у каждого две жизни и одно лицо,
одна длинна, всю не запомнить,
другая – короткая, никому не нужна,
из сна она,
и сыпью лезет втереться в кожу,
обезумевших криком сияния севера
плыть, казнить себя в отражениях рек,
прислоняться к чему то особенному,
мелодию сломанную казнить,
и было больно рот открывать,
и от страсти слова кривило,
крысы пытались душу жрать почти открыто…
а кровь вставала дыбом от безразличия вен,
из общей системы вырвали клок заношенной судьбы,
так много новых ног на старых следах пыли,
того и гляди, разбитая скрипка ноты свои без смычка найдёт,
крысы пролезут с глаз долой,
поползёт усталость на мокрый свет,
темнота сбреет голову под стрижку ню,
с кем останется тот, кто разбил мелодию…
а длинная жизнь током бьёт,
лакает птичий полёт,
помётом метит,
мерцает и тухнет, нравится, не нравится,
то зовёт с собой в боль, то боль отдаёт,
из глаз вырывает тень по всем правилам неухоженного асфальта,
сиротеет в пятнах размытой любви,
откуда пришли дороги, остались собаки,
а собаки живут, лишь, обнажая клыки…
мелодия сломана, выдумана, но она моя,
в том саду, что выцвел под самое дно,
из меньшего выбрали большее, от ран листопада
поверхность хрустального хруста треснула летаргическим сном,
заболотилась нежность в объятьях трясины,
так пусто стало, темно и… кровь,
потекла красками на картины,
для которых сломалась мелодия на любовь…