В деревне нашей жил троюродный брат Ефим. Отрочество его пришлось на начало войны, тогда ему было 12 лет. Он был младшим сыном у своих родителей, последним, самым любимым. Старшие отправились на фронт, а он остался один со стариками. И на него, такого любимого, свалилось не маленькое хозяйство. Особенно трудно приходилось летом. Лета у нас знойные; чтобы получить урожай, надо попыхтеть и водички поналивать немеренно. И любимый младший сын впрягся в тяжелую работу, но не готовый к настоящему мужскому труду позвоночник вначале покривился, а вскоре появился горб.
При всём этом Ефим был умен и очень красив, лицо его было просто иконописное. Полюбилась ему Клавдия, поженились они и родили двоих сыновей.
Ефим, конечно, так и остался навсегда инвалидом детства. Но, тем не менее, он имел искру Божию, а такие люди чем-нибудь, да удивят. Увлекся он с молодых лет пчеловодством. У него не было большой пасеки, но несколько ульев всегда было. Обладая пытливым умом, мой брат был довольно молчалив. Но стоило только затронуть тему пчёл, он говорил охотно и так увлекательно, что все заслушивались и узнавали много нового и интересного.
К нему часто наведывались пчеловоды из разных мест, даже из других областей России. В нашей степной глуши, далекой от цивилизации, в 30 километрах от районного центра, конечно, такие визитеры не оставались незамеченными.
Наш общий прадед Савелий имел двоих сыновей: Ивана – деда Ефима Иосифовича и моего деда Илью. Дом Савеличевых и сейчас стоит на высоком берегу безымянной речушки, которая впадает в Битюг - приток Дона.
Они жили тут своей степной размеренной жизнью, в праздники собирались вместе и пели бесподобные степные песни. На летние каникулы я чаще всего приезжала в деревню. Здесь было много родни, но самым теплым местом всегда оставался дом Савеличевых - с большим чистым двором и уютным тенистым садом. Я любила собирать стариков и старушек, чтобы уговорить их спеть старинные песни. Они смущались, отказывались, но сдавались на мои настойчивые просьбы, и начинали петь тихонько: один несмелый голос, второй чуть слышный, как бы для себя, третий, уже смелее… И разливалось, крепло, окутывало меня многоголосье – и это был праздник. Купаясь в волшебных звуках, я , наверное, догадывалась, что ловлю последние мгновения уходящего навсегда неповторимого, непередаваемого чуда - степного вольного казачьего многоголосья. В том хоре пела и тётя Анна, мать Ефима. Эти старики одаривали меня чудесными казачьими песнями, песнями своей молодости, а молодость их расцветала (подумать только!) в 19 веке. Мне посчастливилось соприкоснуться с этой красотой в детстве.
Ефим, когда я приезжала из Москвы в отпуск, обязательно приглашал нас в гости, особенно когда качали новый мёд. Сколько я ни пробовала разных медов, но такого, как у Ефима – не встречала. Степной мёд всегда с горчинкой, там много трав с привкусом полыни.
А однажды мы угостились мёдом вместе с моим мужем. И в самый разгар чаепития брат мой сказал:
- Вот ты человек городской, образованный. Скажи мне: кто такая пчела?
И я, не увидев глубины в таком простом вопросе, ответила коротко:
- Насекомое.
Я тут же пожалела, заметив холодный взгляд Ефима.
- Сама ты насекомое! – сказал он. – Да они коммунизм давно построили.
И он стал рассказывать о пчёлах: об их интеллекте, коллективизме, о том, как у них всё мудро и гармонично устроено. Он говорил много и интересно, но иногда прерывал свой рассказ и повторял с ухмылкой: «Насекомое…»
Вот и это поколение уже за горизонтом, но еще слышатся отзвуки казачьих песен, еще шепчет ранним утром у образов бабушка Стеня свою молитву, а дед пророчит внукам: "Если есть искра Божия, то она и согреет и засияет".