В то время я торговал учебниками, детскими игрушками, картинами. Рано утром, в выходной день, я тащил за собой тележку с товаром, сопровождаемый лаем худых, мокрых от грязи собак, всегда с окостеневшим и идиотским взглядом бегающих вдоль железнодорожных путей. Я отвечал им сосредоточенно-злой гримасой, означающей готовность в случае чего разрывать, душить и топтать их тщедушные тела. Потом я спускался под мост, стараясь не попасть под стекающий вниз поток из нечистот и мусора. Моя колымага при этом приобретала удручающий вид и разваливалась, ведь одно ее колесо ни на чем не держалось, а второе нервно дергалось, прижимаемое криво накрученной гайкой. Имей я привычку откладывать вырученные деньги, я бы мог скопить на новую тележку, а то и вовсе купить подержанный велосипед. Но я бездумно просаживал все заработанное в игровых аппаратах: ты тянешь за рычаг, крутятся до омерзения яркие символы на барабане; последний из них, словно химически замедленный, привозит тебе очередную неудачу. Ты делаешь глоток самого дешевого пойла, что здесь подают (кажется, оно называлось «Пегас»), снова и снова дергаешь ручку под приглушенные утробные завывания десятков таких же машин вокруг. Впрочем, я отвлекся. Кое-как приделав на место отлетевшие детали, собрав рассыпавшийся товар, я возвращался на дорогу. В конце подъема меня ждали покосившиеся дома, в которых ничто и никогда не выдавало присутствие каких-либо форм жизни. Однажды, я залез в один такой. Стоял сильный туман и, свернув с дороги на пару шагов в сторону, ты пропадал из вида. Я хорошо помню тот день и тот дом. Желто-коричневый, весь в выщерблинах, с зеленой ото мха крышей. Заколоченная наглухо дверь не поддавалась. Перед ней - куча старых обглоданных костей. Сарай, слепленный из той же глины и дерьма, что и дом. Тяжелый, густой запах увядания отовсюду. С тех пор, я сторонился даже приближаться к забору любого из этих жилищ. Быстро, насколько это возможно, чтобы снова не опрокинуть тележку, я проносился мимо них до трамвайной остановки, но поскольку первый трамвай появлялся гораздо позже, я тащился пешком еще пару километров. Обычно я прибывал на место первым, когда другие продавцы еще только начинали стягиваться. Я застилал грязь клеенкой и сперва раскладывал учебники. Затем, вываливал в единую кучу игрушки и в конце расставлял позади всего хлама картины.
Через час рынок оживал и наполнялся персонажами, которых я от скуки превращал в нечто совершенно фантасмагоричное. Одноглазая цыганка пыталась выторговать свадебное платье викторианского вида для своей мертвой дочери. Она с криком бросала продавщице пригоршню монет. «Пять рублей даю и ухожу, мне это нужнее!» Древний дед выуживал размокшие книги из мусорки и выкладывал их прямо там же на продажу. Снова сгребал все в кучу, выкидывал и уходил. Потом возвращался, доставал и все повторялось. Смутные очертания многих из тех людей почти полностью стерты из памяти, но иные всплывают ночными кошмарами.
Я ненавидел то, что мне приходится сидеть целый день на жаре или на холоде, и продавать никому не нужный мусор, а еще собирать и сдавать бутылки. И все для того, чтобы в конце дня, насытившись жирной пластиковой лапшой с сухариками, заваренными в вонючем одноразовом бульоне, завалиться в аппараты и проиграть оставшееся до копейки. Такой экзистенциальный уроборос. Замкнутый цикл бездумного обращения с деньгами и временем. Я презирал и свой образ жизни, и самого себя. Но чем теперешний я отличаюсь от того угрюмого мальчишки? Что дали мне эти вещи, накопленная техника, разнообразная мебель? Возможно ли обрести, наконец, спокойствие, закрыть гештальт счастья, только окружив себя нужными и не очень предметами? Ведь, в конечном счете, все превратится в тот самый дом, канет в зияющую пустоту разбитых окон. А я так и останусь лежать перед ним кучей белеющих костей на разбитом крыльце. Вся потребительская суета – лишь бесполезный акт в болезненно коротком водевиле. Так не лучше ли, пуская слюни, вновь и вновь дергать за рычаг, доводя до автоматизма отрешенное пребывание в пространстве, не придавая значения ни декорациям, ни другим актерам?.. Присутствовать на сцене, не играя при этом роль...