Левитову Александру Ивановичу (1835 – 1877), погубленному водкой гению слова русского, посвящаю.
«Земля наша может гордиться, что в ней родятся такие люди, как Левитов, и подобные ему. И уж, разумеется, не их вина, если большая часть их талантов тёмною ночью зарывается в землю чьей-то неведомой рукой» (М. Горький).
Имя Александра Ивановича изредка попадается в литературоведческих статьях, но оно почти стёрто историей, и это несправедливо. К сожалению, чрезмерное употребление горячительных напитков, к которым А. Левитов приобщился во время ссылки, привело к нищете. Алкогольная зависимость прогрессировала, всё чаще доходя до белой горячки; не помогали знахари, к которым писатель в отчаянии обращался: спустя пару месяцев после лечения он снова, по его собственному признанию, «начинал зверски жрать водку». Болезнь отразилась на его творчестве: оно изобилует темой «запивойства». Но до чего же гениально он описывал эту неприглядную сторону жизни простого народа!
«Страшные загадки русской души», - так сказал о Левитове И. Бунин.
- Знатно пьёте, - сказал фельдфебель, - вижу, ум в голове немалый,
Вам его запивойством гнусным, лишней четвертью не сломало.
Не люблю я, как барич рюмку поднесёт да скривится рожей.
Тут хозяин налил по новой, унтер выпил - и я с ним тоже.
- Ить по дружбу скажу: пивал я даже на спор, бывало, прежде,
Не кривел от употребленья, токмо голос крепчал, хоть режьте.
Доходило и до буянства, уж не знамо, с того добра ли.
…Помолчали, гоняя думки, и ещё по одной добрали.
- Друг мой сладкий, как обженился, на спиртное не стало силы,
На безладице горше пьётся, баба чёртова подкосила.
Года три тому, как случилось, ожидал я такого разве?
Говорил мне один приятель, мол, пошли, обметелим праздник,
Есть вдовица, да не подумай, хучь солдатка, собой прилична:
Прачкой числится, трое деток, мать-старуха… нас в гости кличет.
Захватили по мелочовке, зашмыгнули… Вдовица шепчет:
«Очень рада вам, заходите!» - поправляет руками чепчик.
Примечаю: в каморке чисто, канарейка, цветы на окнах.
Фу ты, господи, впечатлимши: больно бабочка чистоплотна,
Скатерть белую растопырив, рассиропилась, привечает,
Только хабитус страхолюдный, страсть как личиком подкачала.
Посидемши, решился выпить, шибко выпимши, разогрелся.
За полштофом всплакнул - и будто паровозом столкнуло с рельсов,
Не иначе, тогда анчутка ровно в лоб меня ошарашил:
Показалось мне, что солдатка всех знакомых бабёнок краше.
Обещаю: «Вдова ты божья, старость близко, перевенчаю».
Согласилась, полезла лапкой… мать к попу… я приспал случайно…
Поутру с головной мигреней просыпаюсь - детишки тятей
Звать почали. Ишь, навострила! Попросил, на неё не глядя:
«Не простишь ли мне шали пьяной? Я отходу не пожалею,
Ребятишкам гостинцев купишь». Ажно в воздухе стало злее,
Рассерчала моя вдовица: «В суд пойдём, передумал, кочет?
Осрамлю тебя беспременно, вдругорядь под венец захочешь!»
Перемолк собеседник. Плачет. Слышу: снова хозяин сзади.
Утешаю: «Рюмашек парой нам хозяина наказать бы…»
Умахнули. Согревши гло'тки, растрезвонились. Свечерело.
Говорил о жене фельдфебель всё, что на' сердце нагорело,
Растеклись по его морщинам пьяных слёз соляные струи:
- Так хозяйка она что надо, только очень меня муштрует.
Супротив отстоять не сдюжу, как брыкаться? Ведь плоть от плоти.
Выпью ежели, по суставам чем попало меня колотит.
Разлютуется - в дом не впустит. В бабах зло, это, друг мой, догма.
Вишь, проштрафился, быть мне биту, сам сглупил, неча пить по стокмо, -
Завершая свою рацею, мой фельдфебель добавил: «Вот как!»
А морали в стихах не будет, всю мораль притопила водка.
***
К веку век пришивая крепко, мы судьбины другой не чаем,
И не чаем, а русской водкой жив народец наш беспечальный.
Завсегда подшофе Россия, может, разве не в том масштабе,
Заливают беду мужчины, погорев на коварной бабе.