Тамара Коваль
Письма с фронта
1
Надежда Васильевна Муругова уже в который раз перечитывала письма сына с фронта. По окончании лейтенантских курсов его в срочном порядке отправляли на Сталинградский фронт.
Только на полчаса смог Юрий вырваться попрощаться с матерью. Она в этот день сварила борщ, испекла его любимые пирожки с капустой и, угощая его, все приговаривала:
– Юра, сыночек, ешь до ладони, на войне никто пирогов не напечет…
Собрав сына, она перекрестила его на дорожку и, сдерживая слезы, попросила:
– В целом свете ты у меня один. Возвращайся, я за тебя молиться буду. По сводкам передают, что под Сталинградом сейчас самое пекло… Береги себя.
И потянулись для матери дни ожиданий весточек от сына. Вот оно, первое письмо:
«Мама, здравствуйте! Вот я и на фронте. Я пока жив и здоров, чего и вам желаю, а также шлю горячий боевой привет. Меня назначили командиром взвода. Все ребята уже воюют второй год, не раз смотрели смерти в лицо, но меня, как командира, приняли. Мама, не болейте, не волнуйтесь, в мыслях я с вами, дома. Вы всегда говорили, чтобы я выучился на инженера. Так и будет, мама, я обязательно исполню наше взаимное желание, а сейчас надо бить врага точно и метко. Полевая почта 24499А. Ваш сын Юрий. 16 мая 1942 года».
Безошибочно Надежда Васильевна нашла второе письмо.
«Мама, здравствуйте! Получил от вас весточку, очень обрадовался. Сообщаю, что жив, здоров. Наши войска готовятся к наступлению. Мой взвод бьет врагов, потерь среди личного состава нет. Страшно смотреть на освобожденные города, села: всюду разруха, нас встречали старики и дети. Сердце наполнялось ненавистью к врагам. Я готов огнем своих орудий смести с нашей земли всю фашистскую сволочь и уничтожить их в своем же логове. Напишите, где сейчас ребята из нашего класса. Давно не получал писем от друзей Василька Обоимова, Степки Карнаухова. Что узнаете о них, напишите. Обнимаю, берегите себя. Ваш сын Юрий. Деревня Зеленый Дол. 31 июня 1942 ВПП 24499А».
Третье письмо мать выучила наизусть.
«Мама, родная, здравствуйте! Вы ни за что не поверите, что любовь и война – вещи совместимые, но это так. Здесь, на войне, я встретил свою первую любовь. Жизнь приобрела особый смысл. Теперь я с утроенной силой бью фашистов, чтоб поскорей наступил мир. Я вернусь домой вместе с любимой, медсестрой Клавой. Мы вместе мечтаем, когда наступит мир. Мне почему-то кажется, что победу мы будем праздновать весной, когда звенит душистый ландыш, когда в нашей речушке Светлой плещутся чудо-красавицы уточки мандаринки. Мама, я узнал, что пропал без вести Василек. Я очень хорошо помню, как при прощании его отец сказал: «Возвращайтесь живыми».Я уверен, что ничего страшного с ним не случилось. Обнимаю, целую Ваш сын Юрий. Село Облепиховка, 25 июля 1942».
На это письмо Надежда Васильевна не спешила с ответом, понимая, что сын ждет поддержки и ее одобрения на дружбу с Клавой. Но понять, тем более одобрить любовь сына, она не могла. Она послала его на войну родину защищать, а не шашни крутить. Вдруг это нечаянная любовь, не настоящая, а просто увлечение? Мыслей было много, а решения не приходило.
Пролетел август, за ним сентябрь, и она решила написать ему ответ. Она прямолинейно ему указала, что на войне следует бить врага, а не предаваться увлечениям.
На это письмо ответа Надежда Васильевна не получила и послала второе, третье. Ответа не было. Она уже корила себя за свою жесткость и только молила Бога, чтобы с сыном ничего не случилось.
В октябре сорок второго года зима в сибирский поселок Усма пришла рано. Снега намело выше крыши. Но дров у Надежды Васильевны еще сыном было заготовлено про запас на две зимы. Школьники прибегали к учительнице помочь матери солдата то воды принести, то дров наколоть, то двор от снега почистить. Переволновалась Надежда Васильевна в ту позднюю осеннюю пору, но вида не показывала, на работе держалась, как могла.
Наконец пришло долгожданное четвертое письмо от сына.
«Мама, родная, здравствуйте! Знаю, уверен, что вы писали мне письма, но они не доходили до меня. Наша полевая почта постоянно меняла свои координаты, так как обстановка менялась постоянно в связи с подготовкой к наступлению. Я был ранен, меня задело осколком в бедро, но меня подлечили, и я сейчас как новенький. Все обошлось. Главное, я вернулся в свой полк, в родной взвод, к своей Клавдии. Она замечательная девушка. Она меня ждала, и мы любим друг друга. Вам, мама, от нее горячий привет. Знаете, мама, здесь, на войне, я стал писать стихи. Правда, они, возможно, немного несовершенные, но пишу я их искренне, как сердцем чувствую. Клаве и моим товарищам нравятся. Посылаю вам одно из них:
До Победы надо дожить,
Добежать, дошагать, доползти.
День Победы украсят салюты,
И вернутся солдаты домой.
Я приду к тебе, мама, весной,
Обниму тебя на рассвете,
Когда птахи поют на лугах,
Когда сладко черемуха пахнет,
И сады утопают в цветах
Пишите. Всегда с нетерпением жду ответа. Ваш сын Юрий. 22 ноября 1942 года».
Перебирая письма одно за другим, она уже в который раз взяла в руки пятое письмо от сына. И вдруг безутешно расплакалась. Прошел месяц, как она его получила, но не знала, как поступить с ним, что ответить сыну.
Успокоившись, она вновь прочитала письмо.
«Мама, родная, здравствуйте! Что случилось, почему от вас так долго нет ответа? Я так надеялся прочитать в нем хоть строчку о Клаве. Но вы, видимо, не поняли, что это у нас настоящее чувство. У меня нет времени, мама, уверять вас в искренности наших отношений. Идут тяжелые бои. Мой взвод понес большие потери. 29 декабря была разгромлена группировка немцев под местечком Котельниковский. Готовимся к наступлению на Сталинград, и я прошу выполнить мою просьбу. Клава беременна, ее отправляют с фронта. Но ей ехать некуда, она детдомовская, родных нет. В этом мире для меня есть только два близких мне человека - вы, мама, и моя жена Клавдия, которая ждет моего ребенка, вашего внука. Прошу, мама, встретьте ее, примите как родную и дождитесь меня с победой. Сыграем свадьбу, рождение ребенка. Только дождитесь меня , я вернусь. Мама, мне больно читать строки, где вы пишите о смерти Степана. Он не должен был погибнуть, он единственный сын у тети Паши. Как она теперь будет без него? Как мы все будем без него? Я никогда не смирюсь с его смертью. Я буду бить ползучих гадов, пока не придет им конец. Ваш сын Юрий. Котельниковский, 30 декабря 1942».
Никому из соседок, на работе не рассказывала Надежда Васильевна про связь сына с медсестрой, боясь осуждения. Будучи парторгом в педколлективе, она сама не раз жестко поправляла оступившихся молодых учительниц, всегда действуя принципиально.
Ожидая приезда девушки, она не знала, как ее встретит, что скажет соседям, как объяснит им появление молодой беременной женщины в доме и на каких правах; вот, мол, встречайте невестку, ее мой сын обрюхатил. Да его ли это ребенок?..
Одолеваемая сомнениями, она с чувством стыда и позора ожидала ее приезда.
2
В дверь нерешительно постучали. Надежда Васильевна напряглась; растерявшись, она уже наверняка знала, что приехала Клава.
Открыв дверь, она встала у порога и молча рассматривала невысокого роста молодую женщину. Она успела отметить про себя, что беременность ее была где-то на шестом-седьмом месяце.
-Здравствуйте, я Клава Гаврикова, вам сын Юрий писал про меня, – то ли она так представилась, то ли задала Надежде Васильевне вопрос.
Надежда Васильевна молчала. Она никак не могла взять в толк, как ее высокий, красивый парень смог влюбиться в такую лягушку: рот до ушей, нос кнопкой и весь усеян конопушками.
–Если не верите, вот мои документы, – заметив смятение Надежды Васильевны, Клава поспешила вытащить их из гимнастерки, расстегивая шинель.
–Не надо, верю, заходите, – сухо пригласила она Клаву. – Садитесь, – и указала на табурет.
Клава смотрела на Надежду Васильевну и уже стала сомневаться, а это ли мать Юрия? По его рассказам выходило, что она добрая, сердечная и примет ее как родную дочь. Она растерянно смотрела на седовласую женщину и чувствовала исходящую от неё. Враждебность. Надежда Васильевна долго молча смотрела на улицу. Наконец, не оборачиваясь, сказала, как отрубила:
–Ну, вот что, девонька: замуж выйти – не лапти обуть. На вашей свадьбе я не гуляла, «горько» вам не кричала. Вот дверь и порог, а сыну я сумею объяснить свой поступок. Прощайте.
Под сердцем шевельнулся ребенок. Клава медленно, стараясь как бы не потревожить его, встала, подняла свой рюкзак и пошла к двери. Ноги были как деревянные. Она еще думала, что это недоразумение, оно вот-вот окончится и ее окликнут. Но нет, всей спиной она чувствовала укор и презрение.
Хлопнув дверью, не попрощавшись, она вышла на улицу и жадно глотнула свежий воздух. Ребенок в животе еще раз ощутимо толкнул ножками. Клава невольно обхватила его, как бы защищая от нависшей угрозы.
Путь от вокзала был неблизкий, Клава очень устала, проделав его пешком. Она шла, и каждый шаг ей давался с трудом, отдаваясь болью в каждой мышце.
Прежде чем приехать к матери Юрия, она добралась до родного Смоленска. Но детдома не нашла. Он, как и многие дома в городе, попал под жестокий обстрел немецких самолетов, оставив глубокую воронку. Куда ей было ехать? Надежда оставалась только на Юрину мать.
Клава ее не осуждала, она даже в глубине души предвидела и такую встречу. Вот она, расплата за бездумную, не к месту любовь. Она шла и про себя твердила, как заклинание:
–Прости меня, Юра. Я не потеряюсь, я дождусь тебя.
С такими тревожными мыслями она подходила к вокзалу.
3
А в это время Надежда Васильевна сидела на кровати, обхватив голову руками, и повторяла, как молитву: «Юра, сынок, ты простишь меня и поймешь, ты простишь и поймешь…»
В окно постучали. Подняв голову, она увидела почтальоншу Фросю и приветливо замахала рукой… Настроение ее враз поднялось и, накинув полушалок, она выскочила на крыльцо.
Но что это? Фрося, слегка кивнув головой, молча протянула ей конверт. Но это был незнакомый по виду конверт, не треугольный. а какой-то официальный. Фрося протягивала ей письмо, а она, уже чувствуя недоброе, с ужасом глядела на него.
– Нет! Нет! – страшно закричала она. – Уходи! – И горько, надрывно вскрикнув, осела на ступеньки крыльца.
Подошли соседи, окружили ее. А Васильевна уже голосила так, что ее было слышно далеко от дома.
Рядом оказался Молчун Василий Петрович, сосед, демобилизованный с фронта по инвалидности. Петрович взял письмо из рук почтальонки и стал неторопливо читать:
«Уважаемая Надежда Васильевна! Ваш сын, старший лейтенант Муругов Юрий Иванович, геройски погиб в боях за город Сталинград 25 января 1943 года. В самую ответственную минуту боя он, будучи уже раненный в ногу, закрыл своим телом амбразуру вражеского дзота и тем самым обеспечил успех атаки стрелковой роты. За этот подвиг вашему сыну присвоено звание Героя Советского Союза. Посмертно. Примите от командования 61-й армии генерала П.А.Белова низкий поклон за то, что вырастили настоящего защитника Родины. Политрук П.А. Завьялов. Сталинград, 2 февраля 1943 года».
Все тихо стояли, оглушенные этим известием.
Вдруг на глазах всех изумленных соседей Надежда Васильевна молча кинулась в дом и через минуту, натягивая на ходу пальто и шаль, кинулась бежать в сторону центральной улицы. Она бежала как-то боком, неуклюже, прижимая руки к груди. Никто из соседей не мог понять мотив ее внезапного бегства, и только Жулька с лаем устремилась вслед за хозяйкой.
Надежда Васильевна спешила. Она боялась, что не успеет, и Клава уедет в любой момент, и она ее никогда не найдет. Она даже не постаралась запомнить ее фамилию – не то Гаврикова, не то Гаврилова. Она бежала по скрипучему снегу, шаль сбилась на голов, воздуха не хватало. Васильевна остановилась, перевела дыхание и вновь засеменила к вокзалу. Вот уже показался и привокзальный садик. Тяжело дыша, она обошла кассы вокзала, зал ожидания, киоски и вдруг оцепенела: мимо нее, набирая скорость, в западном направлении отходил поезд.
Как безумная смотрела она вслед уходящему поезду и, уставившись в одну точку, повторяла в такт колесам:
– Не успела, не успела, не успела…
Она повернулась и увидела Жульку, преданно заглядывающую ей в глаза. Горькая слеза скатилась ей на щеку:
– Даже собака ласки просит, а я?.. Воды, куска хлеба не подала. В угоду ложного стыда прогнала самого близкого мне человека, и Бог покарал меня. Оставил одну. Я предала сына, мне нет прощения…
Надежда Васильевна медленно шла по перрону. Повернув за угол вокзала, неожиданно увидела Клаву. Девушка сидела в садочке на скамейке и отрешенным взглядом смотрела на отходящие поезда. Ехать ей было некуда. Никто ее не ждал, а любимый Юрий был далеко на фронте. Он что-нибудь решил бы…
Еще не веря своим глазам, Надежда Васильевна подошла к девушке. Клава удивленно вскинула на нее глаза и сжалась.
В эту минуту мать Юрия опустилась на колени и заплакала:
– Клава, девочка моя! Прости меня, если сможешь, прости…Ты добрая, хорошая, Юра писал. Ты простишь меня?! Ты все, что у …, – и она зарыдала еще горше и сильней.
Клава ничего не понимала. Еще час назад она покинула дом Юрия в смятении и в душевном расстройстве. Откуда вдруг такая перемена? Но словам матери она поверила – они звучали тепло и искренне.
В зимнем привокзальном саду на скамейке, обнявшись, плакали две женщины. И каждая, о своем.
Сколько женское сердце может в себя вместить любви, терпения, нежности? Говорят, на бабий век испытаний хватит. И каждое она выдюжит с достоинством. Вот почему мужчины уходили с легким сердцем на войну: они верили, что их обязательно будут ждать дома самые любимые женщины. Или оплачут горькими слезами похоронку.