Мой одноклассник Артем Козьмин как-то сказал: «Мы крутые, мы выжили в девяностые» и погиб в 2013. Пусть этот стишок будет для него. Скучаю по дням, когда мог ему позвонить, даже домашний номер помню. Зачем-то
Роудмуви. Артёму Козьмину
1
На заднем сиденье спит дочь, ей почти двенадцать.
Она ещё ниже тебя на голову, а губы дует почти как взрослая:
хлопнув дверью уходит в комнату, не даёт себя обнимать,
и, когда она спит вот так,
ты телом помнишь, как в доме,
где стойкий запах развода,
она прибегала ночью,
укрывалась твоей ладонью
и только так могла успокоиться до утра.
Теперь - темень и дождь, ты - давно уже за рулём,
и вот, на пути - не город и не село,
а точка на сгибе карты: в грязи кафе и следы камазов,
свалить отсюда хочется как-то сразу;
пластиковые кресла, бубнит сериал про ментов.
Глянув тебе в лицо, золотозубая дама хватается за кофейник,
ты ждёшь вполоборота, поближе к двери:
вдруг дочь проснется, а тебя нет.
Тебе под силу представить любую жуть, но не эту.
В углу - трое, пиво цедят, зыркают поверх кружек.
Один - черкает кроссворд, а ручку держит, будто это стилет,
и видно, что пороха ему хватит всадить его кому хочешь и куда нужно,
да так, чтоб пикнуть даже не успел.
Забираешь кофе, скрипишь дверью бэхи лохматого года,
до пункта «Б» ещё долго.
2
Твоя бывшая живёт теперь в запинде,
в доме, который и летом трудно прогреть.
У неё, на пути домой, останавливается дальнобой:
подкидывает то проблем, то денег,
она завела собаку и огород, - тоже дело.
Чтобы не спать, ты помнишь, как в девяностых когда-то ночью
вы сидели - коленками к Неве, молодыми задами - к прочему,
вы знакомы примерно час и где-то столько же пытаетесь взяться за руки,
и от того вас ещё больше прёт - сидеть вот так и тыриться на реку.
Она говорит, что парень её - в Чечне ещё минимум на год,
что предки-придурки - гонят её на курсы бухгалтеров,
что она хотела бы выучить английский
и уехать так, чтобы - ничего русского, даже в мыслях,
домик у океана, лабрадор, супермаркеты по субботам,
поскольку, нечего делать в совке с такими мозгами и такой попой.
Ты спорил, травил иллюстрирующие басни,
поглядывал как в сумерках белой ночи пух на её затылке
ерошится, вспыхивает и гаснет.
А когда всё-таки взялись за руки, поняли, что не можете не бежать,
что улицы в Питере - киноленты на перемотке,
до рези в легких, до радужных пятен в глазах,
в ногу, с одним дыханием на двоих и горячей кожей,
едва врубаясь, что это счастье и есть - бежать вот так, просто потому, что можешь.
Вынесло вас на Средний к парадной незапертой,
вверх, в запах книг, под трёхметровые потолки её коммунальной хаты,
мимо сопящих предков, в дальний угол, за занавеску,
упасть, будто тело у вас одно и пахнет от бега резко.
Так, что стрелки часов впору до крови сжать рукой,
и непонятно чей это пульс так лупит - её или твой.
3
ЖД переезд, поперёк тянется товарняк,
закрываешь глаза: ничего, сзади, если что, погудят.
Полцарства - за боковой плацкарт.
Оттуда здорово видно, как проезжаешь всякую жизнь,
что она хороша, как ни кинь.
Все эти степи, волнами разбивающиеся о насыпь,
все эти стены леса, полуразрушенные сараи,
машины на переезде, с потушенными глазами,
домики с геранями на окошках, тётки с одинаковыми флажками,
городки, будто необитаемые, горизонты все эти, закаты,
от которых и знаешь, что мир - не целлюлозная карта,
а тёплый, живой колобок.
И вроде впервые тебя оставили все в покое,
ты никому не нужен в самом хорошем смысле этого слова,
и это дико важно, если вообще не самое основное.
4
Утром, пока вы метёте манку, мама чуть сверлит тему неспешных пирков,
папа прячет глаза за потрёпанным Спид-инфо,
на котором - номер квартиры карандашом.
Ты смотришь на зазнобу свою через круглый, под ситцевым абажуром, стол
и врубаешься, что не помнишь, как её звали: катя? маша?
Видишь, что и она в похожем недоумении,
и что это совсем неважно.
Важно - ходить в обнимку, в любую жару,
корабли провожать океанские или бумажные, лишь бы - за руки, на ветру.
Купаться? Да где угодно, лишь бы вместе и голышом,
длить этот лучший в мире июль, такой солнечный и такой большой,
что он кажется вечным, как твой район,
как все эти девяностые, где у каждого есть знакомый бандит.
Твой - учил тебя практической анатомии: где яремная вена,
как с полтыка попасть в кадык.
Ты не рос волчарой, скорее - псом
и скорее сторожевой, чем бойцовой породы.
И всё же умел вот так вот сказать: "Запиши телефон,
если вдруг что, какие уроды –
- звони, подскочим, решим вопрос".
Тебе до старости будет важен этот пацанский форс:
жить, будто где-то есть те, за кого ты легко умрёшь.
5
Свадьбу её папа забабахал как надо:
чёрными волгами, родственниками из хазарского каганата,
на капот вкорячили пупса,
на баяне фигачил заслуженный деятель искусства
(когда-то - звезда ленконцерта, ныне – бухой и грустный),
дядя петя дядю васю волтузил,
цыганочку с выходом сбацала тётя муся,
в общем – нормально, без травм, откусили от каравая,
выпили, поплясали, от токсикоза вашу пару чуть-чуть шатало,
да, аборт обсуждали, сказали:
«Мама, не ерунди, мы точно его хотим».
Ну а как, если вы влюблены до неба и обоим нет еще двадцати.
И вот вы опять за своей занавеской,
предки впервые в жизни ночуют еще где-то.
Вы - муж и жена. Сил осталось - расчехлить на любимой платье, упасть и уснуть обнявшись
с этой вот мыслью: «Теперь нас двое, это надолго, и это счастье. Какое же, господи, это счастье!»
6
Впереди маячит икарус-ходячий дом.
Под таким, говорят, успокоился Цой,
а ты уже крепко старше него, живой,
и это, наверное, хорошо.
Хорошо вообще, что к тебе приставлена смерть.
Ты впервые заметил её лет где-то в семь,
врубился, что рядом всегда - такая супер-баба-яга,
сильнее папы и старше бабушки и так у всех:
вот ни фига себе!
Когда тебе было пятнадцать с ней ушёл твой пёс, а потом и дед.
Ты так и не понял, как его номер в книжке вдруг помертвел,
и вообще - где эти двое теперь.
Решил, что дед, где-то топит по ярославке
на своей украине с жёстким седлом и высокой рамой,
с колобком за плечами спускается в васильки,
пёс, конечно же, рядом с ним,
гоняет бабочек, на шерсть собирает репьи.
Дед закатал рукава, предплечья его загорелы, крепки,
иногда подзывает пса - загривок потеребить,
оба счастливы, как ни крути.
Теперь же, если подумать, смерть – это такой оффлайн.
Пока заметят, что в соцсетях давно не писал,
позвонят - не ответишь (наверное, чем-то занят),
не увидят нарядное твоё туловище в похоронном зале,
хлопнут стопку, скажут, что положено при таком раскладе,
ну и все - давай до свидания,
и особый статус аккаунта вместо памятника.
Теперь, зная, что все умрут, чувствуешь не страх, а вселенскую правоту.
Когда пассатижами сделали чёр-те что с лицом и пальцами знакомому чуваку,
задолжал он, там, штуку или вроде бы две,
ты всю ночь сидел и смотрел на дверь,
иногда всерьёз чесал дулом висок,
казалось, что жизнь - галимый развод,
от страха мысль в голове одна: «может я лучше сразу и сам»
Потом кто-то тебе показал,
как с утра дочь бежит за йогуртом,
а тут – ты и башка разворочена,
как кричит потом вслух или про себя - всю жизнь
так, что никто не может остановить.
Тогда-то и понял, что это такая работа - жить.
Пока руки можешь поднять на уровень головы,
пока помнишь в лицо своих младших - можно и ныть,
только вот "старший" теперь это именно ты,
хочешь-не-хочешь, встань, пожалуйста, и живи.
Позлился, перекурил это дело разик, потом ещё.
Пошёл, ладонь на голову положил ей:
спи, мой хороший, нормально, нормально всё,
утром пройдёт.
7
Её папа обнаружил привычку храпеть не в такт:
атомоход в полярном тумане, мать его так.
Засыпаешь в наушниках с одной и той же кассетой квин,
мама гундит, что масло ты мажешь не с той руки.
В одной комнате - вчетвером, потом - впятером.
После свадьбы денег не густо: жрали чаще капусту,
да папин запас тушёнки и макарон.
Легко умереть за любовь, когда тебе чуть за двадцать,
а вот как жить в круглосуточной депривации сна, места, денег и сил.
Дочь научилась сидеть, затем ползать, затем ходить.
И, когда засыпала у тебя на руках,
ты телом вдруг знал, что оно давно было лишено куска,
он вернулся, когда она родилась.
Каждый вечер, когда она грызла твой палец,
моргала все медленней, становилась теплее и тяжелей,
тебе было впору плакать и петь:
ты что-то шептал прямо в пух на её макушке,
который пах как самая нежная в мире хрень.
Для тебя нет ничего главнее, наверное, и теперь.
Папа устроил тебя в политех, чтобы от армии и чтобы как у людей,
а знакомый бандит предложил работу:
мотаться в финку, оттуда - возить барахло, туда – водку
8
Между тем возвращается её бывший с душой и телом, коцанными Чечнёй.
Он оказался твоей дворовой роднёй,
вы бухали неделю, он учил, что война - это тоже такая жизнь:
если можешь - двигайся и дыши, а если не можешь - тем более и поживее.
Ты тогда ему не поверил,
думал, что жить это значит - стоять столетье, а лучше - два,
в позе «ни шагу назад», будто за тобой москва,
врастая в землю, как пожилые дома и деревья,
а в твоей тени чтобы - счастливая мелюзга.
Позже, когда ты давно уже вынесешь на помойку гитару и кимоно,
он тебя встретит в подъезде, до вони больной,
спросит стольник, вскоре загнётся от алкоголя,
и вот вас двое в зале питерского крематория,
ты скажешь - «Давай, чувак. Ты был, похоже, прав:
пока ты можешь двигаться и дышать, стоит делать и то и другое.
Чучелом или тушкой, пешком, ползком или вплавь,
по-любому».
9
Как-то вернулся из финки кривой, без бабок и барахла.
На Брусничном - новый начальник докопался из-за бухла.
В коридоре - чьи-то ботинки, большие, лаковые,
туда-сюда, это вася, друг детства, очень приятно,
выпили-закусили, он отправился к себе в Автово,
ночью ты потянулся к ней, а она - чужая.
Унылый ты, - говорит, - какой-то, зачем вообще от тебя рожала.
А ты ей: что за вася, что за хрен с горы?
А она: да ты достал меня, - говорит, -
- ни цветочка за год не подарил,
а вася купил пылесос и малявке игрушек,
и на хрен ты вообще такой нужен,
вечно - то бухой, то в финке.
Кстати, мы переспали, а что не видно?
Ну и прочие слова понятные и обидные.
Ты откуда-то вспомнил как каменеть лицом,
молчать, будто сейчас убьёшь,
по хате метаться, как в аду мускулистый чёрт,
швырять в рюкзак барахло,
ну вот это вот всё.
В том возрасте только делаешь вид «Подумаешь, заскучала, с кем-то переспала»
А внутри это жуть как жжёт, от обиды, неотданного тепла,
а всего сильней - от того, что она права.
Свалил, как положено, в ночь, с трусами в кармане,
поселился у кореша на диване,
вы мутили какую-то тему с унитазами из малайзии,
купили ту самую бэху, срывались к морю с утра в полпятого,
всяко колбасились.
А ты так до сих пор и не понял толком:
было ли дело в васе или ты тупо хотел свалить и нашел повод.
Так как-то закончили политех, открыли АОЗТ, сняли большую хату,
а дочь между тем росла, с твоими глазами копия матери.
10
Въезд в запиндовский район: стела, бетон, на бетоне – мох,
фонарь, остановка, вонь глаза ест прямо через стекло,
улыбаешься: скоро дом.
За фонарём снова темень, как на башку надели мешок,
и человек на дороге лежит: ёшкин кот!
Тормозить уже поздно секунду, а то и две,
слева - встречка, справа – кювет,
крутишь руль, тебя наваливает на дверь,
чувствуешь животом и плечом ремень,
оттормаживаешься, пролетев метров сто, не меньше,
вспоминаешь какое бывает месиво,
если эти же метры кого-то тащит машиной,
бежишь, наклоняешься, а он цепляет тебя и - шилом
целится и тянет туда, где секунду назад чуть не сгинул.
11
Говорят, в такие моменты перед глазами как бы переворачивает бинокль,
что в него будто видно всю твою жизнь, без звука, на перемотке.
Хрень это всё, просто ты вдруг фигак - и взмокший,
остро чуешь как тельце твое непрочно
и за то, чтобы отпустили, не делали больно -
отдал бы что угодно.
Чувак под тобой дышит испуганным мужиком,
узнаёшь в нем того, что стилетом черкал кроссворд,
крест-накрест два ваших тела за фонарём,
одно из них, похоже, сейчас умрёт.
Из темноты к вам бегут двое его друганов,
так что, скорее всего – твоё.
Жутко, чо.
Вот они поравнялись с машиной, в ней открывается дверь,
дочь от таких кульбитов проснулась, вылезла посмотреть
“Папа, а что случилось чего стоим?"
Хорошо, что те затупили чуть, врубились, что ты не один,
и что кто-то придумал адреналин.
Двумя руками, чтоб уж наверняка
выкручиваешь шило у чувака,
корёжишь и мнёшь мохнатую кисть,
помнишь, как бежал, чтоб его спасти,
вроде даже чуть-чуть рычишь.
Через секунду такой возни, чувак запыхтел и сник,
а ты вскочил и буром попёр на этих двоих:
«Чо хотели!»
идёшь, как в своем районе,
щеришься в мятые физиономии.
“Чо хотели!” - готов закопать их вот этим шилом
да что там, и рук хватило бы.
«Чо хотели-то, говорю!»
Они ещё потоптались, смялись, свалили обратно в свою темноту,
а ты вернулся за руль:
«Нормально, сейчас поедем».
Шило долго не мог ещё отпустить, всю дорогу то и дело нащупывал его под сиденьем.
12
Дочь бежит от калитки к крыльцу, впечатывается в мать.
Псом переминаешься - пригласят или не пригласят.
Ладонью, будто от бега горячей, как сто лет назад,
бывшая берёт, отпускает и снова берёт тебя за плечо,
произносит: "спасибо", ты ждёшь, что добавит "за всё",
а она говорит - "что привёз".
Хочешь сказать, что случился у вас попадос,
что, ты такой ему - бац, а он такой - хлоп,
что тебя до сих пор немного трясёт, и «спасибо тебе за дочь»,
а говоришь - «Ладно, давай, мне обратно пилить ещё».
И стоишь, розенбаумом таким на сцене, типа, сам чёрт тебя не спихнёт.
Унылый бывший, скотина чортова, конченный идиот.
Финал
Пару лет как разбился на мотоцикле знакомый бандит.
Провожать собрались, такие, под сорок красномордые пузанЫ.
Кто постарше тёрли, мол, не сам, помогли,
щурились, дескать, взять бы кого, в лес отвезти да поговорить,
спрашивали друг друга «ну и как мы теперь одни».
Ты гадал кому из них, когда его между вами нет, ты больше не позвонишь
и курил так, что кажется и в ушах начало саднить.
Номер его не стал пока удалять,
вдруг и на небе что-то может пойти не так,
и он нарисуется с новой темой и опрокинуть по сто,
а может и впрямь где-то есть это самое "далеко-далеко".
Может и ничего так отъехать едва в полтос,
а может и плакать - не западло.
Едешь со взрослой дочкой на море зимой,
понимаешь, что мир больше не идёт на тебя войной,
смотришь как она у воды распоясывает платье
и телом будто кричит: «Видали?
Я молодая! Зырьте без палева!»
Ребёнком оборачивается к тебе, будто спрашивает:
«Ну я как, ничего? Нормально?»
Киваешь и в этой секунде - такая ясность:
вот малявка твоя, вот ты - её старший,
живой, чтобы жила она и ей поменьше бывало страшно;
пусть, пожалуйста, всё так идёт и дальше.
21.10.2014 – 16.01.2020