Поэма (1)
В качестве ответа патриотичным священникам и чиновникам.
Раисе Самсоновне Колесник, моей семье, лежащей в местечке Лабунь, сотням тысяч других
1.
По справедливости лежат в Бабьем Яру
Жиды проклятые - они ж Христа распяли,
Его не приняли! Вновь ставят им в вину
Голодомор, в котором был повинен Сталин,
Кровавый ад репрессий, где они,
Как множество – безмолвно пропадали.
Кляни ж их злобно, плюйся и вини!
Жалей в душе, что им так мало дали,
И кто-то выжил из старух и стариков,
Детей и женщин, вековых соседей,
А не сумели уничтожить всех «жидов»,
Чтоб не было и тени их на свете.
И в желто-голубом два упыря,
Лишь рупор миллионного безумья,
Кричат, что «Був жидам йих Бабий Яр
Вид правды божой!» Кара. Неминуем.
Я слышу их. Взметается во мне
Тень предков, в братской яме за местечком
Безмолвно легших в страшном сентябре…
И мысли льются лавой, бесконечно…
2.
…Отцы и деды их ложили и тогда
Жидов в Яры - кто пламенно взывая,
Крича вслед уходящим в Яр жидам
«Не знать пощады!» и благословляя,
А не пытаясь осудить кромешный ад,
Дымящий кровью тысяч, миллионов.
«Дави жидов, не дай пути назад,
Добей их спасшихся, всех вытащи из схронов!» (2)
А часто хуже - в оцеплениях стоя
Вокруг Яров, вольеров гетто и дороги
Одной по сути, где б она не пролегла:
В предместьях Киева, во Львове и в Остроге.
Я словно брежу и в глазах моих стоит
Колонна медленно идущих по Подолу…
В ней много женщин. В ней седые старики
Согнули спины и с трудом волочат ноги,
Те к смерти двигая – холодной и слепой,
Жестоко ждущей на окраине, у Яра.
Глядящей дулом пулеметов и толпой,
Что их безмолвно и спокойно провожала.
Там адвокаты, инженеры и врачи.
Учителя, торговцы с рынка и крестьяне.
Соседи, граждане, хозяйки… До войны
У них лечились часто, руку им давали,
Имея с ними дело и дружа,
Детей учив у них, трудившись локоть в локоть.
А ныне в спину им, бредущим в Бабий Яр,
Как будто слышно – «не жалейте, жгите в копоть!»
Я вижу девочку, лет может быть пяти…
Она шагает с мамой под руку, не плачет,
Надула щечки только. «Сколько нам идти,
Скажи мне, мамочка? Не может быть иначе?
Я так устала, мама!» Туфельки стучат,
Малышка падает, запнувшись о булыжник,
Но поспешает вслед за матерью, глаза
Уставив слезно на деревья и на крыши.
«Не торопись, дитя моё, и не зови
Конец дороги… Этот путь – последний.
Цени оставшиеся метры, лишь они
Еще отпущены «жидам» на этом свете.
Смотри на небо и с улыбкою дыши
Последним воздухом, хоть холодно, промозгло!
И к смерти доченька – не надо, не спеши,
Она итак нас ждет, взаправду и серьезно.
Дочурка малая, не можешь ты понять
Куда ведет так утомившая дорога…
Со мною вместе ты шагаешь умирать –
В начале жизни только, страшно и жестоко.
Так топай ножками, задумчиво смотри
На реку, осень или холм высокий сзади...
Нас умереть приговорили упыри,
Которых ты зовешь обычно «дяди».
Нам не судьба увидеть зиму и весну.
С тобой на Новый Год играться в снежки
Не будем мы, зарытые в Яру,
Убитые под крики и насмешки».
Так произносит в мыслях мать, глядя в лицо
Дочурке беленькой с глазами голубыми.
Ей, как и всем здесь, очень скоро суждено
В Яру забитой быть безумцами слепыми.
Скукожиться от пули, рухнуть вниз,
Убитых прежде кровью заливая.
От страха вдруг пуститься в плач и визг,
«За что?» головкой маленькой не зная.
Не повзрослеть, не пережить и не узнать
Ни встреч и горестей, ни радостей и боли.
Закоченевшим и зарытым телом стать,
В года безвинные лишь начавшейся доли.
Как будто умоляя этим «дядь»
Не делать ей чего-нибудь дурного.
Уже не развернуть колонны вспять,
Бредет она безмолвно по Подолу.
И много здесь пройдет таких колонн,
Увидят их в Житомире и Львове.
Замрет над Ровно с Луцком горький стон
«Жидов», гонимых к Ярам на восходе.
Неслышный шаг их в воздухе замрет
Как будто скорбным гимном и навеки.
В их память будут кречетов полет,
Туманные полей вечерних веки.
И как сивилла древняя, вдруг мать
Увидит это всё в бегущих мыслях,
И словно вскрикнет в сердце: «Не бывать!
Ее вам не топтать невинной жизни!»
«Нет, не бывать! Вы заберете жизнь мою
Да тех несчастных, что бредут покорно рядом!»
Ее люблю я больше жизни и спасу
От ваших рук и душ, сегодня ставших адом!»
Вскипев вдруг в мыслях гневом, улучив
От глаз подонков скрытую минуту,
Обнимет дочь, и крикнув ей «молчи!»,
Толкнет в толпу, стоящую повсюду…
…Судьба проявит милость к ней – в полу,
Ни страха не изведав, ни заплакав,
Она уткнется личиком тому,
В ком совесть и любовь и среди ада
Окажутся сильнее всех страстей,
Статей патриотичных, прокламаций…
Рождают ведь бывает и людей,
Не только патриотов разных наций.
Обнимет он ее и уведет
От глаз подальше и жестокой смерти.
Рискуя сам смертельно, сбережет
Средь адской, в пляс пошедшей круговерти.
Сквозь голод, холод, долгий мрак войны,
Как будто дочь ему она, а не чужая,
Он сохранит ее, спасет и пустит жить,
Дорогу в жизнь, не в смерть ей пролагая.
И среди моря бесов и смертей,
Безумной пляски ненависти, злобы,
Яров, дымящих прахом лагерей,
Мильонов жертв, что гибли годы, годы –
В девчушки этой маленькой судьбе,
Пусть мир преступен был (и жаждет вновь!),
Смеясь в лицо подонкам и беде,
Восторжествуют совесть и любовь.
Спустя часы, в Яру погибнет мать,
С надеждой и молясь о ней душою.
О дочери судьбе хоть каплю знать,
Не будет той отпущено Судьбою.
Но он, кто спас девчушку, не предал,
Не вытолкнул из страха на расправу,
Обратно к ним, «платящим счет жидам»,
Бредущим умирать покорно к Яру,
Дожил до счастья всё же увидать:
Делам любви, мольбам – бывает сбыться.
Девчушка, что шагала умирать,
Взяла и вышла оперной певицей.
Судьбы горька ирония, увы.
И многие из тех кто призывали
«Давить жидов!», легли где все жиды –
В зловеще легендарном Бабьем Яре.
Их кости перемешаны с костьми
Евреев и евреек, там убитых.
Останки нелюдей – с невинными людьми
Игрой судьбы в одной могиле сбиты.
Судьба, одна на всех, как будто их
В конце пути навечно примирила.
Подельников и жертв не различив,
Им общую могилу подарила.
Злость в сердце скажет – «Что же, поделом!
Есть значит бог в не божьем этом мире,
Хоть в мести – есть! Сотрётся ж целиком
Их жизнь проклятая и след, что они были!»
Однако, гнев в душе сильней всего
И прокричит, приличий не желая –
Лежа средь ненавистных им «жидов»,
Лишь память тех собою оскорбляют!
И льются вновь безумие и яд,
Трезубцем и распятием играя:
«Положен был жидам их Бабий Яр,
Одно лишь жаль – что Яров было мало!»
Цвета небес и спелой летней ржи –
Любви и жизни будто вечный символ,
Становятся вдруг маской адской лжи,
В которую одет кровавый идол
Патриотизма, пламенной толпы,
В сплоченности ее осоловелой
Забыть способной правду и мольбы,
Любовь, добро и заповеди веры.
Готовой долгом счесть или добром
Парад смертей, экстаз кровавой пляски,
А плач детей под взведенным стволом –
Словами им на сон звучащей сказки.
И вот опять – под знаменем Креста,
Царивший ад как будто заклинают.
Забыв завет распятого Христа,
Казнить и ненавидеть призывают.
3.
Среди евреев были палачи,
Совсем не мало – правды не упрячешь.
Хоть выпучи глаза, хоть промолчи,
Но это так, увы, а не иначе.
Среди кого их не было тогда?
Из вас-то их поболе выходило!
Так кто же вам, подонкам, право дал,
Плевать в евреев братскую могилу?
Не миллионы «чуков» «айло», «ко»
Казнили, доносили и стреляли,
Творили братьям их Голодомор,
Стояли в оцепленьях, одобряли?
«Жиды» не гибли с вами в лагерях,
Судами «троек», в сталинских застенках?
Не голодали так же в деревнях,
Распухнув животом, синея в веках?
Их не застыли так же имена
Безвестные в бескрайнем жертв счете?
Их жизни не стирались без следа
В бесчинств и зла тогда водовороте?
А может, просто лживые слепцы,
Трусливые и жалкие душонки,
И с миной веры в бога подлецы,
Героев честь несущие подонкам,
Виня во всем конечно же «жидов»,
Их смерть и память злобой поливая –
От собственных вы прячетесь грехов,
За те ответить вовсе не желая?
За вашу ложь заплачено сполна –
В стране война, грядущее в руинах.
Вы снова принесли кровавый ад
Под цвет садов, на ржи созревшей нивы.
Опомнитесь, безумные скоты!
«Москаль» им, кто с толпой вовсю не скачет…
За зло в себе заплатите лишь вы
В конце концов, ведь не было иначе.
Вас кровь пьянит, и слышится опять,
Как будто тени прошлого ожили –
«Конечно воевать и убивать!
Не нужен мир, враги зовут лишь к миру!»
Вы лили кровь, дышали ей тогда.
Она была единственною верой,
Делами рук, порывом душ – и ад
Вовсю пускался в пляс, не знал про меру.
Ее готовы лить вы и теперь
Под лживый пафос лозунгов, «кричалок».
Вы вечно живы ей, одной лишь ей.
Лишь с ней «велик» вдруг тот, кто лжив и жалок.
В ее ручьях вы видите себя.
Она вам вечно истина, дорога,
Добро и свет безумным упырям,
Их суть, их клич и даже вера в бога.
4.
Мне бредится... Я вижу Бабий Яр,
Завален он раздетыми телами.
Людских сердец и душ бездонный ад
Глядел тогда такими вот ярами.
Я вижу тех, кто жизнью рисковал,
Но стариков и девочек-«жидовок»
Не предавал и выдавал, а укрывал,
Отбросив страх и подлость отговорок.
Взойдя в своей душе над злом страстей –
Что делать, все мы люди, не безгрешны!
Любовью сохранив в себе людей
И свет – где только ад и мрак кромешный.
Они явили мужество любви,
В живом аду – остались человечны.
Склонюсь пред ними в мыслях до земли –
Дела и имена их стали вечны.
За ними жизнь и будущность была.
Их память позволяет сердцу верить,
Что хоть полна безумствами земля,
И суждено ей быть такой навеки –
Любви, добру дано торжествовать,
Пусть каплей в море зла, но всё же, всё же!
Один зовет и жаждет убивать,
А кто-то – сбережет, спасет, поможет.
В их памяти, в достойных их делах,
Таится тень отчаянной надежды,
Что и средь бурь, знамен и вихрей зла,
Способен человек быть человечен.
И если вдруг сбиваешься с пути,
Добро со злом готовый спутать снова –
Лишь вспомни про девчушку лет пяти,
Шагавшую в колонне по Подолу…
5.
Знавал и бело-голубых я упырей,
Которым смерть арабского ребенка
Для танцев повод, радость и ей-ей –
По больше бы, молитесь рьяно богу!
Слыхал я тех, кто боженьке молясь,
Кричал в экран, что судьбы шедших к Яру,
Забывших про «кашрут» и про «шабат»,
Расплатой были, правой божьей карой.
Встречал скотов, что страшной тенью жертв,
В печах сгоравших, погибавших в Ярах,
Звали с трибун нести соседям смерть,
Изгнанье, горе, страх и кровь, облавы,
Без жалости их унижать и бить –
«Чтоб никогда не стало то, что было».
Прощать? Предательство! Звать к миру и любить?
«Вы что же, родину и корни позабыли?»
И ныне тех, кто жаждет приласкать –
Не застрелить арабского ребенка,
Лишь в голос призывают убивать,
Кричат им вслед «Предатели!», «Подонки!»
Среди евреев были палачи –
Я написал однажды и услышал:
«Как смеешь ты, предатель, помолчи!
Продался до конца антисемитам?!»
Вам имя – легион. Вы всех цветов.
Душой и сутью скользкие уроды,
В не божьем мире, испокон веков,
Зоветесь с пафосом, надрывно – «патриоты».
Вам имя – зло. Вы суть и вечность зла.
В вас зло «добром» веками представало.
Лицо его – безликая толпа
Единая в «кричалках», идеалах,
Слепом уродстве душ и сне ума,
Руками, что замараны по плечи,
Творившая под лозунги дела
Не божьи и увы, не человечьи,
Но вечно их считавшая добром,
Заветом веры, преданностью «предкам»,
«Корням» и «родине», искавшая в таком
Истоки, общность памяти и метки.
Обыкновенность зла глядит из вас
Сплоченной, обезумленной толпою.
Ей ложь - завет, кровавый смерти пляс –
Аутодафе, сращенность судьбою.
Ей праведность – последней бездны край,
Любовью к родине она зовет злодейство,
Смешав в слепом безумье ад и рай,
Добро со злом, а веру – с фарисейством.
Я стар почти. Но понял я в лета,
Что ныне смутны в памяти тумане,
В которых расцветала лишь судьба,
А силы были, словно жизнь, бескрайни:
Потянется дорога смерти в Яр –
Безжалостно, увы, и неизменно,
Когда в умах и душах, под угар,
Разверзнется и бал запляшет бездна.
6.
«Да что вот только с этим делать мне?» –
Спрошу в конце с привычной сердцу болью…
Я никогда не растворюсь в толпе,
С ней не сольюсь в преступном громкословье,
Во лжи слепой, в покорности страстям,
Как будто внешне «праведным», но подлым.
Дыша одним с ней, совесть не предам,
Наперекор в ее бросаясь волны.
Я остаюсь собой и в стороне,
Встречая маску злобы отовсюду.
Мне честность – бог, а совесть – вера мне.
Я никогда уже другим не буду.
Последней верой в совесть и любовь
Я верую средь разной смрадной дряни.
Кричите «бог», в «добро» рядитесь вновь –
Мне никогда не будет рядом с вами.
Мне совесть пишет тягостную роль
На сцене жизни, властно и без спроса.
Бурлят привычно горечь, мысли, боль...
Терзают душу вечные вопросы…
Одесса, сентябрь 2021 года.
(1) Совсем недавно, в преддверии трагической даты начала казней в Бабьем Яру, два официальных лица, бывший украинский чиновник и священник ПЦУ, в комментарии под характерной и ожидаемой, весьма предсказуемой публикацией украинского Института Национальной Памяти, высказались именно тем страшным по сути и не укладывающимся в мысли образом, который дословно передан автором в поэме. Это и послужило поводом для ее написания.
(2) Речь идет в частности о поэтессе Елене Телиге, любовнице идеолога обновленного украинского национализма Д.Донцова. Развернув с немецкой оккупацией, в публичных выступлениях и на страницах газет массивную пропагандистско-идеологическую работу, она с яростным пафосом оправдывала и благословляла начавшееся уничтожение евреев в Бабьем Яру, прежде пошедшее полным ходом на занятых территориях Правобережной Украины. Такова была общая политика, с одной стороны, преследовавшая целью примирить население с преступлениями нацистов, сделать лояльным им, оправдывая это соображениями патриотизма, борьбы за свободу и национальной идентичности, с другой - стараясь примирить с самой оккупацией как полезным и необходимым этапом национального дела. Спустя три с небольшим месяца, вместе с другими членами и активистами ОУН Б и М, она была расстреляна в Бабьем Яру. Речь идет так же о факте, что в последующие годы, те единицы евреев, не более процента от общего числа, которым удалось выжить на Правобережной Украине в кровавых событиях Холокоста, бежать из гетто или быть недобитыми во время расстрелов в Ярах, с экстазом уничтожались в ходе Волынской Резни, укрываемые польским населением.