Куда пропали осы? Жужжал в сарае рой.
Ночами мотыльки не бьются больше в лампы.
Дрожит лист клёна за окном, а так - везде покой,
как в театре, когда там в финале гаснет рампа.
Вода в реке, как женщина покоится,
притихла меж ладоней берегов.
Подсолнух не цветёт, вся голая околица
станицы...
Лишь запах лип ей снится,
и громкий гул торгов
в базарный летний день.
Всё ближе полдень, тень
от колокольни
нависла над плетнём графитовым крестом...
Плетень попал на деньги,
он — сторож подневольный,
измученный молитвой и постом...
Сопрел давно до рваных дыр.
Есть бреши в той шеренге.
Он выглядит, как сыр,
подвязан изолентой,
и мне напоминает пармезан.
А ветер треплет гребень,
следы от старых ран
витой ограды храма.
Бросает в небо жребий
серебряных монет.
А это мухи белые крылами бьются в рамы,
играя с занавесками на цвет.
Вот был бы клей -
подошвы лету смазать
под кронами зелёных тополей,
поймать в силки, схватить за талию
и в локоны травы опять вдевать алмазы
украденной в Италии
росы...
Но, знаю, ног босых
у женщин знойных лета
пескам на берегах не целовать.
Все меньше стало света,
чтоб осень миловать.
Свинца на небе больше,
рукой не отведёшь.
Да, вот он, тихо ползший,
к мольбам по лету глух...
Ударил в окна дождь,
слизавший белых мух.