паутина на потолке до древнего пола,
доски сгнившие задевает,
я думал, – укрой меня дождь столешней,
перекусят на ней пилигримы,
пусть резонно проговорят молча,
когда темнота сожжёт солнце,
я думал, сумерки ещё только сгущались,
глаза горели уже холодным…
а в моих глазах есть повод сомнений,
я родился с косым прищуром осторожности,
на восьми причалах одна вода плескалась,
со дна поднимался взгляд зверя потусторонней породы,
отзывался парус на ветра вой, слишком рваными снастями,
подавала руку глубина совет, словно в лицо плевала…
мои предки жили, как хотели прожить,
моя мать чувствовала связь,
мечтала меня позавчера родить, –
как знала, родившись вчера, на пилигримов станет плевать,
она отдала отдушину мне: –
сказала – пей до дна,
стал вырастать чтобы успеть, поблагодарить её за смех…
а потом начали приходить узловатые сны,
гореть льдами,
я спросил: – мама, зачем мне они, –
ты просто вырос сынок, стал выбирать свои камни,
почувствовал связь с теми, кто перестал помнить,
они нашли тебя в зеркалах,
это наше проклятие родовое,
пугающе выверенное, в чём - то живое…
и протёр древний предок портрет свой моим взглядом,
и стал смотреть пристальней в мир тот, мной занятый,
а вчерашние страхи стали в стихах отражаться,
я перестал бояться,
мои сны не лепили боги, иконы, как лак, пыль чтили,
первая флейта пришла губ коснуться, поцелуем заигралась –
понял тогда, не роди мать меня, жизнь без меня продолжалась - бы...