегодня они будут висеть, расцвечивая настроение большого праздника. Всю неделю будет праздноваться приход литовской армии в Вильнюс.
Для Ширвинтос это – двойной праздник. С этого дня городок шагнёт в более светлое будущее. Праздник возобновляет память о важных событиях недалёкого прошлого. Здесь, под Ширвинтос, в октрябре 1920 года было отбито нападение генерала Желиговского.
– Весь его штаб был взят нами в плен, половина солдат было убито, – рассказывает доктор Алекна с радостью. – Желиговский сам смог спастись, только прыгнув в Ширвинту. Находясь по шею в воде под мостом, там простоял всю ночь, пока шум боёв не стих. После купания он кашлял целый год, а хриплый голос так и не восстановился.
По соседству с белым кирпичным костёлом в стиле ренессанса, на красивой площади, напоминая о сражении, стоит самый красивый памятник Литвы – на светлых руках матери умирающий сын с мечом в руке.
Останавливаемся у памятника, наполненного глубоким смыслом, выходим из машины. Чувствуем, что нас всех охватывает та же самая мысль: какое будущее ждёт Литву? Не только её, но и Европу, и весь мир.
Возвращаемся в машину и вскоре подъезжаем к озеру Пуоряй, находящемуся в глубокой, окружённой лесом долине, с зыбким маревом над ним. Ещё вчера линия демаркации это озеро разделяло на две части.
– Смотрите же, граница сожжена! – говорит Мр. Стефенс, спокойный светловолосый мужчина, головой достающий до потолка автомобиля. А тем временем нас останавливают два офицера пограничной полиции.
В то время не разрешалось каждому желающему попасть в Вильнюс.
Действительно, заграждения дороги были сильно обгоревшие. На длинных палках больше не было связок соломы.
– Случилось так, – рассказывает полицейский постарше. – Ещё до прихода армии со стороны Укмерге собрались жители с обеих сторон линии демаркации, спели наш гимн, а потом подожгли заграждение. По своей должности мы старались это остановить, но как тут остановишь. Потом мы сами присоединились, помогли, чтобы лучше горело.
Дорога с этого места – уже не дорога, а настоящее шоссе, – мы все признали единогласно. Гравийная дорога была переделана в сплошное ровное шоссе из щебня и завершена совсем недавно, так что даже километровые столбики не были отмечены. Не было ли это шоссе польским правительством намечено для других военных походов? Но против кого? В 1920 году генерал Желиговский как раз по этой дороге пытался прорваться в глубину Литвы и нанести последний удар по Каунасскому правительству. Не думали ли в Варшаве повторить попытку, несмотря на то, что Германия свой меч уже занесла над головой Польши?
Деревни и усадьбы у славного шоссе создают уже другое впечатление, чем то, что мы ощущали до линии демаркации.
– Но тут в большинстве хижины, иначе и сказать нельзя, – Мр. Редферн подытожил свои впечатления. – Куда не взглянешь, дома почти без крыш, стены погнутые, окна забиты мешками, амбары без дверей.
Может быть, Редферн немножко перестарался. Сколько помню эти хорошо знакомые места, они здесь всё-таки выглядят не лучше, а ещё хуже, чем перед Первой мировой войной. Деревни те же, но уже обветшалые. Реформа земли прошла по всей Литве, но этих мест не коснулась. И прогресс сельского хозяйства сюда не пришёл.
Доктор Алекна объясняет:
– Литва, республика фермеров, всегда была государством фермеров. Польша была и осталась королевством с классовыми различиями. До последних дней там правило дворянство, поэтому и видим сегодня разницу.
Что подумали бы американцы, если бы знали, что автор этих слов, Алекна, сам благородного происхождения и иногда даже хвастается, что ведёт свой род из глубины четырнадцатого столетия?
– Наш древний общественный строй мало чем отличался от строя Скандинавии, – продолжает он, как будто обращаясь к Норему, министру норвежского происхождения. – И наши, и ваши правители, князья, избирались, законы были похожими, любовь к свободе и независимости были такими же большими. Вы, как могли, защищались от соседями привносимого христианства, мы боролись против этого на три столетия больше.
На этот раз доктор Алекна сам погружается и американцев погружает в прошлое Литвы. Мили истории пролетают с большей скоростью, чем мог бы развить наш шикарный автомобиль. В 1236 году у Шяуляй литовцы превращают в ничто усилия Ордена Меченосцев поработить Литву. В 1410 году Витаутас Великий сокрушает Крестоносцев у Жальгириса. В 1509 году литовцы у Орши разгромили в несколько раз их превосходящие силы русских. В 1605 году у Кирхольма, около Риги, шведский король Карл IX убедился в остроте и меткости литовских мечей... Литва была очень мощным государством. Разве не знали люди на другом берегу Атлантики, что оно простиралось от Балтийского до Чёрного моря? Не было ли выгоднее Европе и всему миру, когда границы Литвы были недалеко от ворот Москвы?
Постепенно шофёр начинает пользоваться двумя обстоятельствами: и тем, что дорога стала лучше, и тем, что его хозяин доктор Алекна, казалось, совсем исчез в прошлом. Никто не протестует, что автомобиль прямо летит по шоссе и разрывает мглу.
– Не стоит удивляться, что мы стали такими маленькими, а были такими мощными. – Доктора Алекну охватывает элегическое настроение. Почти в то же время вдруг, как будто в соответствии со скоростью автомобиля, поднимается его настроение. – Кто знает, может быть, нас ждёт славное будущее?
Мр. Редферн задумывается, зажигает сигарету. Он курит редко, наверное, собирается повернуть в другое, для него более обычное русло холодного рассуждения.
– Насколько мне известно, литовцы – современная и прогрессивная нация. Не понимаю тогда, зачем вам нужен этот Вильнюс! Ведь это – только ущерб от начала до конца. Вы забираете большой, истощённый город, как уже мы слышали, с сотней тысяч беженцев, с множеством безработных польских чиновников и частных служащих, с миллионами сегодня ничего не стоящих злотых. Увидишь, дорогой доктор, что этот бизнес вовлечёт вашу красивую страну в настоящий ад.
Это я слышал от него вчера. И должен признаться: похоже думают и некоторые литовцы.
– Двадцать лет назад вся Литва была такой, как сейчас Вильнюсский край, – спокойно говорит доктор Алекна. – Тогда мы начинали с пустыми руками. И тех рук немного было. Нас окружали враги. Кроме поляков и большевиков, ещё немцы, нанятые сторонниками русского царя. Нам не хватало продуктов, боеприпасов и оружия, инструментов для сельского хозяйства, домашнего скота, лекарств. Но наша решимость была непреодолимой, мы сумели...
Как дипломат министр Норем почувствовал, что дискуссии коснулись острых вопросов. Национальные дела не всегда можно потрогать руками. Он пытается проложить мост:
– Сначала было слово или мысль, и только потом явилось тело, если я хорошо помню Святое Писание. Мы сами не должны забывать, как важна была сила мысли и слова для материализованной сегодняшней Америки.
– Да. Но всё же... Сегодня многое иначе складывается в мире, чем двадцать лет назад. Нельзя забыть, из чьих рук Литва получила такой подарок. Можно согласиться, что она вновь получила своё сердце – Вильнюс. Но что это означает, когда к её рукам и ногам прикреплены такие гири, как советские военные базы?
Мы все понимаем, что здесь затронут ещё более сложный вопрос. Становится тихо в автомобиле. Мр. Стефенс, сдержанный человек, которому чужды отклонения, возвращается к вопросу, из-за которого мы сразу же после прихода литовской армии едем в Вильнюс. Мы получили информацию, что в Вильнюсе и его окресностях может оказаться около 100000 голодных и усталых беженцев, нетерпеливо ждущих прихода литовской армии. Красный Крест Литвы своими силами никак не мог бы справиться с таким тяжким бременем оказания помощи. Он обратился за помощью к родственным международным организациям. Наше обращение было услышано, поэтому и едут вместе с нами министр Норем, как представитель Красного Креста Америки и Международного Красного Креста, а кроме него, два представителя комитета Гоовера, Мр. Стефенс и и Мр. Редферн, чтобы на месте ознакомиться с ситуацией.
Находясь рядом с шофёром, мне нелегко следить за всеми подробностями дискуссий. Но, с другой стороны, они мне, может быть, больше, чем доктору Алекне, были известны по раньше состоявшимся конференциям. Довольно спокойно могу вернуться к старым знакомым пейзажам, хотя их видел уже давно. Если кому-то что-то понадобится, я буду рядом.
Марево стало подниматься вверх.. Огромные серые облака превращаются в белую ткань, в полупрозрачные мантии, в ничто. Внезапно небо засияло всей своей синевой. Только по ту сторону соснового бора и холмов появляются новые, ещё более тяжелые облака. Скоро не остаётся ни малейшего клочка голубого неба. Но ветер дует всё сильнее, разрывает марево. Ничто не поможет, осень, октябрь переходит в ноябрь.
Мы проезжаем истощённую, ветхую Майшягалу, приближаемся к Вильнюсу. Правда, слышны слова доктора Алекны: «Не спеши! Куда так спешишь? Всё равно приедем!» И мы действительно всё больше и больше приближаемся к цели нашего путешествия. Долины становятся всё глубже, более изогнутыми, холмы появляются всё чаще, выше, превращаются в горные хребты. Дорога поворачивается то направо, то налево, то спускается с горки вниз, то опять поднимается вверх.
Приближаясь к Вильнюсу, становится светло в глазах и в груди. Когда я в детстве с родителями осенью или зимой приезжал в Вильнюс, у меня внутри становилось тепло. Не только сам большой город меня привлекал. Природа здесь была более весёлая, более живая, чем в других местах Литвы. В конце концов, природа может быть прокисшей, морщинистой или бесконечно однородной, а природа вокруг Вильнюса всегда молода и улыбчива. Облака здесь легче и бодрее, чем в других местах, озёра сине-голубые или зелёные, как изумруд. Теперь я понял, почему так. Грунт морены, гравия легко пропускает осадки, меловые и известняковые отложения окрашивают воду озёр в сине-голубой или зелёный цвет. Здесь нет места болотам и стоячей прокисшей воде. И высота над уровнем моря больше, чем в Средней или Западной Литве. Средний уровень – около 200 метров. Поэтому здесь люди веселее, сказки более красочные, песни красивее. Правда, среди населения чувствуется яркое влияние польского языка, но молодёжь поёт по-литовски, даже если не понимает слова. И объясняет: «По-литовски лучше звучит».
Но поля истощённые, сёла бедные, хотя земля не везде плохая. Весёлый Вильнюс притягивает молодых людей и отвлекает их от сельского хозяйства.
С осени 1915 года, с прихода немцев, я не видел Вильнюса, и теперь, вновь приближаясь к нему, в ленте памяти, как живые, отражаются образы. Вместе с тем охватывает беспокойство. Как представитель правительства по делам беженцев при Красном Кресте в это время я больше должен был интересоваться политическими вопросами, но я – литовец и не могу быть безразличным к будущему своей родины.
Неужели большевики только по-добрососедски вернули Литве её старую, всеми любимую столицу? Можно ли поверить в дружеское отношение большевиков к «капиталистическому» государству? Неужели они настолько окультурились, что, протягивая руку, ничего плохого не задумывают? Разве они ничего не утаили, за спиной Чемберлена, защищённой зонтом, вдруг подписав дружеский договор со своими злейшими врагами национал-социалистами?
В 1917 году большевики признали принцип самоопределения наций, а через год напали на Финляндию. Только после ожесточённых кровавых боёв в 1919 году балтийские страны заставили большевиков оставить их в покое.
Что теперь думают хозяева Кремля, возвращая Литве Вильнюс с его окрестностями, но оставляя себе такие литовские области, как Швенчёнис, Мелагенай, Виджяй, Астравас, Родуне, Друскининкай, Друкшяй? Разве не для того, чтобы там по старому обычаю создать Литовскую советскую республику?
Странные вести получают жители Каунаса и других мест. Люди рассказывают, что большевики из Вильнюса увезли всё, что только было возможно поднять и погрузить в грузовики или вагоны. Не только вывезли оборудование фабрик, газетные типографии, продовольственные склады, библиотеки, научные лаборатории, но и отодрали паркет, вырвали радиаторы. Тех, кто пытался протестовать, увезли с собой. Поживём – увидим, может быть, что-то преувеличено, но одно бесспорно ясно: в Вильнюсе остро не хватает продовольствия. Жители вчера встретили армию не только с цветами, но и с кастрюлями и кувшинами. Мы везём в своём автомобиле столько продуктов, сколько смогли взять. Не только для себя и наших гостей, но и для родственников доктора Алекны и моих. Как только были соединены телефонные сети Каунаса и Вильнюса, у нас попросили о помощи.
Мы все в Литве чувствуем, даже если точно и не знаем, что получили опустошённый город и 200000 жителей в нём с краем, где численность населения не меньше и положение не лучше, но утешаемся мыслью: если бы большевики намеревались вернуться в Вильнюс и его окрестности, оставили бы всё, что нашли. Ведь вряд ли они в своей хитрости пойдут так далеко, чтобы ограбить самих себя.
Конечно, со стороны большевиков было совсем незаконно разорять Вильнюс и его окрестности после 10-го октября, после того, как в Москве было признано, что эта область принадлежит Литве. Но всё же можно было бы большевикам простить и это, если бы они после входа нашей армии в Вильнюс больше не грабили и в будущем не вмешивались во внутренние дела Литвы.
Мне, как и всем другим, всё-таки не так легко унять внутреннее беспокойство. Зачем большевикам нужны военные базы в Литве? Ведь вряд ли для того, чтобы охранять нас от наших же коммунистов или от московских. А может быть Сталин не верит, что мы сможем справиться с горсточкой своих коммунистов? До настоящего момента нам это удавалось и так будет и дальше.
Сейчас нам нужна большая вера в себя, нужна смелость, чтобы жить, что-то делать. Мы, литовцы, столько пережившие в прошлом, можем показать решительность и волю и сегодня. Что означает, если получим разорённый Вильнюс, тысячи беженцев, безработных польских чиновников, массу рабочих без фабрик и газеты без типографий? Мы не придём в Вильнюс с большим богатством, но мы уже привыкли трудиться и выживать. А ведь каждый, кто едет в Вильнюс, наполнен весельем, смелостью и надеждой.
Догоняем и обгоняем всё больше едущих в Вильнюс. Это – фермеры с мешками картошки, капусты, с полными ящиками яблок и груш. Можно заметить яйца и кур, в одной телеге – свинью. По четырёхугольным шапкам некоторых фермеров, наверное, принесённым польской цивилизацией, становится ясно, что они – жители Вильнюсского края. Доктор Алекна высунул голову из окна автомобиля и спросил у фермера без четырёхугольной шапки, но одетого в польскую шинель:
– Неужели в воскресенье едете с продуктами на базар? Разве это хорошо?
– Люди в Вильнюсе такие голодные, что кушают и по воскресеньям. Думаем, что хорошо поступаем, – отвечает фермер и смеётся.
– Раньше не смели даже в будни куда-нибудь уезжать, – объяснил другой фермер. – Большевики нас встречали в пути и всё забирали. И даже не благодарили.
– Ну, и что, если бы заплатили? – поворачивается фермер в военной шинели. – Разве их деньги важнее их самих?
– Не будь таким болтливым, – делает ему предупреждение жена. – Черти могут вернуться.
Теперь мы стали лучше понимать, почему в Вильнюсе так остро не хватало продовольствия. Не только потому, что большевики всё забирали, но и снабжение было остановлено. Фермеры ничего не привозили, всё прятали дома.
На лугах, вдоль речек и в кустарниках, замечаем: пасутся коровы, овцы, прыгают стреноженные лошади. Во дворах много кур и уток. Поляки не всё успели реквизировать, а от большевиков, что смогли, спасли.
Мы все молчим. Только слышно, как доктор Алекна шепчет:
– Езжай медленно, совсем медленно.
Перед нами, между тополями шоссе, за дымоходами Шнипишкес, с горы открывается широкая долина. Она окружена холмами, заросшими лесом, местами покрытыми высокими склонами и скалами. Кое-где в долине появляются пригорки, местами соеденённые в прямые линии. Как гигантское мерцающее голубовато-серебряное «S» вьётся Нерис по долине. А по ней, постоянно меняющейся, простирается Вильнюс. Как всегда, в особых исторических случаях, так и сейчас сквозь облака просвечивается солнце, и город стоит в позолоте от края до края. Башни множества разных церквей ренессанса и барокко выделяются, всеми деталями кристаллизуются над красными черепичными крышами домов. Медленно, величественно выше всех вершин поднимается гора Гедиминаса, а над ней – старинная, угловатая, трёхэтажная, всё более сужающаяся башня. Над ней – огромный трёхцветный флаг Литвы, только вчера, после перерыва в двадцать лет, поднятый. Дома города светлые, нежно жёлтого, серого, коричневого цвета. Эти цвета и тёмно-красные черепичные крыши вместе с изящной архитектоникой башен, как будто, приветливо говорят: «Добро пожаловать».
– Ведь это – самый настоящий город Европы! – прерывая тишину, восклицает Мр. Стефенс.
– А чего ты ожидал? – замечает Мр. Редферн, хорошо знающий Польшу и там узнавший, что Вильнюс – один из красивейших городов Польши.
Литовцу всегда становится неприятно, когда приходится слышать, что Литва – край ориентального или даже азиатского колорита. Правда, наш восточный сосед делал всё, чтобы нам навязать это чуждое ощущение, только мы этим его намерениям упорно сопротивлялись и будем сопротивляться.
На улицах города мы встречаем и литовцев, и большевистских офицеров. Они ещё не поселились на своих базах, как должны были. По договору с Москвой в Вильнюсе должно было не остаться ни одного советского солдата. Замечаем, что они даже не спешат. У некоторых гражданских учреждений ещё стоит их охрана. На своих четырёхугольных грузовиках они ездят по городу, как будто были бы дома. Вот там едет один грузовик, наполненный мебелью. Зелёный плюшевый диван поставлен боком среди тёмно-красных стульев венского стиля. Там ещё и большая пальма. Может быть, это – мебель какого-нибудь красного офицера, возвращающегося обратно в СССР. Вряд ли. Мимо нас проезжают два советских грузовика, наполненные водопроводными трубами, радиаторами, арматурой. Разорение Вильнюса продолжается и дальше... Все грузовики едут по тому же направлению, к центральному железнодорожному вокзалу.
Мы остановили одного литовского полицейского.
– Разве вы не предпринимаете никаких шагов, чтобы положить конец мародёрству?
– Делаем всё, что можем. Они говорят, что увозят только то, что уже раньше здесь собрали. К тому же, мы должны быть осторожными, должны избегать столкновений. Причин достаточно. Например, они ещё и сегодня не покинули те казармы, которые должны были покинуть позавчера. Наши воинские части вынуждены ночевать в школах. Центральный железнодорожный вокзал даже сейчас находится под их оккупацией.
Полковник прощается с нами по-офицерски и спешит дальше.
Чем ближе к центру города, тем больше видим красных офицеров. Разница между ними и нашими сразу бросается в глаза. Своими хорошо сшитыми светло-коричневыми униформами, своим высоким ростом, прямой осанкой, а прежде всего своими молодыми и открытыми лицами простые литовские солдаты могли бы принадлежать любой армии Западной Европы. Солдат-большевик выглядит, как будто, утонувший в своей тёмно-коричневой, широкой, будто мешок, и до самых пят свисающей шинели. Кажется, что его плохо кормят, опустошённый от постоянной и скучной пропаганды политруков, освобождённый от обыкновенной самостоятельности, полуошалевшый, морщинистый и состаривщийся, не успев повзрослеть, попрощаться с детством. Красного офицера нелегко отличить от солдата. Глаза понемногу привыкают, и разница становится заметной. У офицера китель короче и из-под него виднеются широкие синие брюки всадника. Это создаёт впечатление, что все офицеры большевиков кривоногие.
– Как они неуместны здесь, в городе, богатом прозрачной величественной архитектурой благородных линий, – замечает Мр. Стефенс.
– Твой вкус капитализмом испорченный. Красота и благородство линий – результат буржуазного достатка, – иронизирует Мр. Редферн.
Я предлагаю посетить некоторые костёлы и прежде всего кафедральный собор. В восемнадцатом веке он был построен знаменитым архитектором Лауринасом Стуокой-Гуцявичюсом в неоклассическом стиле, но так удачно, что не отличается от лучших древних классических зданий. Сейчас только девятый час, ничто нам не помешает. С моим предложением все согласны.
Переехав Зелёный мост через Нерис, поворачиваем налево, въезжаем в улицу Жигимантаса, и, повернув на улицу Арсенала, автомобиль останавливается у библиотеки Врублевского. И как не остановиться, когда улица полностью забита десятком четырёхугольных грузовиков. Медленно, размеренным темпом через большие двери библиотеки вытаскиваются ящик за ящиком. Грузовик за грузовиком наполняются ящиками и отправляются к железнодорожному вокзалу.
У меня в груди словно перехватило дыхание, я выпрыгиваю из автомобиля и подхожу к интеллигентному мужчине, наверное, библиотекарю, беспомощно стоящему около двери библиотеки и наблюдающему за тем, что происходит.
– Неужели вы позволяете вывозить библиотеку? Разве не обращались в Министерство иностранных дел в Каунасе?
– Я думаю, мы испробовали все возможности, – отвечает библиотекарь. – Большевики вежливо нас успокаивают, что сохранят всё, что они забирают. На всё, что они взяли, есть документы.
– А они забрали всё?
– Почти. Забрали всё самое ценное – раздел истории Литвы. Ведь это было результатом усилий всей жизни мецената Врублевского. Он ездил по всей Европе и собирал...
Это знает каждый литовец и поляк. Т. Врублевский был известным польским адвокатом, очень интересовался историей Литвы и всем, что связано с историей её культуры. Он ездил по Европе, искал, собирал и покупал всё, что было связано с прошлым Литвы. Иногда ему удавалось найти очень ценную литературу или неизвестную интересную информацию. Его библиотека была важным источником для историков Литвы и других стран, изучающих прошлое нашего народа. В годы Первой мировой войны Т. Врублевский тестаментом записал библиотеку городу Вильнюс с условием, что, когда Литва вновь обретёт независимость и Вильнюс станет частью её территории, библиотека станет собственностью государства Литвы. Советский Союз приходит вместо Литвы и забирает библиотеку. Большевики увозят историю Литвы...
Когда доктор Алекна услышал об этом, у него прошло желание посещать костёлы. Он предложил поехать прямо в гостиницу, покушать и взяться за работу. Никто ему не противоречил.
Поворачиваем на самую большую и современную в Вильнюсе улицу Адама Мицкевича. С неё открываются другие улицы и переулки, обычно с магазинами продовольственных товаров. В этом нас убеждают большие очереди даже до улицы Адама Мицкевича. Магазины открыты, хоть сегодня и праздничный день, но было получено разрешение их открыть. Продукты были привезены вчера днём и сегодня ночью из глубины Литвы, в основном из складов кооперативной организации «Maistas». Жители приветствуют издалека проезжающте по улицам серо-зелёные автобусы «Maistas».
Литовцу становится и странно, и радостно, видя большое доверие жителей Вильнюса, особенно поляков, по отношению к Литве. Уже вчера по радио сообщали, что поляки с энтузиазмом встретили литовскую армию и литовцев полицейских. Сегодня мы своими глазами видим, что это повторяется. Около каждой новой улицы нам приходится останавливаться, пока прошагают литовские и советские военные части. Хотя и рано, но на улицах полно людей, не только у магазинов продовольственных товаров.
Как только прошагает какая-нибудь литовская военная часть, показывается литовский танк или отряд литовских полицейских, не только литовцы вильнюсцы, но и настоящие поляки всех их поздравляют весёлыми или иными спонтанными восклицаниями. Полицейские, мужчины высокого роста в красивых синих униформах, прошедшие строгий отбор, уже стали популярными. Как только показываются большевики со своими танками, похожими на большие грузовики, вдруг становится тихо. Ещё хуже, когда показываются казаки на маленьких грязных лошадях. Тогда многим, особенно девушкам, трудно удержаться от громкого смеха или от менее вежливых замечаний. Становится страшно на это смотреть. Глядя с другой стороны, можно легко понять поляков и литовцев – жителей Вильнюса. Они уже почувствовали, что означает большевистский режим.
Вечером того же дня доктор Алекна с американцами вернулся в Каунас. Я остался в Вильнюсе от имени Красного Креста организовывать и наблюдать за помощью беженцам. Американцы дадут телеграммы в Вашингтон и Нью-Йорк о положении в Вильнюсе.
Уже раньше здесь был поляками и евреями создан общий комитет помощи под руководством двух вильнюсских поляков левых взглядов – адвоката И. Загорского и врача М. Петрусевич. За всё они несли личную ответственность. Большевикам было удобно, чтобы люди своей головой отвечали за свою работу. Чтобы у них было, чем заняться, красный комендант Вильнюса выделил 100000 рублей на дела беженцев.
Мы не нашли столько беженцев, как сообщалось. В комитете Загорского было зарегистрировано только 5000; половина поляков, половина евреев. Общество поддержки лииовцев из зарубежных стран зарегистрировало 2000 литовцев, которые примчались из тех областей, которые оставались под властью большевиков. Скоро выяснилось, почему так мало было беженцев. Люди избегали регистрироваться, боясь, чтобы большевики их не собрали и не вернули обратно. Зарегистрировались только те, которые голодали. Теперь было очень вероятно, что количество беженцев скоро увеличится. Через несколько дней их стало 27500: 3700 литовцев, 12500 поляков, более 11000 евреев.
Имея 100000 красных рублей, действительно не многих можно накормить досыта. Вечером и утром беженец получал суррогат чёрного кофе и 50 грамм чёрного хлеба. На обед – тарелка картофельного супа и столько же хлеба. Люди были голодными, дети не могли стоять на ногах. Многие спали в школах и монастырях на полу. Получить где-нибудь солому было нелегко потому, что большевики реквизировали сено. Фермеры отказывались продавать солому даже за такие хорошие вещи, как мыло, соль, керосин. Но если где-то удавалось купить сено, ещё хуже было с тканью для мешков. Вся ткань, если не была реквизирована или продана, то была спрятана для лучших времён.
Психоз беженцев одинаковый во всём мире. Люди знают, что армия противника находится лишь в нескольких километрах от их домов, но сомневаются, уже бежать или немного подождать. Вдруг показывается чужой патруль, танк или пара самолётов над домом, и тогда люди бросают всё и бегут в том направлении, где может быть открыта дорога. Когда весной среди беженцев литовцев из Клайпедского края я встретил серьёзных взрослых мужчин, они не понимали, как могли дома оставить жён и детей. Несчастные матери плакали, в кроватках оставив своих детей. В том, что люди, убегая, забывают, что после довольно тёплой осени наступает суровая зима, или что чистоту и здоровье соблюдающему человеку недостаточно взять одну смену белья, удивляться не стоит. Я совсем не удивляюсь. Будучи среди беженцев, слушаю их душераздирающие рассказы о том, как каждый из них, убегая, дома оставил то, что наиболее дорого, незабываемо, самое важное, нужное.
Несмотря на горький опыт литовцев, мне становится жалко польских интеллигентов. Высокообразованные, национально сознательные и гордые они стараются как можно дольше не замечать своё состояние.
Продают вещь за вещью: золотые часы, кольца, лучшую одежду, а потом идут и ложатся на полу в общежитиях среди других беженцев. Они довольствуются голодным пайком. Но в пыли и в душном воздухе не перестают мечтать о заново воскресшей Польше, ещё больше и мощнее.
Беженцы евреи больше нервничают, часто вообще теряют настроение, но они быстрее адаптируются к новым обстоятельствам и легче для себя создают новые условия жизни. Их международные организации по оказанию помощи действуют намного лучше наших. Пока мы дождёмся какой-нибудь помощи от Международного Красного Креста в Женеве или от комитета Гоовера для беженцев христиан, их Joint уже успевал всё сделать для своих. Уже через два дня после прихода литовской армии в Вильнюсе евреи оставили так называемый комитет Загорского, как больше им не нужный.
Как только могу, гуляю по Вильнюсу и возобновляю старые знакомства.
Мы не раз жаловались, что поляки не заботились о Вильнюсе. Конечно, Каунас намного дальше шагнул вперёд и стал современным городом. Но о том, что поляки совсем забыли про Вильнюс, сказать нельзя. Дома были покрашены недавно или не очень давно, деревянные тротуары были заменены бетонными или выложены плиткой, а круглые камни на улицах были заменены базальтом или даже асфальтом. Все здания исторического или архитектурного значения, а такими было множество домов Вильнюса, были хорошо сохранены. Даже гора Гедиминаса, очень дорогая сердцу литовца, не была забыта. По соседству с ней и в самой горе, на вершине которой когда-то возвышался величественный замок, польские археологи за несколько лет копали и открыли новые исторические здания или нашли их остатки. Правда, жители Вильнюса замечают, что то, что поляки сделали в заботе о красоте города, было сделано за последних три года. Но хорошо и это. Они как будто готовились вернуть Вильнюс Литве, как будто хотели ради хороших соседских отношений отдать свой старый долг.
Теперь стены домов украшают множество всяких обращений к жителям. У коменданта, бургомистра и других органов есть, что сказать людям. Они обращаются к жителям по-литовски или по-польски. Это разумно, это помогало снять напряжение. Кое-где ещё можно заметить остатки большевистских манифестов и обращений. Все они были написаны на русском языке, иногда на белорусском. Это свидетельствовало о том, что Советский Союз становился всё больше и больше русско-националистическим.
Большевистские манифесты ясно и открыто признают, что в старую Польшу и в Вильнюс они пришли свергнуть режим «капиталистов и дворянства». «Большевики приходят к освобождённым жителям со светом и хлебом. Поддерживайте коммунизм и положите конец своей нищете», – объявляется буквами, величиной в дециметр. Однажды на улице Доминикону, недалеко от городского управления, я заметил трёх рабочих, стоящих у такого плаката и делающих свои выводы:
– Странно действуют эти слова большевиков. Как только они пришли, сразу исчезли и свет, и хлеб. Даже с фонарём не найти ни одно, ни другое.
«Свет» на их языке означал и что-то больше, и конкретнее. Они прежде всего имели в виду стройку гидроэлектростанции около Турнишкес, семь километров на север от города. Многие думали, что она будет снабжать электричеством не только Вильнюс, но и большую территорию возле него. На стройке около Турнишкес работало две тысячи людей. Большевики забрали всю землеройную технику, весь транспорт по вывозу вырытой земли, даже обыкновенные лопаты и другие инструменты, как «военную добычу». Работа должна была остановиться.
Есть много примеров, свидетельствующих о том, каким образом большевики старались осуществить идеалы коммунизма. В Вильнюсе была современно оборудована фабрика «Electric» по производству радиоприёмников, где трудилось 600 человек. Большевистские оккупанты, наверное, думали, что батюшке Сталину понадобится такая фабрика. Поэтому они новому совету рабочих предложили, чтобы он решил фабрику переместить в глубину Советского Союза. Совет рабочих единогласно отказался принять такое решение. Тогда вместо фабрики взяли и увезли сам совет фабрики. Был создан новый совет. Его члены, желая спасти свою шкуру, имея горький опыт, уже голосовали так, как хотели «друзья». Фабрика была «по просьбе рабочих» размонтирована и по частям увезена. Некотороые из рабочих, чтобы не остаться без работы, хотели тоже уехать, но получили строгий ответ, что они там не нужны.
Чтобы лучше и удачнее удалось перевезти другие фабрики и заводы, был найден другой путь. На каждый намеченный для перевозки завод был назначен свой комиссар русский, и он уже формально решал судьбу завода. Всё-таки не вся промышленность Вильнюса была увезена таким образом. Осталось несколько пивоварней, одна фабрика табачных изделий, две небольших фабрики по изготовлению бумаги. Ну, и кроме этого, 30000 безработных.
Когда министр Литвы в Москве по-дружески обратил внимание Молотова на суть такой политики Советского Союза и на то, что Вильнюсский край для Литвы потерял своё материальное значение и что рабочие остались без хлеба, Молотов ответил так же вежливо и дружелюбно:
– Владельцы тех фабрик и заводов сбежали. А имущество, оставшееся без владельца, достаётся государству. Кроме того, владельцы сбежали до того, как Вильнюсский край был отдан Литве.
Надо признать, что с первого взгляда аргументация не была слабой. Стоит обратить внимание на то, что по договору 1920 года между Литвой и Россией Вильнюсский край был признан частью территории Литвы. По такой аргументации большевикам не надо было бы играть комедию ни с советами рабочих, ни с комиссарами фабрик. Они, наверное, раньше об этом не подумали.
Запоздалая аргументация формально имела, на взгляд большевиков, и другое основание: владельцев заводов практически не было, хотя никто из них никуда не убегал. Владелец «Electric» по делам своего завода уехал в Лондон ещё до того, как большевики ударили в спину Польшу. Других владельцев большевики поймали, как только вошли в Вильнюс, и увезли в отдалённые области советского рая. Ведь надо было защитить рабочих от плохого влияния.
Не знаю, какая более глубокая цель была у большевиков в удалении отдела истории Литвы из библиотеки Врублевского. Наверное, та же самая. Был размах освободить и библиотеку Вильнюсского университета от всех книг и рукописей, и книг по истории. Если большевики в своих манифестах о свободе, хлебе и свете имели в виду что-то благороднее или выше, чем тот свет электричества, который все ждали от станции в Турнишкес, то становится ясно, что они в этой области потрудились неплохо. Они хотели и духовный свет погасить так же радикально.
Не только из-за беженцев, но и из-за всех польских чиновников и служащих, сюда перемещённых из Польши, но и из-за безработных рабочих у нас было много забот. И не только из-за них. Ко мне ежедневно приходят плачущие жёны, матери, несчастные дети и грустящие родственники всех тех, которых большевики ни с того, ни с сего куда-то увезли. Все молят о помощи, обращаются за советами и указаниями, как можно было бы связаться с изгнанниками. Они думают, что Красный Крест может всё и может им вернуть членов их семей. Конечно же, делаю всё, что могу. Обращаюсь в органы нашего государства, в Международный Красный Крест. Советские органы всячески выкручиваются и объясняют, как только могут. Они говорят, что Красный Крест Литвы может заботиться только о гражданах Литвы и о тех жителях Вильнюсского края, у которых есть право на гражданство Литвы. Кроме того, советские органы хотят подождать, пока их судебные инстанции скажут своё слово. Они никого без вины не задерживают и не обижают. И так без конца. А когда уже не хватает аргументов, прямо говорят, что ничего не знают, могут ли разыскиваемые лица вообще быть где-нибудь у них. Через неделю, другую, третью возвращаются те же женщины, дети, старики и спрашивают, и смотрят горящими, покрасневшими глазами, хотят узнать, есть ли хоть какая-то надежда или весть. Сам не верю, что они смогут когда нибудь увидеть своих родных, но успокаиваю, утешаю.
За шесть недель оккупации большевики из Вильнюса увезли более 800 людей. Арестовывали и увозили не только капиталистов, промышленников, профессоров, чиновников, газетчиков, но и вождей рабочих, и простых ремесленников, хотя и совсем незаинтересованных в политике, но которых можно было подозревать, что они могут оказать влияние, по мнению большевивов, нежелательное. У НКВД, страшной тайной советской полиции, было несколько бюро жалоб, где любезно принимались анонимные жалобы и сообщающия, а доносчики получали по 5 рублей за голову. Если кто-то хотел кому-то отомстить или просто получить деньги, тут была хорошая возможность. А НКВД со своей стороны мог показать и гордиться, что он сотрудничает с широкими массами народа.
Можно было увезти и больше людей. Но, что так не случилось, виноват сам метод работы НКВД. Ведь НКВД придерживается гуманного, благородного метода работы. Он не прикасается к людям на улице, навещает их дома ночью, когда все спят, обычно с часу до трёх ночи. Задержанный исчезает в полной тишине, и ему не надо опасаться, что на него могут глазеть соседи или встреченные на улице знакомые почешут затылок. Поэтому каждый, кто сам себя подозревал или не хотел быть проданным за пять рублей, не спал дома и искал ночлег где-нибудь в пригороде у какого-нибудь простого, но приличного рабочего. Это стоило дешевле. Конечно, по соображению безопасности люди меняли место ночлега, две ночи подряд не ночевали в том же месте.
Понемногу положение в Вильнюсе становится нормальнее. Большевистские плакаты исчезают с заборов и стен, как след страшного сна. Из-за нехватки товаров раньше закрытые магазины опять открываются каждый день, а очереди людей становятся короче. Лица людей на улицах уже спокойнее, яснее, исчезает привычка в страхе оглядываться. Люди не боятся между собой разговаривать. Конечно, Литва взяла на свои плечи бремя необычайной экономической тяжести, забрав себе Вильнюс и Вильнюсский край, но она, без сомнения, с этим справится, и не стоит опасаться. Всё будет хорошо, если не случится что-то неожиданное.
Большевики часть своих военных сил вывели из Вильнюса, красных офицеров стало меньше на улицах, но они ещё есть. По соглашению в Москве их уже давно здесь не должно было быть. Ничего, нужно лишь терпение, и они исчезнут. Исчезнут понемногу.
Игнас Шейнюс (1889–1959)
Игнас Шейнюс, настоящая фамилия – Игнас Юркунас (Ignas Seinius (Ignas Jurkunas), 1889–1959) родился 3 апреля 1889 года в деревне Шейнюнай, недалеко от городка Ширвинтос, умер 15 октября 1959 года в Стокгольме (Швеция). Там был похоронен. Название родной деревни и рядом находящегося озера стало источником для литературного псевдонима. Ещё раз пришлось менять фамилию, став гражданином Швеции. Тогда он свой псевдоним писал чуть иначе, чем на родном языке – Ignas Scheynius. В итоге псевдоним стал фамилией. Он был сотрудником прессы, журналистом, литовским и шведским писателем, дипломатом довоенной Литвы.
Сначала И. Шейнюс учился в школах ближайших посёлков – Гелвонос и Муснинкай. В 1907–1908 годы он учился в Каунасе на курсах учителей. В 1908 г. в Петербурге экстерном сдал экзамены на право работать учителем народных школ. В 1909–1910 годы начал сотрудничать с литовскими периодическими изданиями «Vienybe Lietuvninku» (Единство Литовцев), «Ausrine» (Заря), «Viltis» (Надежда). Познакомился с писателем, ксёндзом Юозасом Тумасом-Вайжгантасом и был под его опекой. В 1912–1915 годы И. Шейнюс изучал философию искусства в Московском народном университете им. А. Шанявского. В Москве познакомился с Юргисом Балтрушайтисом. В 1913 году было издано самое известное произведение И. Шейнюса – роман «Купрялис» (Горбун). В 1915 году И. Шейнюс был назначен уполномоченным Стокгольмского отделения Литовского общества помощи поострадавшим от войны. За год выучил шведский язык. В 1917 году была издана его первая книга на шведском языке. Летом 1917 года женился на Гертруде Сидофф (Gertrud Sydoff). Она работала журналистом. С того времени И. Шейнюс стал всё больше писать на шведском языке. В 1922 году родился сын Ирвис. Он стал судьёй. В 1919 году писатель был назначен руководителем пресс-службы представительства Литвы в Стокгольме. В 1921–1922 годы работал в представительстве Литвы в Копенгагене. В 1924–1927 годы работал представителем Литвы в Скандинавии с резиденцией в Стокгольме. Потом некоторое время работал в частной фирме, больше внимания уделил творчеству. В 1932 году вернулся в Литву. В 1933–1934 годы был редактором газеты «Lietuvos aidas» (Эхо Литвы). В 1935–1939 годы работал советником Клайпедского губернаторства по печати, учредил и редактировал ежедневную газету «Vakarai» (Запад). В 1939 году, после того, как Клайпеду заняли гитлеровцы, а СССР вернул Вильнюс, И. Шейнюс был назначен представителем Красного Креста Литвы в Вильнюсском крае. В 1940 году, когда Литву оккупировал СССР, эмигрировал в Швецию. В 1943 г. получил гражданство этой страны и там жил до смерти. С того времени произведения писал только на шведском языке.
И. Шейнюс стал новатором литовской прозы, представителем импрессионизма, одним из самых активных энтузиастов модернистской эстетики. Он наиболее известный как автор романа «Купрялис», его произведения придали смысл новым эстетическим ценностям в литовской литературе. И. Шейнюс был известен своей литературной деятельностью и пользовался популярностью в обществе. C 1908 года принимал участие в литературной жизни Литвы. Писал фельетоны, публицистику и стихи. С 1915 года жил в Швеции, много писал о Литве на шведском языке. В 1917 году издал очерк о литовском искусстве, в 1918 году – сборник поэзии в прозе (оба на шведском языке). Считается, что самые лучшие произведения были написаны на раннем этапе творчества (в 1910–1914 годы) – 3 повести, много новелл, роман «Купрялис». Есть два варианта этого романа. Первый появился в 1913 году в США, второй – в 1932 году в Литве. Автор отмечает, что многое менял, прикасался к каждому предложению. Это произведение можно считать первым в литовской литературе романом о любви.
До начала Второй мировой войны И. Шейнюс написал роман «Siegfried Immerselbe atsinaujina» (Siegfried Immerselbe обновляется, 1934), пьесу «Diplomatai» (Дипломаты, 1938), сборник новелл «As dar karta griztu» (Я ещё раз возвращаюсь, 1937), книгу воспоминаний « Teviskes padangeje» (На небе родины, 1938), на шведском языке очерк «Raudonasis tvanas» (Красный потоп, 1940) о советизации Литвы. Позже И. Шейнюс приблизился к экспрессионизму. Произведения переводились на финский, датский, английский языки. Часть произведений, написанных на шведском языке, переведена на литовский язык. Много произведений ещё остаются в рукописях. В советское время в Литве книги И. Шейнюса почти не издавались, а в Швеции гонорары за произведения были самым главным финансовым источником семьи.