Густ августейший девятыми Авва,
где-то под сорок в тени...
Льётся с небес раскалённая лава.
В мокрую ткань простыни
тело, как краб в свою мыльную пряжу,
вновь завернётся — и в ночь,
мстящую тьмою дневному пейзажу,
видеть который невмочь.
Кто-то бормочет на варварском сленге
непроходимую чушь,
что, мол, приносят нам счастье не деньги,
а единение душ.
Август вовсю попирает законы,
как обезумевший князь —
взглядом Горгоны, сошедшей с иконы,
сыпет арабскую вязь.
Чёрный асфальт раскалён, как жаровня,
воздух пылает, как печь.
Здесь никому ты не друг и не ровня —
слишком гортанная речь.
"Здесь" — это значит, везде и повсюду,
"здесь" это значит — "нигде":
мир показал неприверженность к чуду.
Где-нибудь в Караганде,
или на полюсе — с снежною шапкой —
можно очнуться от грёз,
встав под часами с колючей охапкой
пластиком пахнущих роз —
словно шпион, что идёт на заданье,
или цветной нелегал.
Рушится жизнь, разрушается зданье
из вечно ржавых лекал.
Август — проклятье, небесная кара,
адское пекло и зной,
тонны песка и притоны Дакара,
если ты не выездной.
Огненный шар дармового светила
льёт бесконечный напалм —
леди Годива и леди Годзилла
бродят средь стриженых пальм,
жухлой травы, пожелтевших газонов
и эвкалиптовых рощ.
Пахнет бензином и гарью промзона,
всюду кустарник и хвощ.
Август. Вцепишись в загривок мустанга,
скачешь куда-то — "держись!"
Крик жизнерадостный орангутанга.
И бесконечная жизнь...