***
Ах,
как прекрасно разбивать сады,
чтоб в них умыться утренней росою!
В них солнца луч косою полосою
без приглашенья прыгает в трусы,
и день ложится, словно на весы,
не нарушая меры,
осторожно –
всё светится вокруг,
и всё возможно
в сплетеньи вдохновенья и красы.
А у меня растут одни усы –
единственное скучное растенье,
мне данное судьбой для омраченья
росою не умытого лица,
чтобы лицо с терпеньем чернеца
разматывало нить стихотворенья
от самого начала до конца,
напоминая комара-звонца
и звук его занудливого пенья,
способного любого молодца
нещадно довести до посиненья.
А, впрочем, эти песни как кому!
Комар звучит не хуже коростели!
И в комарином иерихонском теле
есть место и таланту и уму.
Так почему же не довериться ему?
Пусть трубка в дырках не всегда свирель,
а голос комара, совсем не трели,
но без сопровождения свирели
поёт протяжно и хромой кобель,
на городской изгаженой панели,
в том пеньи выражая томный хмель.
И, даже если б голос не имели,
вы
кобелю б,
наверное, подпели,
хотя какой-нибудь Пуччини иль Равель
за тот вокал вам указал на дверь.
Ну что еще мне дописать теперь,
когда почти исписана бумажка,
и дом кирпичный (девятиэтажка)
с жильцами вместе видит пятый сон,
подъездами вздыхая в унисон.
И не решится ни один клаксон,
и ни одна визгливая сирена
освободить их из ночного плена,
в который целый город погружён,
перемешав во тьме мужей и жён,
А я,
припомнив римские сатиры,
сижу как филин в глубине квартиры
и собираюсь, как и все, заснуть
не сном могилы,
но вздымая грудь,
чтобы в душе дремала жизни сила,
пусть даже только в виде хлорофилла.
Мой стих ретиво меру перерос,
имея тайно виды на поэму,
напоминая некую экзему
или чесотку вследствие клеща.
Брыкаясь, вырываясь и пища,
он, словно алкоголик к алкоголю,
стремится вширь и в даль, вперёд, на волю –
совсем как конь, отбившийся от рук.
Ночь.
Город избавляется от мук.
***