* * *
Скрипучий мост протянут над рекой –
Махрятся тросы, ржаво плачут блоки,
И пожилая женщина с клюкой
Застыла на мосту как на пороге,
Как будто, наконец, дошла домой,
Но силы вышли, и ослабли ноги.
Июль, жара, пропитан солнцем день,
Вода в реке коричнево-прозрачна,
И вётлы вдоль воды – под ними тень.
Ты вдруг спросила: «Слышишь, вётлы плачут?
Я в детстве к ним ходила в темноте
Подслушивать. А дед ходил рыбачить».
Водила пальцем: «Там стоял сарай,
За ним дорожка к дому и качели.
А видишь, вдалеке остатки свай –
Там был причал, мы с братом там сидели,
Закутанные в старый размахай.
И соловьи о чём-то важном пели...
Мы с бабушкой пололи огород,
Пока не жарко. Я потом сбегала –
Мне шёл тогда всего девятый год,
И мне тогда всего казалось мало:
И лета, и травы, и даже нот,
Что я из пианино извлекала.
Но город вырос, старый дом исчез.
И люди равнодушно ходят мимо,
Ведь здесь для них – одно из многих мест,
А мне сюда порой необходимо:
Я тут росла, я тут ждала чудес,
Тут запах детства и печного дыма...»
Задумчиво смахнула комара
И, посмотрев тожественно и строго:
«Как думаешь, когда придёт пора,
Мне можно будет попросить у Бога,
Чтоб за мостом качели, пыль, жара,
И бабушка встречает у порога?»
* * *
Глухую полночь выставил как щит –
Ни облаков, ни ветра, ни прохожих;
Никто не видит, как меняю кожу,
Никто не слышит, как она трещит.
Никто не спросит: «Господи, зачем?»
Не ободрит: «Давай, ещё немного!»
Зато не надо говорить: «Не трогай»
И ловко избегать колючих тем.
Светает. Смысла нет ложиться спать –
Сейчас будильник, все вокруг проснутся.
И, отмывая от окурков блюдце,
Опять и снова силюсь угадать:
«А эта кожа мне не станет жать?»
* * *
В предчувствии тебя я двигался случайно,
Меняя адреса и запахи духов.
Размешивал дела, как сахар в чашке чайной,
Разменивал себя на тысячи шагов.
В предчувствии тебя я плавал за три моря,
Но, так и не сумев найти твоих следов,
Я выбрал тихий грот и жил, ни с кем не споря,
Не строя на песке дворцов и городов.
Замёрзнув в ноябре и выспавшись к апрелю,
Читая книги вслух, шагая под дождём,
Твердил себе: «Забудь», но в пятом межреберье
Стучалось: «Всё придёт», стучалось: «Подождём».
Да сколько можно ждать?! Ему уже не верил.
Настенный календарь терял свои листы.
И вечная зима, усевшись на колени,
Шептала: «Спи, дружок, не нужно суеты.
Не нужно ничего, тебе и так комфортно:
Тебе никто не друг, зато никто не враг.
Тебе ведь ни к чему крутые повороты?
До смерти, милый мой, легко дожить и так».
В предчувствии тебя прошло почти полвека.
И я почти привык, втянулся в жизни бег.
Но вот вчера в обед: парковка, снег, аптека
И ты — толкаешь дверь и мнёшь ненужный чек...
* * *
Погасло небо. Выгорел закат.
Родители зовут домой мальчишек.
Дома поглубже натянули крыши
И сонные, нахохлившись, стоят.
В настольных лампах кончился уют,
В настольных книгах замолчало слово.
И рыбаки, вернувшись без улова,
Обиженно портвейн по кружкам льют.
На тёплом люке кошка собралась
В пушистый ком, и смотрит равнодушно,
Как в комнатах взбиваются подушки
И гаснут люстры. Всё готово спать:
В безветрии замрёт рыбацкий пруд,
Земля притормозит с протяжным стоном.
И даже смерть на несколько минут
Заснёт в углу, поникнув капюшоном...
* * *
Так бывает — иногда, просыпаясь ночью,
Я гляжу на залитый луной подоконник,
Где собирает пыль и паутины клочья
Склеенный ещё в детстве
Маленький картонный домик.
У домика тусклая двускатная крыша,
Изогнутая, словно рога полумесяца.
И если прислушаться — там кто-то дышит,
А приглядеться — что-то шевелится.
Я стараюсь не подходить к нему слишком близко,
Не открываю дверь из пожелтевшей бумаги.
Не хочу, чтобы вышли и начали рыскать
Загнанные туда детские ночные страхи.
Иногда мне кажется, что домик — мельница,
Что её жерновам — подавай работу.
А если сжечь его, что-то изменится?
Взять и — выбросить! Изменится что-то?
Так бывает — иногда, просыпаясь ночью,
Я гляжу на залитый луной подоконник.
Я гляжу и думаю: он ведь очень хочет
Забрать меня, этот
Маленький картонный домик.