Тишина и покой, тишина и покой,
И дурман палисадной сирени.
Я сижу над великой равнинной рекой,
С каждым годом тупей и смиренней.
Это Русь, мне о том соловей просвистел,
И добавили медные трубы,
И вальсируя в группе распаренных тел,
Кто-то мысленно чмокнулся в губы.
Юнкера отчего-то не красят траву
И на барышень смотрят с намёком.
Я сто лет в этой саге зачем-то живу,
В мире мертвом и очень далёком.
Херувимы летят, их сбивает дуплет -
На охоте князья Радзивиллы.
С укоризной взирает, в сермягу одет,
Их холоп, опираясь на вилы.
Засыпает Москва и Варшава за ней,
Верстовые столбы заскрипели.
И на станции спят, не дождавшись коней,
"Наше всё" и фельдъегерь при деле.
Отчего мне не спится в лукавый сей час?
Отчего эта дрожь и истома?
От предчувствия - скоро прохватит всех нас,
И родится бесславный потомок.
Я-то знаю наверно, что будет потом -
Невесомость и новые сказки.
Непролазная ночь и локальный потоп,
И опять половецкие пляски.
И на сало наган, и на совесть бутыль
Променяв, прогадав, всё растратив,
Сей потомок уткнется в дорожную пыль
Под копытами вражеской рати.
И тот глаз, что сумеет минуту гореть
И закатится в небо последним,
Прослезится, желая скорей умереть,
Сам себе и мертвец, и наследник.