Нелегко оценить поэтическое произведение тому, кто не пишет стихи. Не обладая поэтическим воображением, не страдая и не мучась в поисках одного-единственного слова, которое, если посчастливится найти его среди пресловутой "словесной руды", может решить судьбу всего стихотворения, – такой критик не всегда поймёт автора и, пытаясь отсеять шелуху, может пропустить золотые крупинки.
И поэту сделать экспертный обзор не просто. Ограниченный собственным поэтическим восприятием, сможет ли он достаточно объективно оценить отличного от него во всём литературного собрата? И то, что поэтов судят другие поэты – решает ли это проблему беспристрастного судейства?
Но поэту-переводчику, уже в силу своей специфики способному настроиться на "волну" переводимого поэта, легче будет проанализировать чужое поэтическое творчество, ибо он не является конкурентом оригинального поэта и не претендует на его лавры. В этом качестве я и попытаюсь дать оценку произведениям, выделенным мною из лонг-листа поэтического конкурса Большого Литературного клуба. Часть из них объединяет общий накал – трагизм: не исчезающее трагическое мироощущение.
*
В стихотворении "Бездорожье" автора, выступающего под ником ЕЛЬКА 22, такое ощущение возникает сразу. Мрачный, угрюмый пейзаж, и хотя приближается весна – это мало помогает настроению поэта. Ему кажется, что на просторе лучше:
Легчает боль, обширная как воля,
Рассудок мерно остужает шаг,
Неведомую истину глаголя,
Распутица выводит на большак.
Но это – видимость, ибо в продолжении пути: "Чем дальше в жизнь – тем жёстче поводок". И конец дороги предсказуемо трагичен:
Ухаб – налево, рытвина – направо;
За пазухой – ни веры, ни любви;
На сотни вёрст вокруг – ничья держава...
А Спас прочнее, если на крови.
ЕЛЬКА 22 «Бездорожье»
http://stihi.ru/2019/06/05/3687 отборочный тур для резидентов
Дороги разбегаются ручьями,
Худеет к марту зяблая земля,
Зверею между прочими зверями
И ухожу в размытые поля.
Легчает боль, обширная как воля,
Рассудок мерно остужает шаг,
Неведомую истину глаголя,
Распутица выводит на большак.
Лес кормит волка, сипло ветер воет,
Чем дальше в жизнь – тем жёстче поводок.
Творенья божьи редко ходят строем;
Исход дороги часто однобок:
Ухаб – налево, рытвина – направо;
За пазухой – ни веры, ни любви;
На сотни вёрст вокруг – ничья держава...
А Спас прочнее, если на крови.
*
Похожим настроением одержима и Софья Оршатник ("Совру, сказав: в деревне хорошо"). Казалось бы, пасторальная обстановка должна располагать к другому – но нет:
Совру, сказав: в деревне хорошо.
На деле – дрянь: бесцветно и дождливо.
Черёмуха, побитая паршой,
Поганый куст, ублюдочная слива.
И если мы надеемся, что дальше случится нечто удивительное, и автор сменит тон, то этого не происходит:
Ко мне не едут, в гости не зовут,
Порой расскажет кто-то посторонний:
Собака носом тычется в траву,
Опять мышей, мышей осенних роет.
Уныние, безысходность – неисчезающий фон этих стихов соответствует времени, в котором всё меньше места остаётся надежде на лучшее. Сказать поэтессе, что не всё так печально, что надежда существует – стоит ли? Это её взгляд, её поэтическое видение. Мир, в котором:
Вода всегда подобна молоку,
А человек… А человек — собаке.
СОФЬЯ ОРШАТНИК «Совру, сказав в деревне хорошо»
http://stihi.ru/2021/08/15/2658 номинатор Термитник поэзии
Совру, сказав: в деревне хорошо.
На деле – дрянь: бесцветно и дождливо.
Черёмуха, побитая паршой,
Поганый куст, ублюдочная слива.
Ко мне не едут, в гости не зовут,
Порой расскажет кто-то посторонний:
Собака носом тычется в траву,
Опять мышей, мышей осенних роет.
Живи, собака, ласково, легко.
Подольше моего – лет тридцать-сорок.
Выпрашивай у местных молоко —
Скажу за тайну, есть у них и творог.
Урман таков, что глаз не соберёшь.
Ну, разве что корзинку волчьих ягод.
И только жизнь запаслива, как ёж:
Её хватает неизменно на год.
Вода в копытце пахнет молоком —
Нет, обманула, — прелестью суглинка.
Когда умру, пусть блёклым тростником
Шуршит подольше рыжая скотинка.
Хвост колесом, а уши начеку.
Сопит и роет, шарится во мраке.
Вода всегда подобна молоку,
А человек… А человек — собаке.
*
В стихотворении Сергея Пагына всего две строфы, поразительная ёмкость которых впечатляет. Поэт выразил мысль не добавив ни одного лишнего слова. И как невыносима прозрачная тишина пейзажа, так же невыносима прозрачная тишина этих стихов.
СЕРГЕЙ ПАГЫН *** («Ну, что ж смотри, смотри же в пустоту...»)
http://stihi.ru/2021/04/25/5620 номинатор Ильдар Харисов
Ну, что ж – смотри, смотри же в пустоту.
Не отводи от тех прямого взгляда,
кто, плотную изведав темноту,
теперь стал частью воздуха и сада.
И все слова исчерпаны до дна.
Встаёт трава, молчит под нею глина.
О, как прозрачна эта тишина,
как эта тишина невыносима.
*
Иначе смотрит на мир Ревекка Левитант ("Мой двор"). Мрачный колодец: двор, где "редким гостем бывало солнце" – это место, где скупой солнечный свет заменяло другое непреходящее сияние: сияние детства. И уже познав сладость и горечь жизни, многое испытав, многое понимая, и оглядываясь назад с высоты приобретённого опыта, автор приходит к окончательному выводу: "Раем был этот серый двор".
РЕВЕККА ЛЕВИТАНТ «Мой двор»
http://stihi.ru/2021/06/06/118 номинатор Инесса Розенфельд
Двор мой старый был мрачным колодцем,
на балконах сушилось бельё.
Редким гостем бывало в нём солнце,
но сияло там детство моё.
Целый день во дворе мы играли
то в скакалку, то в прятки, то в мяч.
Жизнь, казалось, была сущим раем,
и носились мы по двору вскачь.
На дворе ни куста, ни травинки,
лишь булыжников скользкие лбы.
До крови обдирали коленки,
но росли мы, от счастья глупы.
Меж камней зарывали секретик
из стекляшек, конфетной фольги.
Что за тайна в секретиках этих
у дворовой была мелюзги?
Лишь поздней на стене всплыли буквы
алфавита ушедшей поры.
Кто из прошлого нас аукнул,
обозначив конец игры?
И какую открыла тайну
эта надпись? О чём гласит?
Глубина её чрезвычайна,
будто древности манускрипт.
Вдруг разверзлась времени пропасть,
разделившая всех по косой.
То ли адская двинулась лопасть
нас молоть, то ли бед колесо.
Рай, скорей всего, не был садом,
прекращаем бессмысленный спор.
Детству мне объяснять не надо –
раем был этот серый двор!
*
Стихотворение Маргариты Чикалиной "Итака" хочется выделить особо, отметив, прежде всего, образность и поэтичность строк. Но этим впечатление не ограничивается. Тревожное ощущение, пронизывающее стихи, звенит в каждой строфе, и волнующая недосказанность только усиливает его:
Я не знаю, как будет: закружится ветер на станах,
Или боги обманут, а сам не сумеешь доплыть.
И качнутся цепные замки в обезлюдевших храмах,
И безумное войско без лестниц пойдет на валы.
И то, что уносит человек в свои скитания, в своё "странствие странствий" – из века в век то же:
Нежилые дворцы, где ни ждать, ни тревожить не станут,
Золотые сады, где немеряны боли твои,
Зеркала океанской воды, заживляющей раны,
И щепотку родной, неизбывной, горячей земли.
МАРГАРИТА ЧИКАЛИНА «Итака»
http://stihi.ru/2009/07/23/6493 квота Дениса Барамзина за редактирование отборочного тура
На Итаке прохладнее ночи и тени короче
И теплее оливковый сумрак (О остров! О дом!
Но судьба беспощадна к идущим от берега…). Впрочем,
Я совсем не о том, Одиссей, я совсем не о том.
Да и дело не в том, что слагают ненужную сагу,
Что ослепший Гомер обрывает ладонью струну,
И по-птичьи поет, и глотает соленую влагу,
И твердит про весну, а выходит опять про войну.
Обернешься некстати и вспомнишь в каком-то бараке
До озноба любимый, но всеми оставленный дом.
Только я об Итаке, Улисс, я опять об Итаке,
Я сбиваюсь со строк, я уже не могу о другом.
Я не знаю, как будет: закружится ветер на станах,
Или боги обманут, а сам не сумеешь доплыть.
И качнутся цепные замки в обезлюдевших храмах,
И безумное войско без лестниц пойдет на валы.
И жена твоя, гордая птица с тугими крылами,
Забывая о мертвом, начнет о живых голосить.
Как слепая вода, всколыхнется стоячая память,
И останется вечность, скитаясь, под сердцем носить
Нежилые дворцы, где ни ждать, ни тревожить не станут,
Золотые сады, где немеряны боли твои,
Зеркала океанской воды, заживляющей раны,
И щепотку родной, неизбывной, горячей земли.
*
А Юрий Дан ("Неправильная любовь") шлёт нам замечательное поэтическое напоминание о том, что любовь – она всегда и во всяком возрасте любовь, над которой не властны ни устоявшиеся понятия, ни вошедшие в общественное сознание неизвестно кем составленные "законы":
Мне к вечности пора готовить душу
И к собственному Высшему Суду
За боль и страх, за общую беду,
За рай, который каждый миг краду!
За смутный век, за небо, воду, сушу,
А я люблю! Я все законы рушу
В две тысячи загаданном году
ЮРИЙ ДАН «Неправильная любовь»
http://stihi.ru/2015/08/23/9459 отборочный тур
Был этот год моим последним сроком:
В шестнадцать лет я высчитал: уйду
Безумно старым, дряхлым, одиноким,
В немыслимо, как Млечный путь, далёком
Две тысячи назначенном году.
Но, видимо, решил ОН там, что рано…
И, как юнцы, в полупустом ряду
Под разную киношную бурду
Целуемся бесстыдно у экрана
В две тысячи безбашенном году.
С усмешкой ОН взирает с эмпиреи,
Как в городском заснеженном саду
У публики почтенной на виду
Нахально обнимаемся в аллее
В две тысячи немыслимом году.
Счастливых нас, под утро будят грозы,
И, задыхаясь, как форель на льду,
Сплетая в узел вены, стоны, позы,
Мы ловим нашей страсти передозы
В две тысячи психическом году.
Мне к вечности пора готовить душу
И к собственному Высшему Суду
За боль и страх, за общую беду,
За рай, который каждый миг краду!
За смутный век, за небо, воду, сушу,
А я люблю! Я все законы рушу
В две тысячи загаданном году!
*
И, наконец, Юрий Октябрёв ("Не страшно"), размышляя о бренности и вечности, приходит к закономерному и ясному выводу, что умудрённая зрелость по-иному оценивает то, что прежде казалось непоправимым и страшным, а страх, как понятие, переходит на другую шкалу. Сместились полюса, сменились взгляды, и поэтому:
Страшна не тьма – еще страшнее свет,
который брезжит в операционной,
где маленькая копия планет
уже сошла с орбиты по наклонной
и простыней накрыта на столе.
Сутулый бог в насквозь промокшей маске
уходит прочь из этой страшной сказки,
еще на сотню жизней повзрослев.
ЮРИЙ ОКТЯБРЁВ «Не страшно»
http://stihi.ru/2021/07/06/7119 номинатор Владимир Цюпин
Когда-то было страшно, а сейчас
ни страха, ни сомнения, ни злобы.
Увидишь ли налитый кровью глаз,
склонишься ли в прощании над гробом,
услышишь ли во тьме щелчок курка,
сожмешь ли распечатку томограммы –
ну где же страх? Как будто сбой программы,
зависшей на строке «живи пока».
Уже не страшно с мыслью засыпать,
что утром можешь больше не проснуться,
не страшно, что во сне приходит мать
и каждый раз пытается коснуться,
что «Мазда», завершая разворот,
промчалась в сантиметре от ботинок,
что наледь на карнизе гильотиной
который месяц чью-то шею ждет.
Страшна не тьма – еще страшнее свет,
который брезжит в операционной,
где маленькая копия планет
уже сошла с орбиты по наклонной
и простыней накрыта на столе.
Сутулый бог в насквозь промокшей маске
уходит прочь из этой страшной сказки,
еще на сотню жизней повзрослев.