Как я заболела коронавирусом (или подробно - об исчадии ада).
Психологическая мини-повесть.
Буди, Господи, милость Твоя на нас,
якоже уповахом на Тя.
Псалом 32.
Пролог.
Дорогой читатель! Я взялась за эту повесть с единственной
целью: рассказать тебе о том, что испытывает человек,
заразившись этим коварным вирусом, от которого уже погибло
по всему земному шару несколько миллионов, и через какие
адские муки он проходит... Думаю, что это должен знать каждый
и стараться защитить себя от этой смертельной болезни любыми
возможными способами...
В мире, по официальным данным на сегодняшний день, заразилось
более 200 миллионов человек и более четырёх миллионов умерли
от ковида.
1. Инфекция. Госпиталь
Как я заболела и когда коронавирусом - одному Богу известно.
Но уже с десятого декабря (две тысячи двадцатого года) я
почувствовала какое-то недомогание, ранее мне неизвестное.
Состояние резко ухудшилось через несколько дней, и пятнадцатого
декабря, к вечеру, у меня резко начала подниматься температура.
Насморка не было, но в горле болело и кололо так, словно я
проглотила полную горсть острых иголок. Болела и голова. В груди
чувствовалась теснота, дышать стало труднее...
Утром я позвонила дочери Ирине, поделившись с ней подозрением,
что заболела ковидом, и она сразу же вызвала скорую.
Врач, серьёзная, но приветливая женщина, внимательная и
сосредоточенная, осмотрев меня, констатировала двустороннюю
пневмонию, назначив антибиотики и взяв пробу (в горле и носу)
на коронавирус. К вечеру того же дня Ирочка выкупила в аптеке
лекарства, и я начала приём предписанных доктором препаратов.
Выпив антибиотик и какой-то грудной сбор, я ощутила вдруг, что
во мне разлилась тошнота, заполнившая всё моё существо. Голова
закружилась, перед глазами поплыл какой-то жёлтый туман, дыхание
стало прерывистым... О молитвенном правиле и ужине не могло
быть и речи.
Ночь я провела в тошнотворном состоянии, которое не отпускало
меня ни на минуту. В горле пересыхало, мучила жажда, и я
пила и пила воду. Конечно, и муж мой Иван Михайлович не спал
вместе со мною, волнуясь и переживая за меня...
Наутро, семнадцатого декабря, пришла дочь с известием, что
результаты теста оказались положительными:
- Мам, у тебя подтвердилась пневмония, причём, коронавирусная.
Нужно ехать в больницу...
Я не противилась, и в этот же день скорая меня отвезла в
инфекционный госпиталь федерального назначения. Этот
коронавирусный центр находился далеко, в Матвеевке, в пригороде
Новосибирска, в Первомайском районе.
Не буду утомлять читателя рассказом о мытарствах, которые
выпадают на долю поступивших больных. Однако не могу
не поведать о том, что мы с дочкой пришли в ужас от цены
за отдельную палату. Дело в том, что более-менее приемлемые
цены были для россиян. Мы же с мужем только что приехали
в Новосибирск и даже не получили вид на жительство. Потому
для меня как для гражданки Казахстана лечение оказалось таким
дорогим, что мы себе даже не представляли...
Забегая вперёд, отмечу, что все сбережения, полученные от
продажи нашего дома в Казахстане, были сняты в течение месяца
для оплаты моего лечения. Мало того, их даже не хватило -
пришлось тратить за моё лечение деньги, заработанные зятем
Олегом.
Итак, в госпитале меня положили в светлую и чистенькую небольшую
палату, в которой стояли кровать, стол, стул и тумбочка. Напротив
кровати, на стене, висел телевизор, которым, к слову сказать, я
не в состоянии была воспользоваться и ни разу, почти за месяц моего
пребывания в больнице, не включала его.
По коридорам бегали врачи, медсёстры, санитарки - медперсонал,
облачённый, скорее упакованный, в белую одежду (комбинезоны).
На руках у всех были зелёные резиновые перчатки; лица скрывали
маски; через очки видны были только глаза и брови.
На груди масхалатов виднелись неразборчивые надписи с именами,
которые трудно было прочесть, чтобы определить, кто стоит перед
больным. Поэтому запомнить кого-то вначале не представлялось
вообще возможным: все были как близнецы.
Вечером ко мне заглянул дежурный врач; потом приходили медсёстры,
которые делали какие-то уколы в живот и вены, но состояние
оставалось не только таким же, как было, а ещё хуже:
поползло вверх давление, забарахлило сердце...
Промаявшись ночь в своей палате, пребывая в таком же тошнотворном
кошмаре с позавчерашнего вечера, утром я наконец-то дождалась врача.
Моим доктором оказалась женщина средних лет, с большими карими
глазами, излучающими доброту и участие. Подойдя ко мне, она сказала:
- Галина Леонидовна, добрый день! Меня зовут Елена Петровна.
Я - Ваш лечащий доктор. Ваши лёгкие поражены пневмонией: правое -
на двадцать пять процентов, левое - на пятнадцать.
- Доктор, а коронавирус у меня подтвердился? - спросила я.
Она утвердительно кивнула головой, потом продолжила:
- Как Ваше самочувствие?
- Выматывает сухой кашель. Затрудняюсь дышать свободно. И что
меня ещё мучит, так это не прекращающаяся ни на минуту тошнота:
приносили завтрак, но я не могу вот уже два дня смотреть на еду.
- Это, вероятнее всего, от антибиотиков. Попробую заменить те,
которые сделаны по назначению дежурного врача, но нужно
обязательно кушать, пересилить себя, иначе Вы совсем ослабнете.
Началась интенсивная терапия. Каждый день мне ставили
капельницы, делали уколы, брали кровь на сахар... Живот
в течение недели превратился в синюю подушечку. Из-за ковида
резко обострились все мои хронические болезни (гипертензия,
стенокардия, диабет...).
Та же тошнота изматывала до невозможности, и я не могла ничего
есть, слабея с каждым днём.
Санитарки, приносившие пищу, ворчали на меня:
- Дорогая, почему не кушаете?! Так недолго и в реанимацию
угодить!
- Да с радостью бы поела, если б могла, - отвечала я им, -
я же не враг себе. Но не могу: сразу вырвет...
Мой врач Елена Петровна несколько дней подбирала мне разные
антибиотики. В конце концов она нашла тот, который не вызывал
отвращения к еде. Теперь я стала понемножку есть, чем и
порадовала доктора.
Зато диабет заявил о себе с высоты своего самолюбия:
инсулин как будто не хотел помогать, так как уровень сахара
в крови был таким высоким, что все медработники охали
(вместо 5,5 или 6,0 ммоль/л было 38,0 и несколько раз -
40,0 ммоль/л); они боролись с этим, как могли, хотя, надо
заметить, безуспешно...
Доктор наблюдала меня с утра до обеда, но со второй
половины дня она уходила в другую зону, именовавшуюся
безопасной, и я, как, видимо, другие больные, оставалась
под присмотром медсестёр и дежурного врача, который
наведывался к больным в палаты только по вызову.
В какой-то день первой недели мне стало получше, и
показалось, что я переболею не так трудно, как думала
вначале. Но всё получилось иначе...
Наступили суббота и воскресенье. Моя Елена Петровна была
дома, на отдыхе. За время её отсутствия сестрички "проворонили"
стремительное повышение моего давления, которое тут же дало
о себе знать и спровоцировало сердечные приступы стенокардии.
Затем эти приступы стали повторяться всё чаще и чаще, то утром,
то днём, то вечером, добавляя удушья...
Теперь я уже не могла дышать лёгкими без кислорода. Его
подавали через две небольшие трубочки, вставляемые в нос,
которые медсёстры называли "козюльками".
Ночью, когда я, измученная бессонницей, засыпала на некоторое
время, эти трубочки выпадали у меня из носа, и я просыпалась
в судорогах, холодном поту и в мокрой рубашке, совершенно
обессиленная и испуганная своим состоянием.
Медсёстрам приходилось менять простыни и пододеяльники,
так как их словно поливали водой... Я меняла ночнушки...
Несмотря на тяжёлое состояние здоровья, я очень тревожилась
о моих домашних. Дело в том, что все они тоже заболели
коронавирусом: и мой муж Иван Михайлович, и дочь Ирочка,
и внучка Наташа. Об этом мне рассказывала сама доченька
по телефону, успокаивая меня тем, что болезнь они перенесли
легко... Сейчас, по истечении полугода с того времени, я
понимаю, что это было настоящее испытание для всей нашей
православной семьи.
За окном стояли жуткие декабрьские-январские морозы, но дочь
и внучка, ещё не окрепнув после болезни, привозили для меня
в госпиталь два раза в неделю передачи: смену одежды, белья
и что-то из продуктов и лекарств. Представьте, как это было
тяжело: зятя не было дома (он находился на работе в Якутии,
в командировке), поэтому им приходилось по морозу разными
способами добираться ко мне в госпиталь...
Мне же становилось всё хуже и хуже. Я еле стояла на ногах,
уже с трудом поднимаясь с постели, чтобы поесть или сходить
в туалет. Там, в зеркале, однажды посмотрев на своё отражение,
я не узнала себя: на меня смотрела худая, измождённая пожилая
женщина с синюшними губами...
2. Реанимация.
В один из вечеров, когда у меня (по всей вероятности, от
нехватки кислорода или ещё по какой причине) произошёл
тяжелейший сердечный приступ, ко мне спустился доктор Марат
из реанимации. Посмотрев на меня, он сразу понял, в каком я
нахожусь критическом состоянии, и не то спросил, не то с
убеждением произнес:
- Ну, что? Поднимаемся в реанимацию?
- Доктор, может быть, всё-таки я здесь ещё полежу..? -
пролепетала я в слабой надежде.
Но доктор отрицательно покачал головой. Что мне оставалось
делать? Я покорно согласилась. Меня раздели, положили на
каталку и, прикрыв простынёю, покатили в реанимационное
отделение. С этого момента для меня начались ещё бОльшие
пытки...
В реанимационной палате вокруг меня хлопотали врачи,
медсёстры и прочий медперсонал. Лёгкие совсем не могли
самостоятельно дышать, и здесь вместо трубочек с кислородом
принесли какую-то огромную рогатую маску и надели мне на
голову. Она закрывала всё лицо; её ремни, охватывая лоб
и затылок, стягивали шею и закреплялись где-то пониже
затылка. Причём, эти ремни крепко сдавливали лоб и шею
для того, чтобы под маску не попадал обычный воздух.
С кислородной маской начались проблемы: она не подходила мне
по размеру,и невыносимо саднило лоб, тянуло волосы... Через
день медсестра Наталья, полненькая женщина средних лет, принесла
другую, которая была не такого устрашающего вида, другой формы,
поменьше и поудобнее. От первой у меня на лбу образовалась шишка
и распухла переносица. Замечу, что по истечении долгого времени
на месте шишки появилась впадинка, существующая до сих пор:
видимо, были сдвинуты или передавлены какие-то сосудики...
Но и вторая маска плохо держалась: ремни сползали, и она
сваливалась с головы. Кажется, на четвёртый день моего пребывания
в реанимации, как раз перед праздником Нового года, поступили
новые кислородные маски... Третья была по размеру поменьше
предыдущих, поэтому более-менее подходила к моей небольшой голове.
Затянули ремни на совесть. Казалось, что вся кровь, которая есть
во мне, хлынула в рот, нос и уши...
И это не только казалось: во время утренних процедур, когда
протирали мне тело и умывали меня, из носа падали сгустки крови
величиной с палец.
Живой кислород, который подавался из баллона через шланг,
прикреплённый к маске, сразу поступал в лёгкие. Он обжигал
губы, язык и горло. Ещё бОльшая духота охватывала грудь.
Во рту и горле постоянно пересыхало. Губы вспухли и потрескались.
Язык казался большим и шершавым. Облегчения никакого не
наступало, и мучила нестерпимая жажда. Хотелось пить, пить и пить.
Перед моими глазами вставал образ безводной пустыни, покрытой
трещинами... Скажу нисколько не преувеличивая: такого мучения
я никогда не испытывала за свою жизнь и находилась всё это
время в полубредовом состоянии. Сознание было спутанным.
От ремней стали болеть и уши: сверху с них была сдёрнута
кожица. Как только я пыталась ослабить ремни, в палату
прибегали медсёстры:
- Галина Леонидовна! У Вас утечка кислорода! Это фиксируют
приборы!
И зАново затягивалось ослабленное мной крепление. А приборы
пищали что-то своё, невразумительное и непонятное, слагаясь
в воспалённом мозгу в какие-то фразы и слова, лишённые всякого
смысла, беспрерывно выговаривая:
- Головар-товар, головар-товар, головар-товар...
Голова раскалывалась. Всё так же нестерпимо хотелось пить...
Но страдала не только я одна. Здесь же, в палате, лежала ещё
одна больная, по имени Валентина, очень тучная и грузная женщина
в возрасте, чуть помоложе меня, которая все эти дни без конца
стонала и тоненьким, слабым голоском, не соответствующим её
комплекции, звала врачей:
- Помогите, да помогите же кто-нибудь... Вы слышите меня
или нет?! Не могу больше... Дайте, пожалуйста, попить... хоть
глоточек воды!
Но чаще всего никто не отзывался, может быть, потому что её
почти не было слышно.
Мне было невыносимо жаль её: она была такая полная, что не
могла самостоятельно дотянуться до стакана с водой, и я звала
кого-нибудь из медперсонала ей на помощь...
Самой тяжёлой оказалась ночь накануне праздника Нового года,
тридцать первого декабря. За окнами мелькали огни - это были
новогодние салюты: пикарды, взрываясь, летели звёздами в небо,
рассыпаясь где-то высоко вверху разноцветными искрами. Люди
радовались празднику, встречая новый две тысячи двадцать
первый год.
Лёжа на больничной койке, я машинально смотрела в окно и думала
о своих, тоже болевших ковидом. Особенно мучилась мыслями о
своём пожилом муже, который только что перенёс опасную операцию
по аневризме брюшной аорты, выкарабкавшись с того света лишь
по нашим слёзным молитвам и по молитвам православной церкви.
К тому же несколько лет назад до этого у него был обширный инфаркт
миокарда. Зная, что мой Иван Михайлович, с больным сердцем, сейчас
думает и терзается обо мне, находящейся в реанимации, я, несмотря
на тяжелейшее своё состояние, всей душой сокрушалась о нём,
боясь его потерять.
Эти душевные и физические страдания усугубили моё состояние.
В эту новогоднюю ночь врачи не заглядывали в палату, кроме
вечернего обхода, и, естественно, никто сильно не наблюдал
за нами. У меня снова резко повысилось давление, неизбежно
вызывавшее острые приступы моей подруги-стенокардии. Грудь
захлестнуло сдавливающей болью, дыхание прекратилось, и я
стала проваливаться в темноту...
Далее я ничего уже не помню, кто и что со мной делал: всё было
как во сне. Очнулась я глубокой ночью, видимо, перед утром.
Та же духота сковывала грудь, жажда томила невыносимо, мне
страстно хотелось попить и подышать обычным воздухом. С большим
трудом ослабив ремни маски, я сделала глоток-два воды и упала в
обморок. На зов приборов прибежали медсёстры и дежурный врач (об
этом я узнала позднее).
3. Противошоковая терапия.
Опять очнулась, но уже оттого, что меня куда-то везли на каталке
(позже прочла на двери, что это место называлось палатой
противошоковой терапии). Сюда же привезли и мою соседку Валентину.
Мечась из стороны в сторону, я неизменно, про себя и вслух,
призывала на помощь Бога:
- Господи, помилуй меня, грешную! Господи, помоги! Господи,
не остави! Господи, помилуй! - и так непрерывно...
Мне мерещилось, что я уже попала в ад. Находясь в полусознании,
видела, что вокруг меня столпилось много сестёр и врачей.
Какие-то уколы, какие-то обтирания моей груди...
Медсёстры суетились, снова и снова стараясь потуже стянуть на моей
голове злосчастные ремни. Я же машинально силилась отбросить их
руки, пытаясь вдохнуть полной грудью...
Думаю, что всё это со стороны, скорее всего, больше походило на
инквизицию, чем на медицинскую помощь. Почему - не знаю, но где-то
внутри меня тогда родилась уверенность в том, что мне совсем уже
не нужна кислородная маска, но я, находясь в бреду, не могла этого
сказать. Всё же сестрички (в восемь рук) затянули ремни, закрепив
их на голове, и, упаковав меня, как кокон, спокойно сделав своё
дело, удалились из палаты.
Одна из них, приостановившись, погладив меня по плечам, произнесла:
- Милая моя куколка, не троньте, пожалуйста, ремни! Потерпите!
Нельзя, чтобы внутрь попадал воздух! Нельзя!
Я провалилась в жаркое удушье, но мои руки так же инстинктивно
оттягивали крепление, пытаясь ослабить его. Мне казалось, что я
умираю: мучению не было конца...
Наступило утро. Первый день нового две тысячи двадцать первого
года. Пришли врачи. На их глазах я неожиданно (для себя и для
них) резко сбросила ремни и сорвала ненавистную маску.
- Всё, доктор! - тихо произнесла я. - Как хотите, не могу больше!
К великому изумлению присутствующих, я стала свободно дышать без
неё, пусть вполовину, с трудом, но уже сама, своими лёгкими, - стала
дышать без маски!! Такое чудо с тяжело заболевшими коронавирусом,
какое случилось со мной (как мне потом сказал кто-то из
медперсонала), - в реанимации увидели впервые.
Врачи боялись смертей, которые случались почти ежедневно,
и доктор Александр, мягкий по характеру, очень весёлый,
жизнерадостный человек, что в реанимации является редкостью,
стал чуть ли не упрашивать меня:
- Наденьте, пожалуйста, маску... Ну хотя бы на денёк!
Я отрицательно покачала головой:
- Не могу, доктор, не могу уже...
- Ну, хорошо, тогда - на полденька, на часа два? - и видя,
что я упорствую, согласился,- ну ладно, посмотрим...
Я горячо благодарила Бога за этот подарок, но до нормального
состояния и выздоровления было ещё ох как далеко...
Пока я была в шоковом состоянии, ко мне прибегала Елена Петровна,
мой доктор, навещала меня несколько раз, но общаться я с ней,
конечно, не могла. Пришла она и теперь, радостно глядя на меня,
возвращающуюся к жизни, и, хлопая своими бархатными ресницами,
окаймляющими её милые глаза, сообщила мне не очень весёлую новость:
- Дорогая Галина Леонидовна! Мне дают отпуск на недельку, поэтому
меня не будет какое-то время. А Вас скоро вернут в Вашу палату.
- Да Вы что, доктор Леночка! Как же я буду без Вас? -
опечалилась я.
- Не огорчайтесь, пожалуйста! Я об этом позаботилась: передаю
Вас в руки замечательного врача...
Прошло более двух недель с тех пор, как меня положили в госпиталь, -
времени, из которого было пять дней реанимационных пыток и безумного
кошмара... Наконец-то вместо жуткой маски мне вставили в нос те же
"козюльчики", знакомые ранее, с теми же двумя небольшими трубочками,
через которые лёгкие ещё должны были поддерживаться кислородом.
Стало полегче, хватало сил, чтобы осмотреться: я лежала на
удобной кроватке, с невысокими перилами, под голову и под один
бок были подложены мягкие перовые подушки (надо отметить, что
здесь за больными прослеживался надлежащий уход). Справа от меня
стояла капельница с несколькими флаконами, маленькими и большими,
вставленными сверху в металлические кольца, и длинной емкостью,
содержащей инсулин (укола не хватало, поэтому в течение всего дня
он поступал в организм, как и другие лекарства, через внутривенный
катетер). Вся я была обвита проводками, проводками и трубочками...
Теперь, как уже было сказано выше, я могла дышать без маски,
однако сатурация* (показатель насыщения крови кислородом) падала
во время еды, между приёмами пищи, когда убирались из носа
пресловутые "козюльчики". Ела я лёжа, задыхаясь и останавливаясь
перед тем, как проглотить вторую-третью ложку каши или супа.
Санитарочки кормили нас на совесть, ухаживая за нами, как за малыми
детьми, терпеливо и заботливо.
Оставшиеся дни, которые я пролежала в реанимации, были не такими
мучительными, как в самом начале: сознание прояснилось, перестали
мучить сердечные приступы... Страстно захотелось домой. На девятый
день моего пребывания там я попросила медсестёр, чтобы ко мне
заглянул заведующий отделением.
- Андрей Петрович, - с надеждой посмотрела я на доктора, - мне стало
полегче. Как Вы считаете, можно ли меня вернуть вниз, в мою палату?
- А почему Вы об этом заговорили? Я хотел ещё подержать Вас здесь
денёк-другой...
- Вы знаете, доктор, я подумала вот о чём. Сюда, в реанимацию,
поступают такие больные, которых надо вытаскивать с того света.
Благодарю Вас всем сердцем! Вы уже вывели меня из того состояния.
Если мне вдруг станет хуже (не дай, Господи!), Вы сможете в любое
время поднять меня снова.
- Хорошо, - немного подумав, согласился Андрей Петрович. - Тогда
слушайте мои рекомендации...
Доктор долго беседовал со мной, под конец сказав, что процедура по
восстановлению моего здоровья будет очень и очень длительной:
- Наберитесь терпения и не поддавайтесь страху! Это такая зараза,
что люди не могут очень подолгу избавиться от осложнений, которые
случаются после перенесения ковида. Особенно тяжело может быть
первые полгода; консультируйтесь с врачами, пейте настои и отвары
трав... И он перечислил самые нужные из них.
4. И снова - палата.
За время моего пребывания в реанимационном отделении я ни разу
не вставала на ноги, и меня в каталке спустили на лифте вниз и
положили в палату, где находились выздоравливающие больные
женщины. Выяснилось, что почти все они выписываются, пролежав
кто неделю, кто чуть побольше. Из них оставалась Анна, немного
постарше моей дочери. Я сразу подружилась с ней, но меня
определили в отдельную палату, так как было за неё заплачено.
Правда, положили не в ту, в которой я лежала ранее, а в другую,
этажом выше. Она была похожа на прежнюю, как две капли воды,
только с двумя кроватями.
Четвёртого января, оказавшись в своей палате, я в первый
раз попыталась встать на ноги, чтобы самостоятельно сходить в
туалет, но всё поплыло перед глазами. Боясь оказаться на полу,
я оставила эту затею. Пришлось снова дружить с ненавистным судном.
На следующий день возобновила попытку встать. Держась за тумбочку,
позвала санитарку. С её помощью дошла до двери, но мои ноги
подкосились, не слушаясь меня, и санитарке с трудом удалось
дотащить меня до кровати...
Встать я смогла только седьмого января, в день святого Рождества
Христова: Господь снизошёл ко мне в этот светлый праздник.
Опираясь на всё, что было рядом: на спинки кроватей, стул,
стол, стены, - дрожа всем телом, я самостоятельно дошла
до туалета...
По всему было видно, что моё лечение подходило к концу: стало
намного меньше уколов и таблеток. Всего один раз в день
приносили капельницу с одним-двумя флаконами. Уже несколько
дней, как оставили в покое мой живот, разукрашенный до самой
груди бордово-синими кругами и подтёками. Только так же, как
прежде, продолжались уколы инсулина. По всей вероятности, уже
были использованы все назначенные препараты, и врачи сделали всё,
что могли, чему научились в борьбе против этой страшной пандемии.
Я назвала коронавирус исчадием ада, потому что только при помощи
каких-то дьявольских изобретений можно было нанести такой вред
здоровью человечеству в мировых масштабах и обрести многих на
верную смерть.
В эти дни мне сделалось полегче, и временами я убирала вообще
кислород, когда лежала, не предпринимая никаких нагрузок для
дыхания. Но, как только я поднималась поесть или поправить постель,
падала сатурация, и мне нечем было дышать. Приходилось вставлять
в нос те же трубочки с кислородом, подпитывая больные лёгкие.
В предпоследний день, двенадцатого января, перед моей выпиской
из госпиталя, вернулась к работе Елена Петровна. Она оформляла
документы, делала запрос на последний тест, подтверждающий отсутствие
этого вируса в моём организме. После обеда она принесла документы,
содержащие информацию о лечении, которое было проведено в госпитале,
и рекомендации по дальнейшим действиям для полного излечения от
осложнений, полученных при ковиде.
Чуть позже, через несколько часов, за мной приехали дети (дочь Ира и
вернувшийся из командировки зять Олег) на своей машине и, не дожидаясь
завтрашнего дня, времени, когда назначена была выписка, решили
забрать меня домой.
5. Дома - у дочери после больницы.
По пути к дому Ирочка с зятем убедили меня, что в квартиру
(однокомнатную студию, которую они дали нам с мужем и где мы жили
с ним до моей болезни) сейчас ехать нет смысла. Я была очень
слабая и еле держалась на ногах. Да и мой Иван Михайлович,
только что переболев коронавирусом, не был ещё в таком состоянии,
чтобы помогать мне во всех процедурах... Решили ехать к ним.
Ещё находясь в стенах больницы, я думала о том, как доеду домой
без кислорода: страшила постоянная нехватка воздуха. Но дорога
оказалась намного легче, чем я думала: в моей груди независимо
от меня звучала сердечная Иисусова молитва...
Дома у Ирочки меня с нетерпением ожидал мой муж. Он так переживал
и скучал обо мне, что, когда я приехала, его большие мягкие ладони,
не уставая, все дни нежно гладили мои плечи, руки и спину...
Теперь я поняла, насколько был прав доктор Андрей Петрович,
предупреждавший меня о трудности выздоровления от этой коварной
болезни и возвращения к жизни.
У доченьки спальня, в которой стояла очень широкая кровать,
где мы лежали с Ваней, была крошечной и такой душной, что это
усугубляло моё тяжёлое состояние. Мы постоянно проветривали
комнатку, но свежесть держалась непродолжительное время, и духота
вредила и мне, и Ване, у которого было больное сердце...
Дома лечение продолжалось по рекомендациям, данным врачами при
выписке из госпиталя. Сразу вызвали кардиолога и эндокринолога,
так как ещё сильнее обострились все хронические болезни.
Началась борьба по восстановлению моего здоровья...
Ирина бегала вокруг нас с мужем, измеряя давление и выполняя
все предписания докторов: лекарств было много, и меня это просто
убивало. Я часто протестовала, говоря, от каких мне было хуже.
- Давай кордарон исключим, дочь, потому что после него
у меня грудь сковывает так, словно её стянули тесным обручем.
Но Ирочка была непреклонна:
- Нет, мам, это у тебя не из-за лекарства, просто поражены
лёгкие. Больные, они не хотят дышать, как надо...
В течение первых десяти дней моё состояние немного улучшилось:
стал падать сахар, появился аппетит, покрепче стала держаться
на ногах. Но неожиданно снова усилились приступы удушья -
приходилось дружить с кислородной подушкой. Часами не хотела
дышать грудь, и я хватала, как рыба, выловленная из реки,
воздух широко открытым ртом...
Кашель, сухой и горячий, изматывал до основания, как изнуряли
и бессонные ночи. Спать я не могла по той причине, что, как только
меня охватывал сон, дыхание вдруг останавливалось, нервные токи
проходили по всему телу, вызывая мелкую, противную дрожь, и я
в страхе просыпалась, поднимаясь с постели... Ночи напролёт
я ходила тенью по коридору, прикрывая дверь в комнаты, чтобы меня
не было слышно. Давление и сердечные спазмы давали о себе знать,
и после ночных приступов и бессонницы целый день кружилась голова,
ноги не хотели держать хозяйку...
Но болезнь всё-таки отступала миллиметр за миллиметром. Я уже
вместе с мужем, высоко подняв подушки, рассматривала по
телефону смешные картинки, и он радовался этому, не переставая
ласково разминать мою спину и грудь своими мягкими пальцами.
Ваня не умел много говорить о любви, но я знала по его поведению
и отношению, насколько его любовь ко мне была глубока и сильна.
Сейчас вспоминаются такие трогательные моменты, происходящие на
протяжении всей нашей жизни, когда Ваня, куда бы мы ни шли,
оглядывался на меня, чтобы я где не споткнулась, не упала - чтобы
со мной чего-нибудь не случилось...
Часто я думаю, что моя болезнь оказалась одной из причин его
неожиданной смерти, измотав его и без того больное сердце,
и это спустя много дней продолжает терзать меня... Но безусловно
и то, что ковид, которым он как будто так легко переболел, сыграл
в этом не последнюю свою жестокую роль.
В последнее время, когда я только-только стала поправляться,
он разговорился о силе своего чувства, и я также неожиданно для
себя, словно предугадывая о том, что больше не смогу ему об этом
сказать, произнесла:
- Ванечка, знаешь, ты для меня дороже всего на свете, а сейчас -
даже дороже наших детей...
Он ничего не ответил. Но если бы ты видел, дорогой читатель,
как просияло его лицо! Каким светом наполнились его глаза..!
Глядя на него, я поняла, что такое счастье и как оно может
выглядеть. Муж все дни и ходил с таким просветлённым лицом.
Таким счастливым он внезапно и ушёл в иной мир, оставив меня
в самом начале пути выздоровления...
Не буду загружать читателя тем, как я выкарабкивалась из ямы,
под названием ковид, удручённая к тому же кончиной моего Ивана
Михайловича, но скажу, что из неё можно выбраться только
с помощью Божией. С момента моего заболевания прошло ровно
семь месяцев, однако должна признаться, что осталось
множество последствий, с которыми мне предстоит ещё бороться
и победить или с которыми придётся жить.
17. 08. 2021
г. Новосибирск