Застыла тревога
в глазах твоих цвета солнца
и патоки,
от того,
что доверяясь,
ты будто бы
прыгаешь в бездну.
Но если я скажу,
что буду вечно
держать тебя
за руку,
ты поверишь,
что я и правда
никогда не исчезну?
Если я скажу тебе,
что сор из избы
останется в ней же,
что мое слово – весом с глыбу
и не сметётся ветром,
что я пройду с тобою
по пустыням
и дорогам снежным,
не жалуясь
на смену погоды
и число километров?
Поверишь ли ты,
когда я буду кулаком
барабанить
в свою грудь,
кипятком прошлого
ошпаренную,
что я всегда
буду тем самым
весёлым парнем,
который с цветами
прибегал к тебе
утром ранним?
Примешь ли ты
своим чутким
ранимым сердцем
к нему леской натянутую,
будто к Богу, мольбу?
Поверишь ли ты,
что когда мне будет
нечем согреться,
я все равно не уйду
паломником
к другому
костру?
Сможешь ли и ты
через года
протянуть эти нити,
стать линией жизни
на ладони
и самым прочным швом
сплести между ранами
узел и помочь мне
забыть их,
или же сама
пройдёшься по ним
перочинным
ножом?
Избавишь ли ты меня
от крепко сковавших
запястья оков,
что в пожаре мыслей
не дают обрести мне
уют и покой,
ну а если всё-таки
успеет обрушиться
высота потолков,
останешься ли ты
на полу
в обнимку со мной?
Будешь ли всегда ты
лунным спутником рядом,
соратником в бойне
против армии, что
выше числом?
Разделишь ли
горе без радости
и постели помятые,
когда я на мгновение
превращусь
в никто
и ничто?
Ну а если однажды к стене
алой краской замызганной
меня приведет
из лиц мне больно знакомых
конвой,
скажи мне, девочка
с глазами
бенгальскими-искрами,
ты выстрелишь
вместе с ними?
или закроешь меня
собой?
Сможем ли мы
вместе в этой битве
собраться с силами
и сберечь сплетение
ладоней,
словно самый
чистейший алмаз?
Но пока в моих пальцах
теряются
твои пряди
чернильные,
я верю,
что мы справимся.
я верю
до бесконечности
в нас.