Откуда появляется величайшая любовь, почему она прорастает из пустяков,
легкомыслия, случайного знакомства?
Глазастая девушка, художница Наденька Хазина сразу же после
знакомства смело поднимается
в гостиничный номер к поэту Осипу Мандельштаму и понимает, что — всё:
дальше у них будет одна жизнь на двоих, навечно, навсегда. Она ещё не
знает, что сделает самое главное, что может сделать для поэта его
любимая: сохранит его речь.
В истории русской литературы любовь Осипа Мандельштама и Надежды Хазиной
– самая трогательная и самая возвышенная, хотя было у них всякое:
его увлечения другими женщинами, её готовность бросить всё и уйти.
Но когда жизнь поворачивалась к ним своим страшным, злым лицом,
они бросались спасать друг друга, забывая о себе.
«Наша связь, как мне думается, стала нерасторжимой.<...>
Я недавно узнала, что есть даже молитва двоих, потому что двое —
основная форма человеческой жизни», — писала Надежда Яковлевна.
Они встретились в Киеве, в весёлом мае 1919 года, в богемном
клубе «Хлам», переделанном из подвала гостиницы. Мандельштам
вошёл и сразу приметил худенькую, глазастую девушку.
Наде было 19 лет, она считала себя художницей. Осип читал стихи –
а в те годы он читал стихи везде и всюду – и смотрел только на неё.
Позже они поднялись в номер Мандельштама.
Как-то сразу стало понятно, что это навсегда. Утром купили на
подворье Михайловского монастыря два дешёвеньких кольца. Надя
повесила своё на цепочку, Осип спрятал своё в карман.
Мандельштам не мог оставаться в Киеве, после ухода большевиков
для него это было опасно, и он уехал, но сказал Наде, что обязательно
вернётся за ней. Юг России в те годы лихорадило; в своих скитаниях
поэт два раза был арестован – в Феодосии врангелевцами
(вызволил его оттуда Волошин) и в Батуми. Добравшись до Петербурга,
Осип с головой окунулся в жизнь литературной богемы, но глазастая
художница не выходила у него из головы.
В 1921 году он вернулся за ней в Киев.
Они были безумно влюблены друг в друга. В мемуарах о том времени
часто можно встретить что-то вроде: « а потом пришла влюблённая пара,
Осип и Надя».
Петербургские знакомые вспоминают, как Мандельштам привёл к ним
знакомиться Надю, закрывая шляпой прореху на своих штанах
(у всех гениальных поэтов того времени в гардеробе
были всего одни брюки).
— Осип Эмильевич, снимите брюки, я вам их зашью, — предложила хозяйка.
— Ни в коем случае! — запротестовала Надя. – Он тогда поймёт,
что это можно зашивать!
И каким-то чудом она была прекрасной хозяйкой. «Кто бы мог подумать!»
— поражался Осип, уплетая её пирожки.
Надя первой в Петербурге начала носить мужской костюм, задолго
до Марлен Дитрих. Она коротко стриглась, презирала моду,
а ещё была невероятно умной – позже, в войну, она легко сдаст
выпускные экзамены филологического факультета в Ташкенте.
Осипа это иногда раздражало, он предлагал:
— Дай телеграмму в Китай китайцам:
«Очень умная тчк. Даю советы тчк. Согласна приехать тчк».
Они жили, почти не расставаясь, разве что Надежда уезжала в Ялту,
когда обострился туберкулёз. Жили бедно: Надя зарабатывала
редактированием чужих текстов, Мандельштам – переводами.
Он пробовал добывать деньги литературным трудом, но во всех
издательствах его расхваливали, а договоров почти не заключали.
Как почти все поэты, Осип был увлекающимся, и однажды привёл
в дом свою старую знакомую, Ольгу Ваксель: красавицу с капризным
и одухотворённым лицом, которую все называли Лютиком. Стриженая,
измотанная болезнью Надя внешне сильно уступала Лютику: беспечной,
увлекающейся, изящной. Даже Ахматова, скупая на похвалу,
называла Лютика признанной красавицей. Надежда Яковлевна
называла Лютика «беззащитной принцессой, заблудившейся в жизни»,
а Лютик ценила Надю как добрую, хотя и «прозаическую» женщину.
Есть две версии воздушного романа Мандельштама с Лютиком.
По одной – он сходил с ума по женщине, которая отказывалась
«брать чужое». После безумной сцене в «Англетере», где он плакал,
стоял на коленях и умолял его пожалеть, гордая красавица ушла
и отказалась видеться с Мандельштамами.
По другой – треугольник распался после того, как в гости к
Мандельштамам зашёл отец Осипа. Он увидел, как сын сидит между
больной женой и цветущей Ольгой и выдал такую сомнительную
шутку: «Вот хорошо, Ося, если Надя умрёт, у тебя будет Лютик».
Вскоре после этого Надя написала прощальную записку, собрала чемодан.
Они встретились с Осипом в дверях – после этого он отказался
от всех встреч с Ваксель.
В 1934 году Осип Эмильевич написал свое знаменитые антисталинские
стихи: «Мы живём, под собою не чуя страны». Нашёлся доносчик –
Мандельштама арестовали и отправили в ссылку в Воронеж.
Надежда Яковлевна поехала за ним. Они делили на двоих нищету, голод,
трудности. Каждые несколько месяцев она ездила в Москву и
там ходила по чиновничьим кабинетам, пытаясь добиться смягчения
наказания для мужа.
Срок ссылки кончился в 1937 году. Супруги вернулись в Москву,
но вскоре поэта снова арестовали. Своё последнее письмо
он написал из пересыльного лагеря из Владивостока:
«Родная Надинька, не знаю, жива ли ты, голубка моя».
Он не успел получить ответ:
«Ося, родной, далёкий друг! Милый мой, нет слов для этого письма,
которое ты, может, никогда не прочтёшь. Я пишу его в пространство.
Может, ты вернёшься, а меня уже не будет. Тогда это будет
последняя память. <..> Жизнь долга. Как долго и трудно погибать
одному — одной. Для нас ли неразлучных — эта участь? Мы ли — щенята,
дети, — ты ли — ангел — её заслужил? И дальше идет всё.
Я не знаю ничего. Но я знаю всё, и каждый день твой и час,
как в бреду, — мне очевиден и ясен. <...>
Знаешь ли, как люблю? Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю.
Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе...
Ты всегда со мной, и я — дикая и злая, которая никогда не умела
просто заплакать, — я плачу, я плачу, я плачу.
Это я — Надя. Где ты? Прощай. Надя. 22 октября, 1938 г».
Надежда Яковлевна умерла в 1980 году. Двадцать лет она петляла
по огромной стране, меняя захолустные города, и терпеливо ждала
часа, когда можно будет достать из тайника и опубликовать стихи
Мандельштама. Как написал потом Бродский, ей удалось переупрямить
время и совершить невозможное, сохранить стихи мужа.
«В сущности, никому не могла я признаться, что не живу, а просто
жду, затаившись, когда я снова стану собой и смогу открыто сказать,
чего я ждала и что хранила...».
Её вела и грела вера в то, что после смерти она обязательно
встретится с мужем. Она часто так и говорила: «Вот когда мы
встретимся с Оськой...»
Л. Хомайко