В стенАх книгохранилища, в подвале, стеллажи
и тысячи томов, и пыли бахрома…
Здесь время ждёт, в пергаменте рассматривая жизнь,
и жизнь мерцает, как мерцает ночью тьма.
Тома, тома…
В них высохли давно и шум, и кутерьма,
и дом для них родной – подземная тюрьма.
В затерянном углу, где царство тишины
цветёт отверженностью пафосных имён
забытых,
но не истёршихся под тяжестью времён,
покрытых многослойностью величины
умов, приложенных к бумаге, где пленён
был дух письма, и строчки были все окаймлены
неудержимым гением бездонной глубины,
на дальнем стеллаже-отшельнике, понуро,
сквозь пыль взирая на соседей хмуро,
стоят песочные часы, им сотни лет,
не видно их совсем, к ним не доходит свет,
в них нет уже давно движения песка,
задумались они когда-то на секунды,
оказалось – на века…
Их образ скудный
потускнел как мел –
хранят они потерянное время… Онемел
их внутренний, затихший мир,
давным-давно блестящим шорохом вливавшийся в эфир.
В них время замерло песчинками упавшими,
живое золото в полёте потерявшими,
и удивилось время бренности своей,
и осознало красоту былых песчинок-дней,
и восхитилось быстротой секунд-песчинок,
слетавших вниз
со скоростью фотонов-невидимок…
Вернись! Вернись!
Летает эхо вдалеке,
и исчезает в дремлющем песке