Когда онегинской строфою
полезут строки в мой блокнот,
встряхну ответно головою,
всё отслежу – от "до" до "от".
За два столетья – два мгновенья –
в стихах не много изменений.
И лишь глаголы, вспомнив мать,
не буду больше рифмовать!
Порядок слов менять не стану,
размер нарушить не смогу.
Но если вдруг нести пургу
начну взамен небесной манны,
вы знайте – то всему виной
наш гений, а не кто иной.
Я создан матрицей пустою,
готовой всё принять на грудь.
Учась с прилежной частотою
чему-нибудь и как-нибудь,
внимал стихам, порою с матом,
от дуэлянта, дипломата,
издателя и гордеца,
и от крестьянского певца.
Да, вот ещё - бывали годы,
когда и мне соцреализм
почище был лечебных клизм,
но не ему пишу я оду.
Её ж создать я очень рад
владельцу пышных бакенбард.
Виной всему, должно быть, сказки:
я слушал в детстве их не раз.
Признаюсь, впрочем, без огласки,
что, видимо, бывает час,
когда сбывается, в натуре,
вся их начинка: ножкой курьей
вбрыкнёт изба и, ей-же-ей,
всех тридцать трёх богатырей
увидишь после двух стаканов,
а с ними – белочка... того...
Моргнёшь – и нету ничего!
А царство славного Салтана
хотелось лучше разглядеть
да с Черномором ввысь взлететь.
Но чу! Я рифмою глагольной
опять посмел смущать строку?..
Быть неучёно-малохольным
не пожелаю и врагу.
Прошу заметить, мой читатель,
аз есмь того пересказатель,
о ком хвалебну песнь пишу,
отдавши дань карандашу!
Поэтом Первым он назначен
не императором - судьбой!
Ведёт туда он нас с тобой,
где обитает не иначе,
как Их Величество Пегас,
а холм евойный звать – Парнас!
Виват тебе, блюститель чести!
Вернувший русским их язык!
Любой пиит на том же месте
главой своей давно бы сник.
А ты воздвиг нерукотворно
то, что поёт звучнее горна,
что воспаряет к вышине
и попадает в сердце мне.
Я горд идти твоей дорогой
и, осеняя путь крестом,
знать, что и завтра, и потом
пойдут к тебе, любимцу Бога.
Мой клич сильнее всяких мантр:
"Виват тебе, наш Александр!"